голову…
Звуки сирены звучали очень громко. Возможно, это у него в голове. А сам он, казалось, был где-то рядом. Он приподнял голову, глядя в сторону въезда на гребень: из-за угла появились дежурные машины, на бешеной скорости, с «мигалками» на крышах. Семь, сосчитал он.
Завизжали покрышки — машины, резко дернувшись, остановились у горящей будки, вой сирен стих. Один из выскочивших наружу показал рукой в сторону Зубровского, и все побежали к нему, закрывая лица от пламени. Среди них он заметил Мурадова. Каждый держал в руках автомат, у Мурадова был пистолет. Взял, наверно, в машине.
Теперь Зубровский разглядел и Болховитинова. Каперанг приказал на бегу кому-то из своих бойцов:
— Вызови «скорую»! — и, показав рукой в сторону плотины, прокричал другим: — Туда! Быстро!
— Она… — сказал Зубровский, когда каперанг приблизился к нему.
— Молчи, — сделал жест Болховитинов.
— Кажется, я ее достал, — спокойно проговорил Зубровский. — Да. Я в нее попал.
— Не нужно ничего говорить. Сейчас будет врач. Мы появились бы здесь раньше, но пришлось объезжать огонь…
— Слушайте, Владимир Анатольевич…
— Успокойся, майор. Побереги силы. Ты сделал все, что мог. Дальше мы сами.
— Но я должен вам объяснить, где она сейчас.
— За мной, — не дослушав его, Болховитинов отвернулся к бойцам. — Разделитесь. Половина с этой стороны гребня, половина с той. Будьте осторожны.
— Но ее нет на гребне…
Майор сказал это слишком поздно. Болховитинов и его бойцы ушли.
— Нет ее там, — повторил он, уже только для себя.
Почему каперанг его не слушает? Хорошо, что он в тот вечер не подождал Болховитинова, ушел в лес. С каперангом было бы вдвое больше бардака.
Оставшиеся неподалеку бойцы отворачивались, не могли смотреть на кровь.
— Каперанг прав, — сказал один из бойцов, — вам лучше не говорить.
Взрыв встряхнул, казалось, весь городок, небо осветилось.
— Цистерны взорвались, — злобно пробормотал тот же боец.
В этот момент вернулся Болховитинов.
— Ее там нет.
— Я хотел об этом вам сказать.
— Она оставила след. Здесь лужи крови…
В этот момент послышался крик со стороны плотины:
— Она у водослива!
— Не кричи, идиот! Она же слышит!
— Не беспокойтесь, — сказал Зубровский. — На водосливе ее тоже нет.
— Откуда такая уверенность? Сейчас она может быть где угодно.
— Нет. Она в шахте. Вспомните, где она в первый раз пыталась установить взрыватель. Она ползком пересекла крышу, добралась до шахты и сейчас спускается вниз.
— Но там же нет лестницы!
— Спустится по проводам. Ей нужно как можно ближе подобраться к грузовому лифту, она пытается сделать то же самое, что и раньше, но она тяжело ранена. Там взрывчатка, вот к ней она и ползет.
Болховитинов, хмурясь, вопросительно посмотрел на Мурадова, потом на стоявшего рядом бойца.
Опять донесся крик с гребня.
— Она спустилась в шахту! Везде кровь!
— Не кричать, я сказал! — потом повернулся к Зубровскому. — Сейчас узнаем, прав ты или нет.
По земле пробежала ударная волна нового взрыва, небо осветила еще одна вспышка. Огонь дошел до турбин.
— Еще один такой взрыв, и не нужно никакой взрывчатки.
Мурадов посмотрел на пожарных, поливавших из шлангов трансформаторы, на рану в животе Зубровского, и его глаза блеснули. Он передернул затвор пистолета и пошел через площадку к середине плотины.
Пошатываясь, Зубровский поднялся на ноги. Было трудно сохранить равновесие. Он знал, что если упадет, подняться уже не сможет.
Отупев от боли, Фатима ползла по полу к двери грузового лифта. Граната, у нее еще оставалась последняя граната…
В отсвете пожара она видела, что одна стена лифтовой шахты, выходящая наружу, клонится внутрь. Она ползла, но ей казалось, слишком много времени уходит, чтобы преодолеть небольшое расстояние, — тут она заметила, что лишь производит необходимые движения, но остается на месте. Тогда она приложила больше усилий и начала понемногу продвигаться к двери шахте. Но когда оказалась у черного входа, что-то ее остановило. Все что она должна сделать — заглянуть в приоткрытую дверь, но она не могла, так там было черно. Неужели она настолько обессилела, что не доберется туда? Ни о чем другом не могло быть сейчас и речи. Боль засела в груди и голове, резко отзываясь на каждый удар сердца, но руки и ноги уже немели от потери крови, вот почему так трудно было ползти.
Она доползла до двери, открыла ее и стала спускаться по лестнице, неловко хватаясь за поручни. Как найти то место, где начинала сверлить? Это сейчас необходимо. Она должна его найти.
Она посмотрела вверх, там плясали яркие оранжевые отсветы пожаров.
На душе у нее было спокойно. Но боль усилилась, разрывая грудь, а конечности немели все больше. Скоро это онемение дойдет до груди и погасит боль. А что дальше? Сумеет ли она сорвать кольцо на гранате или умрет еще раньше?
Она думала о Магомеде. Обо всем, что случилось за последнее время. Ей было жаль, что все это случилось. Но не случиться оно не могло. Ничего избежать было нельзя. Ибо ее борьба касалась чего-то очень важного.
Чего же?
Да всех этих громких слов, сказала она себе: свободы, независимости своего народа… Она начала бороться, потому что… Нет. Она убила уже много людей и собирается убить еще больше, притворившись, что это является частью того, что было необходимо, что эти люди якобы не дают таким, как она, жить свободно под зеленым знаменем ислама. Но сейчас она не совсем в это верила. Ей слишком нравился сам процесс мщения, думала Фатима, а риск приятно щекотал нервы. Вот в чем дело! Возможно, она настолько привыкла к войне и кровной мести, что в мирной жизни ей уже нет места.
Онемение распространилось по телу. Ну что ж, подумала она, если это и смерть, то неплохая. Ей оставался один выбор — как умереть. Умирать как загнанный раненый зверь она не хотела. Лучше умереть сразу. Вспышкой.
Она достала из кармана последнюю гранату, отвинтила заглушку, сунула ее за брючный ремень. Помедлила, не трогая чеку, и оглядела поле боя. В глазах двоилось — и она увидела место возле демпфера, где ранее она устанавливала взрыватель.
Онемение достигло уже плеч, и гранату Фатима держала, будто двумя кусками дерева. Провода двоились и троились у нее перед глазами, граната в руке тоже, и она знала, что все должно быть именно так. Не медленный уход в забытье. А вот так, последняя вспышка — и все! Глаза и руки подводили ее, и она не надеялась уже, что ей удастся это сделать.
Левой рукой она потрогала рассеченное плечо. Оно было
