Ознакомительная версия.
Али Латиф из лагеря не вышел и людей своих не стронул с места: ввязался во внутренние разборки, переросшие в затяжное противостояние и кровавые столкновения враждующих группировок. А чем для нас было неучастие всех этих формирований в боевых действиях в то время? Сотни и сотни спасенных жизней наших ребят.
Подавив и устранив особенно рьяных противников, Али Латиф быстро пошел в гору. Пожалуй, с ним стоило продолжать работу, но... Меня, как говорится, перебросили «на другой участок». А вопросы тогда задавать было не принято. Впрочем, как и сейчас.
– Я полагал, ты уже стал генералом. Или занял достойное место в бизнесе, – сказал Али.
– Я полагал, ты пылишься во властных коридорах Исламабада. Или надзираешь за маковыми делянками.
Али рассмеялся:
– И оба мы ошибались. Сейчас мои делянки размером со страну. Догадываешься, какую?
– Вполне.
– А власть такова, что...
– Верю.
– Верить можно только во Всевышнего. А людям... Я хочу, чтобы ты понял.
– Что именно?
– Ты видишь этот мир? – Али кивнул туда, где за стеной сияла огнями ночная Саратона.
– Он несовершенен.
– Хуже. Он эгоистичен и самодостаточен.
– И ты решил его исправить, Али Латиф?
– Смертный не может исправлять то, что ему неподвластно. Но я верю, что все в мире происходит по воле Всевышнего.
– С этим кто-то спорит?
– У меня много власти. Но мне нужно больше. Сказать, зачем?
– Нет. Власть сама по себе – и цель, и средство.
– Ты прав, мир несовершенен. Хуже, что он несправедлив. Им заправляют обветшалые народы и люди. Народы, погрязшие в роскоши, пугливые, малодушные, потерявшие всякую веру, и совесть, и стыд.
– В этом мире все ведут войну за справедливость. И для каждого эта справедливость – своя. Как и истина.
– Да? Американцы придавили талибов в Афганистане. Результат? Производство героина и его поток в Россию и Европу вырос в десять раз.
– Тебя это должно радовать.
– А тебя уже не возмущает? Твою страну превратили в помойку, в свалку! Тебя это не тяготит? Тебя все продали, предали и продолжают предавать! Тебя это не беспокоит?
– Прекращай агитировать, Али. Меня этим в детстве перекормили.
– Помнишь, некогда мы с тобой подолгу разговаривали. О мире. И о том, как сделать его лучше. Ты искренне желал этого. Я помню твои глаза, Дронов. Ты не лукавил.
– И сейчас не буду. Но о чем мне с тобой разговаривать, Али Латиф? О том, зачем ты организовал кодирование на самоубийство детей высокопоставленных персон? И сейчас, возможно, готовишь небывалый теракт?! Ты хочешь, чтобы я это понял? Или одобрил?
– Взрывы будоражат общественное мнение и пугают западного обывателя. Как вариант воздействия – хороши. Но проблему не решают. И я, как ты понял, не телестрашила для обывателя – в бороде по брови. Я практик. Уже сейчас в Европе – около пятидесяти миллионов мусульман. А будет больше. Через тридцать—сорок лет Европа станет исламской. Это первый путь. А второй... Наркотикам должен быть дан в Европе и Штатах зеленый свет. Для этого мне нужно влияние на тех, кто у власти.
– Благородная цель.
– Иронизируешь? Чем наркотики хуже любого оружия? В войне нет правил, и ты это знаешь. Европейцы расчищали себе жизненное пространство железом и огнем. Мы – героином и опиумом. Европейцы одряхлели. Для их молодежи это убийственно. А евреи? Народ жестокий и вероломный! Почему десять миллионов евреев должны решать судьбы миллиарда мусульман?
– Ты забыл китайцев.
– Что?
– Китайцев. Их полтора миллиарда. А если они возмутся решать судьбы всех остальных?
– Китайцы развращенны и лукавы.
– Все. Понял. Можешь не продолжать. Евреи жестоки и вероломны. Русские пьяны и неорганизованны. Китайцы развращенны и лукавы. Европейцы неповоротливы и дряхлы. А есть еще народы глупые, наглые и узкоплечие. А есть – блеклые, черствые и узкобедрые. А есть – плешивые и с песьими головами.
– Ты не понял меня, Дронов.
– Понял.
– «Когда нации утрачивают свою миссию, этот дар небес, когда они теряют веру, некогда отличавшую их от всех прочих, тогда-то они погибают как нации, тогда-то исчезают культуры, народы и цивилизации». Так написал Патрик Бьюкеннен. Один из лидеров современной западной цивилизации. И он прав. Но его правота ничего уже не изменит. Дряхлые и неспособные народы должны уступить жизненное пространство тем, кто помнит о морали и воле Всевышнего.
Лицо Али Юсуфа Латифа было сейчас вдохновенным, отрешенным и даже красивым. А мне вспомнилось из иезуитов: «Кому дозволена цель, тому дозволены и средства». И сделалось совсем грустно. Потому что... Люди лукавы. Когда гибнут свои, их заносят в списки жертв; убитых врагов всегда именуют трупами.
Враги. Их наличие – необходимое условие существования государств, армий, спецслужб, революционеров под любым знаменем или флагом. И если у могущественного противника реального врага нет, его назначают. А потом обряжают в страшные маски и жуткие одежды; у врагов всегда помыслы – черные, жестокость – бессмысленная, внешность – отталкивающая. И после гибели они – трупы.
И так было всегда. Все политики и революционеры во все времена провозглашали высокие цели и избирали низкие средства. Полагая, что достигнутая цель оправдает все. Но цели они не достигали н и к о г д а. Потому что даже самые жестокие из тиранов и завоевателей были всего лишь бичом для лукавых народов, хлещущим и уничижающим их попущением Божиим для вразумления оставленных жить...
– Я вижу по твоему лицу, ты согласен со мной.
– Тебе нужно мое согласие или несогласие, Али Латиф?
– Я тебе сказал: мне нужно, чтобы ты понял.
– Почему меня хотели валить там, на дороге?
– Перестарались. Приказы отдавал Анвар Латыпов. Сейчас они все мертвы.
– Суров ты со своими.
– Они плохо работали. И тем – были опасны.
– А доктора Брайта – не жалко?
– Он сделал свое дело. Да к тому же... Он был душевнобольной. И слабоумный. Он начал убивать... просто так. «По вдохновению». Это неестественно.
– А как убивать – естественно? Взрывами в аэропортах? На вокзалах?
– Дронов, не прикидывайся пушистым барсиком. Ты про этот мир знаешь не меньше меня.
– Мы видим его с разных сторон.
– Это ты сейчас так думаешь.
– Давай начистоту, Латиф. Цели твои конкретны. Но по каким-то причинам медлишь, не желая применять ко мне физическое воздействие или наркотики. Возможно, из суеверия: я когда-то толкнул тебя на первую ступень власти, и ты боишься... угробить свою удачу, угробив меня.
– Я ничего не боюсь.
– Тогда говори конкретно.
– Девушка. Та, что была с Сен-Клером.
– Ее фото мне показывала Бетти.
– Она русская.
– Предположительно.
– Сдается мне, ты это знаешь точно.
– Из-за нее я пока жив?
– Я и не думал тебя убивать.
– Не лукавь, Али. Я знаю много и мыслю ясно.
Али помрачнел:
– Быть с нами ты не хочешь?
– Для этого мне нужно предать.
– Ты одинок. Тебе некого предавать.
– Девчонку. Страну. Себя.
– У тебя ничего нет. А будет – все.
– Слух ласкает.
– Это правда.
– А сердце не греет. Зачем мертвому все?
– Я не лгу тебе, Дронов. Тебя не убьют. Потому что я так хочу.
– Предательство убивает душу.
– Назови только, кто это девчонка. И где она. Ведь она тебе никто.
– Что вы на нее так завелись? – Подумал и спросил: – Активный радиообмен?
– Да, – выдавил из себя Али Латиф. – И не только.
– То-то Кински так заботилась ее отыскать... Наверное, дочь кого-то из российских нуворишей, – пожал я плечами с искренним равнодушием.
– Каналов связи через специально для этого сконструированный стационарный спутник нет ни у каких магнатов. Ты знаешь, кто она. И где. – Латиф помолчал, добавил: – Сдается мне, покойный доктор случаем поймал золотую рыбку.
– Сдается мне, эта просто вобла из садка «Замка снов».
– Отвечать ты не хочешь.
– Нечего.
– Жаль. Ты все равно скажешь. Ты ведь знаешь, есть предел болевого воздействия для каждого человека... Есть предел наркотического воздействия. И у меня есть отменные специалисты. Или ты надеешься умереть раньше? И – легко? Обещаю, у тебя не будет такого шанса.
Я промолчал. Тоска черной мутью затопила душу. Она пришла, как приступ, заставив сердце сжаться в комочек страха... Но разве мне было из чего выбирать?
Али Юсуф Латиф закаменел лицом, словно перенесся на другую планету или на тот уровень бытия, что не доступен смертным, таким, как я. Произнес несколько слов на пушту. Вошли двое – совершенно европейской наружности, цепко приняли меня под руки. Али посмотрел сквозь меня, произнес бесцветно, безо всякой интонации, словно выполняя бездушный и чуждый ему ритуал:
– Мне жаль, что все будет так.
Что я мог ответить? Ничего.
Мы вышли в ночь. Справа бесчинствовала в привычной праздности сияющая Саратона. Слева сонно дышал океан. Чуть в стороне было припарковано два «лендровера». Меня вели к ним. Али Латиф шествовал впереди, глядя прямо перед собой. Из тени вышла Бетти и зашагала рядом, чуть отставая.
Ознакомительная версия.
