Ознакомительная версия.
– Девчонка тебе чем помешала?
– Эта русская Китти?
– Да.
– Ничем. Попала под руку. Мне нужен был Сен-Клер. О, этого аристократа я просто ненавидел!
– За что?
– Ему от рождения было дано все. Мне – ничего. Достаточно?
– Предположим.
– С Эдгаром работать было одно удовольствие. Жажда власти и отрицание ее отцовской модели – каков комплекс? Пришлось пообещать ему царство Посейдона, на меньшее он бы не согласился! Впрочем, его девчонка меня тоже раздражала.
– Катя?
– Она была слишком жизнерадостна. Словно не подозревала, что мир жесток и циничен. И даже не желала этого знать.
– И что ты сделал?
– Заставил ее посмотреть на себя в зеркало. Внимательно. Непредвзято. Так, чтобы она поняла всю бессмысленность собственного существования.
– Нагнал страха?
– Если сказать честно, с этой девчонкой у меня вышел чистый экспромт.
– Она умирает.
– Что с того? Я и кодировал ее шутейно... Она ведь знает английский, как родной. Но одного произведения, как выяснилось, не читала!
– «Алиса в Зазеркалье»? – бросил я наугад.
– Дронов, как мне жаль, что ты не мой друг! С тобой легко и интересно! Ну, продолжай... Дальше догадаешься?
– «LIVE» в зеркальном отображении будет «EVIL»...
– Ну конечно! Вместо слова «жизнь» – слово «зло»! Она по моей просьбе начертала это слово и прочла написанное в зеркале. Только и всего!
– Ты гений, Фрэнк!
– Естественно, потребовалась предварительная подготовка...
– А вернуть ее обратно можно, написав...
– Именно! «EVIL» и – прочесть зеркальное «LIVE»! Живи!
– А ты не пробовал кому-либо подарить жизнь, Фрэнк?
– Нет. Это нарушит гармонию, которую я создал. Это ты из-за девчонки засуетился, Дрон?
– Ты же знаешь: все началось с Арбаевой.
– И ты мне это говоришь?! – взвизгнул Фрэнк раздраженно и обиженно.
– Значит, Арбаеву ты не убивал! И не кодировал?
– Да! И ты – знал это!
– Догадывался.
– Зачем тогда ты хочешь меня унизить? Она была действительно наркоманкой, ее кодировали в каком-то шалмане под мою методику, но топорно, наверняка с применением виртуальных технологий! Это же просто ремесло, но не искусство!
– Тебя не озаботило, что... о твоей работе, в принципе, стало известно?
– Все великое когда-нибудь становится явью! Да рядом со мной и Фрейд, и Юнг – так, слащавые теоретики...
– А ты нашел свою преисподнюю...
– Зря иронизируешь, Дронов. Впрочем, что тебе остается? Все равно умирать.
– Доктор Брайт. Звучит.
– Когда-нибудь мое имя будут вспоминать затаив дыхание!
– О да.
Мысли неслись стремительно. Гордыня и тщеславие всегда рядом. А это значит, кодовое слово для всех...
– Брайт. Хорошее слово для начала «новой жизни», – произнес я, затаив дыхание.
– Ты оценил! Да, я сделал это! Все запомнили мое имя – и я стал главным человеком в их жизни!
– И живет себе человечек, пока кто-то не назовет твое имя... Но ведь слово «bright»[3] употребляют нередко... Тогда установленный тобою код на самоуничтожение может запуститься случаем?
– Кто станет доверять случаю?
– Еще цифры?
– Да. Дата, месяц и год рождения каждого. То, что они помнят всегда. То, что для них дорого.
– Как собственное имя? Произнесением твоего имени – «Брайт» в сочетании с полной датой рождения код приводится в действие, произнесением той же даты с собственным именем человека – код уничтожается? И человек свободен?..
Молчание затянулось. Потом послышался вздох, он мне даже показался печальным.
– Люди освобождаются только смертью. Как жаль, Дрон, с тобой расставаться. Ты так умен и обаятелен... А мне порой... даже не с кем перемолвиться словом.
Мне не с кем словом перемолвиться —
Такая вышла жизнь унылая.
И то, чем сердце успокоится,
Мне не расскажет осень стылая.
А лето жаркое не ведает,
Как налетают дни безвременья,
И угрожают злыми бедами
Пустые липкие сомнения...
Ведь ты понимаешь, что это такое...
– Понимаю.
– Вот видишь... Впрочем, так всегда бывает в жизни. Встретишь человека, очаруешься им, и – нужно расставаться. Чтобы не было разочарований. Иначе горечь жизни станет нестерпимой. Сейчас ты уйдешь из этого мира, Дрон. А я буду вспоминать о тебе. И испытывать чувство потери.
– Это благородно.
– Я выдумаю тебе легкую смерть... Как закат. Ты ее даже не заметишь. Что делать? Чужую смерть нужно приукрашивать, чтобы когда-нибудь не испугаться своей.
Мне стало тягостно находиться в этом зеркальном круге. Мои двойники множились в расположенных под причудливыми углами зеркалах, и оттого мне начинало казаться, что меня не существует вовсе. «Кто был охотник, кто – добыча, все дьявольски наоборот, что понял, искренне мурлыча, сибирский кот...» Лабиринт... И попасть сюда было непросто, и выйти некуда, и пропасть легко. А что я теряю? План был примитивный, но другого не было.
– Ты почему-то у меня ни разу не был, – снова услышал я голос Брайта. – Все были, даже Вернер.
– Здесь?
– Нет. В комнате смеха. Он строил самому себе забавные рожицы и был вполне доволен. Впрочем, любой человек по сути своей примитивен. А ты – не приходил. Даже из вежливости. Мне подумалось: вдруг это от гордыни?
– Разве я похож на гордеца?
– Кто знает, на кого он похож, пока не заглянет в сумерки собственной памяти? Или – беспамятства?..
– Ты предлагаешь и эту услугу?
– За плату, конечно.
– И дорого берешь?
– Жизнь.
Пора. Мне оставалось выхватить пистолет и выстрелить в то из зеркал, что неуловимо отличалось от остальных. За ним наверняка дверь – на волю или в то помещение, в котором чародействовал Фрэнк Брайт. Но...
Странное оцепенение охватило меня вдруг... Мне подумалось, что жизнь моя – вся моя жизнь! – была сплошным обманом, иллюзией, что жить я еще не начинал, что где-то есть другая, иная, светлая, разумная, где люди не скалятся волками друг на друга и где царит покой и гармония...
Я тряхнул головой, пытаясь освободиться от навязчивых мыслей... Но это были даже не мысли – чувства, видения, образы... И главным из них стало ощущение своего одиночества и – надежда, что и оно когда-нибудь закончится...
...А жить мне очень одиноко.
Как будто дальняя дорога
Безмолвно стелится в степи.
И ночь пронзительна и строга
И тихо плещет у порога
Свет лунный таинством любви,
И тихо стынет за оконцем
Холодное ночное солнце
И душу бредом бередит,
И белый пламень возжигает,
Покой от сердца прогоняет
Вчерашним сумраком обид.
И ночь бессонная длинна,
И мутным холодом полна,
Как будто долгая дорога...
Но ночь – бессильна и убога.
Едва затеплится весна —
Душа очнется ото сна
Всесильным повеленьем Бога.
Строчки звучали где-то в глубине памяти, а меня словно обвалакивало теплою ватой... И сделалось горько из-за всего, что я упустил. И не вчера, не в дальней жизни... Краешком мутнеющего сознания я понимал – на меня действует какой-то газ – без запаха, без цвета... И голос из динамиков стал вкрадчивым и приятно монотонным, я слышал и не слышал его...
И тут – цвета померкли, словно предвещая вечер и непогоду... И заиграла музыка, и была она удаленно-грустной, и вокруг – закружили сухие осенние листья, и налетевший ветер бросал их охапками и вихрился у ног лиственными водоворотами... И сиренево-фиолетовые блики, путающиеся в высоких перистых облаках, напоминали о скорой зиме и о том, что так уже было когда-то...
А потом – стало темно. По пустому залу в неверном затухающем свете носились клочья газет, колючий мусор поземки... Забытая кукла Петрушка застывше улыбалась раскрашенным личиком; синий колпачок с бубенчиками делал его похожим скорее на королевского шута или на карточного джокера... Красная рубашка и синие атласные штанишки превратились в комок тряпья, и кукольная улыбка казалась бессмысленной и жутковатой в этом гаснущем мире... А потом не осталось ничего, кроме шума дождя...
Он стучал по крыше дробно и монотонно, и я слышал монотонный голос, воспринимая даже не слова – образы... Передо мною словно был экран, на котором извивались и ползли спирали, затягивая меня в мутный смерчевый водоворот...
И все – прекратилось, словно погас свет. Я лежал на полу, пытаясь пошевелиться и освободиться от обволакивающего дурмана... Чьи-то умелые руки освободили меня от оружия, потом я услышал причитающие всхлипы и глухой, как стук упавшей жердины, выстрел.
Повернулся и увидел лицо Фрэнка Брайта. Вокруг головы расползалось темное пятно, а в мутнеющих зрачках угасали блики дробящегося неживого света. Я услышал, как отщелкивается обойма; вслед за этим пистолет вложили в мою безвольную ладонь, прижали и снова вынули. Потом я различил голос:
– И за что ты, Дронов, застрелил бедного клоуна? Хотя, признаться, он надоел всем. А мне особенно.
Это была Бетти Кински. Собственной персоной.
– Как самочувствие? – спросила она.
Ознакомительная версия.
