Крышку открыли, Мищенко подняли, и швырнули, как мешок, на землю. Олег снова ударился головой, и опять потерял сознание. Очнулся от запаха нашатыря.
Перед самым лицом сверлили его глаза того самого абрека, которому он когда-то не хило врезал в прошлой жизни — в гостинице «Дом с привидениями».
— Вспомнил, — утвердительно сказал абрек. — Я же тебе обещал, что тебе это даром не пройдет.
Глаза исчезли, а потом Олега снова начали бить. Иногда удар был не особо сильным — терпимым. Иногда попадал настолько неудачно, что от боли, казалось, должна была наступить смерть. А может, уже и не казалось. Может быть, и должна была бы наступить.
— Э, ты что делаешь? Его зачем сюда привезли? Чтобы ты его убил?
К месту экзекуции быстро подошел кто-то новый. И Олега бить перестали. Он осторожно приоткрыл глаза, и увидел, как молодой, стройный бородач оттаскивает перекошенного от злости абрека в сторону.
Тот, в запале, размахнулся… Бородач отшатнулся, и так взглянул на абрека, что тот как-то сразу переменился в лице.
Бородач что-то прошипел, потом размахнулся, и ударил абрека в лицо. Тот только утерся. Тогда бородач ударил его с другой стороны. Абрек поклонился, и попытался уйти. Бородач снова прошипел ему что-то в спину, и абрек явно поник.
«На начальство руку поднял», — понял Олег.
Бородатый повернулся к нему.
— Русский, — сказал бородач, наклонившись к Мищенко, — я спас тебе жизнь. Этот дикарь убил бы тебя. Теперь ты мой должник. Помни об этом.
Он замолчал, но продолжал стоять, наклонившись, и буравил Олега черными как уголь глазами.
Мищенко через силу кивнул, и только тогда бородач выпрямился.
— Слушай меня, русский. И с тобой будет все хорошо.
По-русски говорил бородатый с заметным акцентом. Правда, акцент у него был мягкий, приятный, не такой мерзкий, как у абрека. Впрочем, ничего удивительного. Гораздо приятнее ведь слушать голос человека, который спасает тебя от расправы, чем того зверя, который мечтает тебя убить.
«Выжить! Выжить любой ценой! А там будет видно…».
Подошли люди, смеющиеся, посмотрели на Мищенко с веселым презрением, сказали — «Вставай» — и повели за собой. Олег шел, не сопротивлялся. Даже просто идти ему было трудно: ноги болели, не слушались, подгибались. Болела спина, тупо ныло с обоих боков. По-прежнему болела и кружилась голова. Но Мищенко шел. Он чувствовал, что если упадет, то конвоиры все-таки изобьют его. И бородатого «спасителя» нигде не было видно.
Олег думал, что сейчас его бросят в яму, тот самый легендарный «зиндан», о котором все столько наслышались. Но его туда не бросили. Мищенко отвели в темное, сырое, но все же, надземное помещение. В нем даже были узкие окна, заделанные железными решетками.
Офицера втолкнули туда, и дверь за ним закрылась.
В темнице никого не было. И ничего не было. Голый цементный пол, и каменные стены. Даже потолок был сделан из камня. Ни руки, ни ноги Олегу на связали. Видимо, никто его здесь не боялся, и в то, что он убежит, никто не верил.
Все это вместе взятое, вселило в Олега некоторую надежду. Сначала он с ужасом думал, что его убьют сразу. Потом появилась робкое соображение, что нет смысла его тащить куда-то в багажнике, чтобы просто убить, если это можно было сделать прямо в момент похищения.
Теперь же, когда его не разрешили бить и калечить, он решил, что убивать его никто не будет, калечить тоже, а будут его беречь для какого-нибудь обмена. Или для выкупа.
Правда, конечно, тревога не оставляла, и чувствовал себя старший лейтенант настолько скверно, что даже описать это не представляется возможным…
В течение двух дней почти никто не приходил. Принесли только ведро, сказали, что туда можно опростаться. Ведро забирал какой-то тощий грязный оборванец. Видимо, как подумал Олег, кто-то из рабов.
Кормили раз в день. Приносили хлеб, какую-то мутную похлебки, где различимо плавали только кусочки фасоли.
Безрадостно Мищенко смотрел на оставленную пищу. Но жрать хотелось очень — очень сильно. Преодолевая себя, Олег начал есть, а потом сам не заметил, как увлекся, и съел все до дна. Даже захотелось добавки, но рассчитывать на это было невозможно.
На третий день в каменную темницу зашли трое. Уже знакомый Мищенко молодой бородач, и двое — среднего возраста. Лица у этих двух были злые и недовольные. Молодой, наоборот, почему-то улыбался. Он показал им Олега, о чем-то они еще поговорили по своему, и ушли. Мищенко услышал, как за дверью несколько раз щелкнул замок. Или даже замки.
Потом были еще целых две недели, когда ничего не происходило. Так же приносили и относили ведро, также плохо кормили. Казалось, что про Олега забыли. Это его, конечно, радовало… С одной стороны.
А с другой… «Не получится ли так», — думал Мищенко, который был далеко не дурак, — «что это относительно спокойное существование закончится для меня очень — очень плохо? Не к добру все это».
Он практически угадал.
Как только истекли эти две недели, так к нему в помещение снова зашли три человека, (но молодого бородача среди них уже не было, и это сразу показалось Олегу крайне дурным знаком), приказали ему встать, сами сели прямо на пол, и один из них, по внешнему виду, самый старший, заговорил.
— Мы тебя, барана, хотели обменять на одного нашего брата. Но твои не согласились.
Мищенко молчал, хотя сердце у него ушло в пятки, и он его там прямо-таки физически ощущал.
— Мы попросили за тебя выкуп. Не очень много, между прочим — так, чтобы отбить свои затраты на тебя. Но твои опять отказались.
Вот в это Олег был готов поверить. То, что государство его кинет, а не бросится к нему на помощь, Мищенко был уверен заранее. Теплилась слабая надежда, что он все-таки ошибается. Теперь, после этих слов она моментально ушла — просто испарилась.
«Кинули! Кинули!» — мысленно вопил Олег, чувствуя, как весь он непроизвольно покрывается липким холодным потом, и как слабеет в ногах.
Троица молчала, и каждый из них по своему пристально рассматривал Мищенко с ног до головы и обратно, как будто что-то прикидывая.
— В общем, — сказал, наконец, старший, — ты нам больше не нужен.
Они вышли. Затем сразу зашли четверо других — молодые, хохочущие. Они не стали раскачиваться и примеряться, а сходу начали Мищенко бить. Они били как будто игрались, развлекаясь, но делали это очень сильно, и без малейшей пощады.
Олег очень быстро упал на пол, и пытался защитить от ударов все самое жизненно важное, сжавшись в комок, и перекатываясь. Впрочем, все это он делал, скорее, инстинктивно, потому что решил, что они забьют сейчас его до смерти. А такая защита только продлевала мучения.
Но в темницу опять кто-то вошел, гаркнул, и избиение прекратилось.
— Расстреляйте его, — было сказано почему-то по-русски.
Олега подняли, еще раз не сильно, но обидно ударив по лицу, и приказали идти своим ходом.
Мищенко, едва передвигая ноги, и, вообще, страшно удивляясь, что он еще, оказывается, после всего этого может ходить, вышел на солнечный двор.
И хотя оба его глаза успели заплыть от ударов, и видел он ими плохо, все же от него не укрылись ни присутствовавшие во дворе женщины, ни гомонящие, и показывающие на него пальцами дети, ни — самое главное — буйная зелень на всю глубину взора, ни голубое небо над головой. Бездонное, покрытое мягкими белыми облаками, и доброе — как в детстве.
«Сейчас я умру», — подумал Олег, и слезу непроизвольно потекли у него из глаз. Правда, ему было уже все равно.
Мищенко указали на невысокую, чуть выше его головы, серую стену, сложенную из необработанных камней, и приказали встать возле нее.
— Как хочешь — хочешь лицом, хочешь — задом, — добавил кто-то, и все громко заржали.
Олег стал к стене лицом. Все-таки ему не хотелось, чтобы они видели его слезы.
Сейчас, как казалось старшему лейтенанту, перед ним должна была бы промелькнуть вся его жизнь. Но этого не было. В памяти всплывало только одно: берег мелководной и неширокой реки, мать и отец сидят на берегу, а он барахтается на песчаном мелководье, и испытывает такое счастье! Такое счастье! А потом он внезапно оступается, проваливается в яму с головой, автоматически закрывает глаза, и уходит под воду. Она затыкает ему уши, и в голове гулко, как барабан, стучит кровь…
Вот сейчас Олег снова нырнет в эту воду, и внешний мир исчезнет, только это будет уже навсегда.
Он снова заплакал, и в этот момент раздалась очередь.
Мищенко ожидал чего угодно — удара, боли, жара… Но не ощутил ничего.
Зато послышался взрыв хохота. Олег медленно, даже как-то опасливо, повернулся. Смеялись все — и боевики, и дети, и женщины.
«Это имитация расстрела»? — сразу мелькнула мысль. — «Или они так прикалываются, а сейчас убьют на самом деле? Или будут так развлекаться несколько раз, а я буду каждый раз ждать смерти и умирать от этого уже заранее»? От последнего предположения, как показалось Олегу, волосы встали на его голове дыбом.
