«Это имитация расстрела»? — сразу мелькнула мысль. — «Или они так прикалываются, а сейчас убьют на самом деле? Или будут так развлекаться несколько раз, а я буду каждый раз ждать смерти и умирать от этого уже заранее»? От последнего предположения, как показалось Олегу, волосы встали на его голове дыбом.
— Эй, русский, — сказал кто-то из стрелявших. — Иди к себе, суши штаны. Мы тебя сегодня убивать не будем пока. Иди — иди, не бойся!
К месту своего заключения Олег шел как в тумане. Его продолжало трясти еще много часов после «расстрела». До этого часа Мищенко был одним человеком, а после — стал совсем другим. Он заглянул, пафосно выражаясь, в лицо смерти. И оно — это лицо — ему совсем не понравилось.
— Боже мой! — ни к кому, кроме себя на самом деле не обращаясь, прошептал Олег вслух, — как же все-таки я хочу жить! Как хочется жить!
Когда на следующий день за ним пришли снова, он бросился на вошедших. Ему казалось, что будет лучше, если его застрелят сейчас, чем опять переживать этот ужас возле стены.
Несмотря на то, что старший лейтенант сильно ослабел за эти дни, дрался он по-прежнему ловко и отчаянно, и тем, кто его пытался скрутить, пришлось туго.
Если бы Мищенко смотрел на происходящее со стороны, то, конечно, заметил бы, что те шесть человек, которые примчались его усмирять, не только не пытаются его убить, но даже бить стараются так, чтобы не искалечить. Но он этого не видел, дрался, как последний раз в жизни, и одного из боевиков сумел-таки отправить в нокаут. Тут примчались еще двое, всей толпой навалились на Олега, скрутили, связали, потом опять притащили к стене, снова поставили его к ней, а потом также «расстреляли». Но на этот раз Олег стоял к ним лицом, и когда пули опять прошли мимо, он плюнул в их сторону.
Один из тех, кто стрелял, побагровел, и когда Мищенко снова тащили назад — в темницу, наклонился к нему, и прошептал:
— В следующий раз я все-таки промахнусь, шакал, и вобью пулю тебе в лоб!
По этой прорвавшейся фразе Олег понял, потом — когда уже лежал пластом на холодном и голом цементном полу, что убивать его пока запрещено, а вот мучить — можно. Но к добру это, или к худу, и что этим добиваются духи, он не знал.
Третьего «расстрела» не было, зато к нему пожаловал тот самый — уже неплохо знакомый молодой бородач. Он, правда, вошел не один. За ним маячили еще двое боевиков с «калашами». Они встали в противоположных углах помещения.
«Боится, что я на него брошусь», — с ненавистью подумал Олег, глядя на вооруженную охрану. Он чувствовал, что на этот раз скручивать не будут, а сразу начнут стрелять. — «Важная, видно, шишка этот бородатый. Хоть послушаю, чего он хочет».
Бородач внимательно рассматривал Олега, как будто видел его в первый раз.
— Меня не было, — проговорил он, наконец. — Я был… в отъезде. По делам. Тебя пытались расстрелять без моего ведома… Что делать? Обменивать тебя отказались. Выкуп не дают. А тебя надо кормить, содержать, охранять. Расходы…
Олег молчал. Что он мог сказать. Очень хотелось пить, но воды ему давали мало. А сейчас ее вообще не было.
— Но я не хочу твоей напрасной гибели, — неожиданно сказал бородач, внимательно смотря в глаза Олегу. — Мы, мусульмане, с уважением относимся к чужой жизни. И мне твоя жизнь вовсе не кажется такой уж никчемной, и ничего не стоящей.
«Сладко поет», — подумал Мищенко, но сердце непроизвольно заныло от появившейся надежды. — «Но вдруг?… Чего он хочет?».
— Подумай, — сказал бородач, и добавил с улыбкой, — разве ты русский?
— Нет, я не русский, — не сразу, но ответил Олег. — Я — украинец. Мои отец и мать — выходцы из Западной Украины.
— Вот видишь! — мягко проговорил, кивнув головой, бородач.
Мищенко показалось, что его ответ собеседника ничуть не удивил. Наверное, он и так это уже знал заранее.
— А ты оказался в русской армии, — укоризненно покачал головой бородатый. — А ведь твои земляки поступили совсем иначе. Они были здесь на нашей стороне. И сейчас многие остались здесь. Это настоящие люди. А вот ты подкачал. Так ведь это говорится по-русски?… Или ты предпочитаешь говорить по-украински?
— По-украински я не говорю, — ответил Мищенко, — понимаю, но говорить не могу. Я вырос в Казахстане, а на самой Украине никогда и не был.
Олег замолчал. Бородач тоже молчал. Молчание затянулось, но, конечно, не Мищенко было его прерывать.
— Все это не важно, — наконец, проговорил бородач. — Ты воевал за русских, и это все меняет. Но я дам тебе шанс. Небольшой шанс — скрывать не буду.
Он опять замолчал. На этот раз Олег решился заговорить первым.
— Какой шанс?
Бородатый как будто очнулся от задумчивости. Даже Мищенко было понятно, что тот играет, и, пожалуй, несколько переигрывает.
Бородач обернулся, и один из его охранников передал ему книгу. Бородатый взял ее, а потом повернулся, и протянул Олегу.
— Это Коран. На русском языке. Ты будешь читать его, а потом я буду приходить сюда, и мы будем беседовать о том, о чем ты прочитаешь. И храни тебя Аллах от того, чтобы отнестись к этому без подобающего почтения. Ты понял?
— Понял, — ответил Мищенко, хотя на самом деле не понял ничего. Но сейчас это было не важно. Важно было то, что пока он будет читать эту книгу, он будет жив. Книга выглядела толстой, и это внушало дополнительную надежду.
— Я приду через три дня, — сказал бородатый.
Олег остался с Кораном один на один.
Мищенко, по правде говоря, не был ни атеистом, ни верующим. Он даже не знал, крещен ли он вообще. Может быть да, может быть — нет. Или родители просто забыли ему об этом сказать.
За всю свою не такую уж и долгую жизнь он никогда не задумывался над этим вопросом, и в помощи потусторонних сил, как ему казалось, совершенно не нуждался. Если же он и упоминал имя Божье, то, как говорится, исключительно всуе. Проще говоря, в выражении «Бог с тобой» бог у Олега был с маленькой буквы.
Так вышло, что в вопросе религии у него в душе царила девственная пустота. И теперь ему предстояло ее заполнить. Не по своей воле.
«Зачем ему это все надо»? — думал Мищенко. — «Блажит бородатый. Ну и пусть. Пока буду жив, а там видно будет».
Олег подошел к окошку, где было намного светлее, и начал читать. Текст для него был сложный.
«Bo имя Аллахa милостивого, милоceрдного!
1(2). Хвала — Аллаху, Господу миров,
2(3). милостивому, милосердному,
3(4). царю в день суда!
4(5). Тебе мы поклоняемся и просим помочь!
5(6). Веди нас по дороге прямой,
6(7). по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал,
7. не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших».
Читать было трудно. Многое Мищенко казалось непонятным, бессвязным или вовсе бессмысленным. Но он читал. И старался прочитать как можно больше, потому что понятия не имел, что сделает до сих пор так и не назвавший своего имени молодой бородач, и ему совсем не хотелось, чтобы тот рассердился из-за малого объема прочитанного текста, и обвинил его в лени.
После всех переживаний последнего времени мозг старшего лейтенанта, можно сказать, сильно очистился. И теперь его наполняли строки Корана. Некоторые из них он сам того не особо желая, запомнил наизусть.
Пока он изучал книгу, кормить его стали заметно лучше. Это Олега еще больше обнадежило: стали бы его так хорошо кормить, если бы собирались убить в ближайшее время? Наверняка не стали бы.
На третий день изучения священного текста молодой бородач пришел к Олегу. Вошел он подчеркнуто один, оставив охрану за дверью, и сразу же сказал:
— Я не представился тебе. Меня зовут Мухаммед. Как тебя зовут, я знаю.
Он сам положил на пол коврик, сел на него по-турецки, и начал спрашивать, сколько успел Мищенко прочитать, понятно ли ему то, что он читает, и что он может сказать по этому поводу.
Олег мог только догадываться, каких ответов ждет от него Мухаммед, и поэтому отвечал очень осторожно.
Но Мухаммед вел себя совершенно спокойно, не злился, улыбался, и постепенно втянул Олега в более серьезный разговор.
— Вот, — сказал он. — Это Священная Книга, по которой должны жить, и живут все правоверные мусульмане. Разве есть там хоть что-то, от чего мог бы отказаться разумный и добрый сердцем человек?
Олег, может быть, даже излишне, как ему самому показалось, смело, заметил, что и среди христиан есть хорошие люди.
Мухаммед не вспылил, как того боялся Олег, а с некоторой печалью сказал, что русские сами отказались от Бога.
— Они сами предали его, — проговорил он, и Олег отметил, что бородач как бы отделил его от русских. Если бы он причислил Мищенко к русским, то он сказал бы «вы». — Начиная с 17-го года. Кто разрушил их церкви, кто убил их священников, кто насилием вводил атеизм во всем государстве? Русские сами все это сделали! И поэтому они обречены. Спасения нет для них.
