Ознакомительная версия.
…И еще – слышалась музыка. Она была щемящей и словно резала сердце на части тонкой скрипичной струной, и накатывали боль и слезы, и хотелось прекратить эту сладкую муку…
…А потом музыка сделалась резкой и фальшивой, и какой-то фигляр протягивал мне потрескавшуюся скрипку и предлагал сыграть – пусть будет фальшиво, какая разница, раз люди бросают медь…
– Какая разница, настоящие деньги или фальшивые, если их принимают к оплате… Какая разница, правда и ложь, если ее принимают за любовь… А ложь – всегда нарядна, элегантна, блестяща…. И если людям постоянно лгать, выдавая личины за лица, а ложь за правду, саму правду они не смогут да и не захотят воспринимать! И станут требовать новой лжи, такой же красочной, как все выдуманное! Хотя – остаются глаза… Как утверждал один лукавый беллетрист, они – зеркало души. Но у многих – это кривое, искаженное зеркало, анфилада, в которой потеряться легче легкого…
А потом снова было море и одинокая фигурка музыканта на ночном берегу, что наигрывал смутно знакомую мне мелодию, и волны ласкались ей в такт, и звезды сияли в безлунной ночи, зачарованные ее совершенством… И – снова мелодия сделалась резкой, фальшивой… И музыкант – исчез.
Вместо него на берегу застыла закутанная в коричневый плащ фигура, что выдувала из флейты визгливые и монотонные звуки… Море пришло в неистовство, темные бурые валы покатились на берег, смывая все на своем пути… Задул ледяной ветер… Дикий, безотчетный страх овладел мною, и я побежал к городу в поисках укрытия… Но город был темен; ни огонька не светилось в окнах, и если угадывалось там какое-то движение, то это была лишь игра бесплотных теней тех, что давно покинули этот мир…
Огонь я заметил лишь в одной из пещер; вбежал туда и едва не задохнулся от смрада. Все та же фигура в коричневом, с надвинутым на лицо капюшоном, колдовала над ретортами, в коих дымилось разноцветное варево… Под огромным закопченным котлом горел огонь, но он не был живым – скорее искусственным, неоновым, бледным… И жидкость, что наполняла котел почти до краев, была блестяще вязкой, и казалась раскаленной, и меняла цвета от металлического до мутно-серого, и на поверхности ее то вихрились разноцветные смерчи, то появлялись и пропадали лица – смутно знакомые мне и неизвестные… И еще – там было холодно и стыло.
– Я знала, что ты придешь… Никто из живых не минует этого места по такой поре… Ты пришел, сам не ведая зачем… Я знаю. Хочешь увидеть свое будущее?
– Нет.
– О, ты чувствуешь свое будущее до того, как все произойдет… И ведаешь будущее других… Я же умею управлять…
– Чем? Ведь здесь пусто.
– Этот мир так же полон, как и тот, дневной, просто ты забрел оттуда, потому и не отличаешь тени от тени…
– Но тебя я вижу.
– Тебе это просто кажется. Ты видишь не меня, а мое обличье. Вернее, то, что соткало твое воображение… Стоит тебе подумать о чем-то ином, и я для тебя исчезну, пропаду… Ты знаешь, зачем пришел?
Я промолчал.
– Тебе было страшно и одиноко, и свет тьмы ты принял за огонь… Так пропадают все ночные мотыльки… Потому что все летят на огонь…
…А я снова увидел одинокого музыканта, похожего на меня, но много моложе… Он сидел у костра и пел, перебирая струны гитары…
Летит мотылек на огонь —
Пламенем очарован…
Легкий полет рискован —
Поздно приходит боль.
Пляска с огнем случайна,
Ветрена и светла…
Над языками пламени —
Злая сырая мгла…
Вот он вплотную к свету,
Жгучим теплом отброшен…
Пепла сухой порошею
Крылья, пропахшие летом, но —
Снова ныряет в расщелину,
Высвечен огненным глянцем!
В сказке своей уверенный,
Гибнет лучистым танцем…[26]
– Ты что-то напевал, странник? Пустое… Раз ты пришел сюда, то теперь… Здесь все наоборот… Сначала сырая мгла, потом – ледяное пламя… И оно – неугасимо… Но тебе почему-то не страшно…
– Нет…
– Ты думаешь, что неподвластен… Но я же вижу… Тебе тревожно и муторно… Настолько, что ты не можешь сдвинуться с места!
Фигура в коричневом захихикала меленько; я не видел ее лица, но мне показалось, что на нем теперь – восковая маска, а под ниспадающим коричневым одеянием угадывались сложенные костистые крылья… Химера?
– Ах, как ты тревожен! У людей так бывает, когда они что-то не могут понять и объяснить даже для самих себя… И все оттого… Люди верят только тому, что знают…
– Люди знают, что смертны, и знание это – ложно. Страх – это расплата за то, что люди называют разумом.
– Знают… Они знают только то, что могут себе представить. И оттого – не ведают, что творят. Стряпают свою жизнь из ошметков, обрывков, обмылков… И тоскуют, и скучают, и пережидают ее – нудно, а терпят…
– А что стряпаешь ты, старуха?
– Зеркало. Заглянуть не хочешь?
– Нет.
Она рассмеялась кашляющим смехом:
– Умный. Ты представляешь то, что иные не в силах… Потому и соблазняются… Мы ведь сейчас с оборотной стороны амальгамы… Не знаю, как ты забрел сюда, странник… Наверное, оставил что-то в прошлом… И вспомнить не можешь, и забыть не в силах. Жаль…
– Жаль?..
– Что ты не в моей власти. И все же – я заберу у тебя то, что ты уже считаешь своим… И тогда…
Дальше я не расслышал. Внезапный порыв ледяного, смешанного со снегом ветра ворвался в пещеру и – словно разметал ее всю… А я оказался один – посреди иззябшей, занесенной снегом степи… И ее начало, и ее конец терялись в мутно-серой дымке, и было не понять, куда здесь уходит день и откуда приходит рассвет… И я шел, напевая что-то несбывшееся в чьей-то жизни, и слезы скатывались по щекам, согревая…
…Я тебя вольной Волгою
Обещал катать допьяна
И дорогою волглою
Не бродить дотемна,
Только бред мой по полночи
Полон далью пологою,
И одна в душной горечи
Изнывает луна.
И дорога вся темная —
Что не мнится, то мается.
Тень чужая, огромная
Нависает стеной,
Хрусткой гранью ломается,
Во грехах моих кается,
И тоска неизбывная
Давит старой виной —
Как тебя вольной волею
Обещал купать допьяна,
Да дорогою волглою
Заблудился в ночи —
Отогрей же мне душеньку
Душной ночью убогою
И затепли лампадочку
От пасхальной свечи…[27]
…И снова я шел, но теперь уже под ногами была тропинка, и вела она в гору, и вокруг уже не было снега, и было лето, пусть еще прохладное, юное, но уже ветерок приносил запах трав и порой замирал на мгновение, упоенный их ароматами и ласкающий первым теплом… И я смотрел на небо, и видел впереди залитый солнцем берег, и до него оставалось немного, и я прибавил, стараясь обогнать нависшую надо мною тень… Но она следовала за мною… И еще – голос… Он раздавался время от времени, то визгливый, то вкрадчивый…
– Ты оставил что-то в прошлом… И вспомнить не можешь, и забыть – не в силах… – А потом – снова хохот, и снова слова: – Впрочем, как все. А с чего ты решил, что я – старуха?.. Я – красива… И – юна… И – беспечна… и вольна… и вечна…
…Ноги наливались свинцом, и я вдруг почувствовал себя на жестком ложе… И – был пригвожден к нему – через одежду – черным и толстым, как бревно, штырем… И мне было странно, почему раньше, мучимый тоской и бессонницей, я не замечал его… Одним движением я выдернул штырь, отбросил прочь, и он рассыпался на сотни мелких черепичных осколков…
…И – услышал другой голос и другие слова… «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не возносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…»[28]
…И – идти стало легко. Дорога шла в гору, все выше и выше, травы ласкались к ногам, солнце заливало все пространство вокруг, и мне сделалось совсем тепло… И я поднялся на холм, и прошел мост, и еще один, и еще… И на душе стало легко и спокойно, как бывало лишь в далеком-далеком детстве…
И я – уснул.
Вскинулся я разом – сел на кровати и пытался понять, что на этот раз заставило меня проснуться… Крик? Нет, не слышал я ничего, просто почувствовал, будто кто-то тихонько, одними губами произнес мое имя… Я бросился в комнату Ани – она была пуста.
Нежданная тоска защемила сердце… И причина тому – проста: женщины бывали со мною столь часто неискренни, что… Была ли искренна Аня? Да. Но, может быть… «Она все себе просто выдумала… Как я выдумываю музыку…» И при пробуждении все произошедшее рассеялось для нее, как сон?.. И – отчего я грущу? Ведь то, что уже случилось, так и останется со мною навсегда и никто не в силах это отнять… И все же, все же…
На столе я увидел записку: «Ты спишь еще дольше, чем я. Мне позвонила старая знакомая и успокоила насчет отца. Он – нашелся. Мы скоро будем, и вы познакомитесь. Еще – я хочу сделать тебе подарок. Люблю. Аня».
Ознакомительная версия.
