Ознакомительная версия.
Гнатюк поморщился:
– Иона? Он же…
– Это ты думал, что он погиб. В автомобильной катастрофе. Живехонек. И бодрехонек. И на память не жалуется.
– Знаешь, как все это будет выглядеть? – скривился в оскале Гнатюк.
– Представляю. «Кляты москали хочут опорочить честного служителя державной безпеки, потому как не дает он им безнаказанно крутить свои темные дела…»
– И это – чистая правда.
– Во-первых – грязная, во-вторых – неправда. Но ты прав. Даже если мы организуем широкую кампанию в вашей столичной прессе и привлечем неподкупного прокурора Семеняку и твоего завистника и недоброжелателя генерала Гайдука – ты, пожалуй, вылезешь из этого дерьма. Но… Дерьмо если на кого и валят – то всегда большой кучей. Не мне тебе это объяснять.
– Ну и?..
– Помимо Мустафы Азалифа, коего ты отчего-то «не заметил», ты не заметил еще шестерых, коих разыскивают и МОССАД, и ФБР, и англичане.
– Это политика, и не моего уровня…
– Сие ты будешь объяснять следователю… А скорее – тебя об этом не спросят, а будут мытарить за те самые взятки. И вот что я тебе обещаю: через двадцать четыре часа после моей высылки мы выйдем на МОССАД, вскроем им твой моральный облик и от себя добавим кое-что существенное в довесок, чтобы евреи долго не торговались. А уж они по своим каналам организуют серию статей – и в нью-йоркской «Таймс», и в «Пост» – в тех, что повиднее… О том, как некий генерал покрывал и тем – способствовал.
И твое правильное понимание «правды революции» не поможет. Политики занимают свои посты, перефразируя Ленина, «всерьез и подолгу», потому как сливают проштрафившихся слуг спокойно и без эмоций…
И – как тогда совокупный итоговый матерьялец будет подан в mass media вашей столицы? Генерал Гнатюк через кагэбэшный банк продался российским спецслужбам, чтобы с их помошью мешать дружественным израильтянам, американцам и британцам не допущать и искоренять злой международный терроризм! И – вывод: ох уж эта коварная Россия!
Сергей Сергеевич вытянул сигарету, прикурил, спросил:
– Как тебе картина битвы, Гнат?
– Ты меня что, вербуешь, Бобров?
– Боже упаси! Генералов не вербуют! Их смиренно просят посодействовать. Или, как в данном случае, не мешать. – Помолчал, добавил жестко: – Со своим дерьмом мы разберемся сами, – и сразу – улыбнулся обаятельно и открыто. – Да пойми ты меня правильно, Александр Петрович! Ты же меня к стенке припер, что мне остается? Даже мышь на кота в таком случае тигром кидается, а я – не мышь… Да и ты не кот. Я тебе откровенно все объяснил: дело на контроле у Самого… А я – такой же, как ты: вовсе не желаю, чтобы меня черпаком под зад турнули да еще и грехи какие взялись раскапывать – у меня их не меньше, а может статься, и больше… Ну что, пьем мировую?
– Это ты называешь – мировую? – скривился Гнатюк.
– А то… Все довольны, все живы…
– Кроме тех, что умерли.
– И пусть земля им будет пухом.
Генералы расстались, как и положено высокопоставленным персонам, натянуто улыбаясь и заверив друг друга… Ихний нашего – в том, что снимает всякий контроль за действиями российских коллег и Свиридову накажет не маячить и не отсвечивать… Наш ихнего – в том, что в течение трех суток максимум все несвязухи разъяснит и в городе наступит вожделенная тишь и гладь… Потому как если упадут, то – оба и больно. Кому оно надо? И еще – обязались информировать друг друга о буде возникающих проблемах – через меня, Дронова, ибо хотя я и балабол, но в серьезных делах известен как молчун и человек слова. На том и распрощались – заклятыми друзьями.
А я смотрел на них и думал… Генералы – они как дети… из гипса. Застывшие в вечном пионерском приветствии «всегда готов». К чему – каждый скрывает. Да и – никто не скажет…
Как только Гнатюк ушел, Сергей Сергеевич налил себе хорошую дозу коньяку, выпил медленно, выдохнул:
– Старею. Многословен стал. Раньше я бы его отработал минуты за три. С половиною.
– Раньше жало у пчел было – с хрен, каску на лету прошибало!
– Как думаешь, исподтишка не напакостит?
– Нет. Ты ведь ответить можешь.
– Ну тогда – вернемся к нашим баранам. Ты действительно этого Мусу не убивал?
– Что я, больной – затылок камнем разворотить…
– То есть – нет.
– Нет.
– Экий ты… Простой и человечный.
– Да иди ты…
…Перед уходом Александра Петровича Гнатюка я попросил его передать тезке Свиридову, что каменюкой злого Мустафу Азалифа я по затылку не ласкал и дела это людей сторонних и явно не мальчишечьи… Бомжи там какие-то терлись… Может, они расисты? Или засланцы израильтян?..
– Грешишь на бомжей? – спросил Бобров.
Я пожал плечами:
– Скорее всего. «Ходики» пацаны с него сняли и – удалились. А бомжи, видно, взялись шманать по-взрослому, а он – возьми и очнись… Мог и ножик вынуть. Ну они с перепугу и… Или, как говорят в этой стране, «с переляку».
– Пацаны, и ножик бы не взяли? – с сомнением протянул Бобров.
– Не нашли. Ты же знаешь, метательные у них в рукавах.
– И что, Муса с двумя бомжами не сладил?
– Не вполне очнулся, вот они его по затылку и наладили.
– Ты даже не подозреваешь, какой у этого малого «послужной список»…
– Может, оно и к лучшему?
– А я вот думаю… И почему он тебя не застрелил?
– Похоже, ты этим огорчен, Сергей Сергеевич. По крайней мере, лицо у тебя мрачное.
– Я всегда мрачен, если чего не понимаю.
– Повезло.
– А подробнее?
– Собака меня напугала.
– Кто?
– Собака. Черная. Заблудился я в этих переулках катакомбных, а она шла за мной, слюна с желтых клыков падала… Ну я камень и подобрал. И она – заметила, мигом в подворотне исчезла.
– Умная. Нарывалась, видать, раньше.
– А потом, когда на пустырь выбрел и этого «черного человека» узрел…
– Ты рассказываешь – как бредишь.
– Да все и происходило словно в бреду… Или во сне. Медленно.
– Далеко он стоял?
– Шагов десять.
– И – промахнулся?!
– Запнулся я о какую-то выбоину… Упал. Потом – я камень тот бросил, очки ему раскрошил… Потом – ударил.
– Он остался жив?
– Да. Но в беспамятстве.
– Подождал бы, пока оклемается, порасспросил… Явление ведь не рядовое – палит в тебя неизвестно кто, неизвестно где, неизвестно почему…
– Хотел, да тут мальчишек ватага… Ну я и… по обстоятельствам.
– Понял. Тогда ты – просто везучий.
– Может быть.
– Но никакое везение не длится вечно.
– Кому как.
Бобров задумался.
– Ты заметил, что Алефа наш незалежный генерал даже не упомянул?
– Угу.
– Наводит на грустные размышления и гнусные подозрения.
– Наводит.
– Какой-то ты вялый стал, Дрон. Что делать станешь?
– Думать. Я дискету с концертом возьму? Может, и мысли какие придут?
– Бери. Мы скопировали. А оригинал я спецам отдам – пусть покрутят. Может, что и сыщут.
– Может. А лучше – пусть твои спецы Аркадина сыщут. И Эжена. И про без вести покойного Мамонтова выяснят.
– Солью раны не посыпай, а? Кстати, о соли. Текилы не хочешь? Аскер тут «полным папой» жил. Бар – загляденье.
– Если только глоток.
Мы лизнули соли с нарезанных ломтей лимона, выпили по склянке кактусовой водки…
– Отрава, конечно, – прокомментировал генерал. – А легла хорошо. – Посмотрел на меня внимательно, прищурился. – Выглядишь ты неважно, Дрон. Совсем худо. Словно не спал не сутки – век.
– Может, так оно и есть?
– Да?
– В этом городе время другое. Чужое.
– Время для всех и всегда – чужое. Потому что отсчитывает дни нашей жизни. И всегда – в минус.
Время отсчитывает дни нашей жизни, и всегда – в минус… Генерал умчался решать дела, а я снова оказался в своей комнате; сидел на постели, оглядывался по сторонам, и меня не покидало ощущение, что я не просто пересек занавешенный листвою деревьев дворик; мне казалось, что я попал в иной мир… И все то, о чем мы только что говорили, обсуждали, вспоминали, – осталось где-то очень далеко, в другом пространстве, хотя и отгороженном всего-то легкою занавеской… И связь между этими пространствами если и была – то тонкой, невидимой, уязвимой и призрачной, как блесткая паутинка…
…Сначала мне снился берег. Он был абсолютно пустынным. И скалы, и море казались то ли декорацией к спектаклю, то ли просто картинкой из ирреальной, неземной жизни, если вообще застывшее темно-фиолетовое пространство можно было назвать жизнью.
…А потом мне виделся город. Он тоже был пустынным. Лишь какие-то тени мелькали порой в проулках и во дворах, густо занавешенных листвой пыльных деревьев, а я все брел и брел этими бесконечными вереницами улиц, и они были похожи одна на другую, и выхода не было… Я знал – где-то невдалеке море и залитая солнцем набережная, но выйти не мог. И спросить было не у кого. Казалось, я шел так не один год и даже не один век…
…Колодцы переулков были залиты солнечным светом, но и свет этот тонул в грязных выщербленных стенах, в серой штукатурке домов давно минувшего и ни для кого теперь уже не важного века… Наконец, я увидел двоих, одетых в какое-то тряпье, пригляделся: это были истертые патрицианские тоги с некогда пурпурной каймой по краю, которая стала теперь почти коричневой и напоминала засохшую кровь. И лица мужчин были одутловатыми, отекшими, тусклые выцветшие взгляды их были пусты, и я понимал – ничего они мне не скажут и не посоветуют, и выбираться нужно самому.
Ознакомительная версия.
