— Лафа! Пусть будет по-твоему, — согласился Дядя и спросил:
— А этот люк живой, не законопатили его хмыри?
— Завтра проверим. У меня там кент. Сантехником приклеился.
— Фартовый? — насторожился Дядя.
— Карманник. Надежный.
— Кого в дело с собой возьмешь? — полюбопытствовал Рябой.
— Вас двоих мне хватит. В случае, если на крыше нас накроют, чтоб было кому «рыжуху» кинуть, найдете пару кентов пошустрее.
— Типун тебе на язык, — сплюнул Кабан и отвернулся от пахана.
— Я с собой двоих мокрушников возьму. Чтоб низ держать, — пообещал Рябой.
— Значит, завтра, в семь — у меня. Кстати, кентов от Шанхая подальше держите, там мусора шмонают. Клевых баб наших. Шнырь о том ботал. Оглоблю трясли. К пей никто не наведывается, а и то не минули. Остальных — тем более.
— Моим не до баб. Перекирялись вдрызг. Навар обмывали. Общак сразу пополнился. На радостях обо всем запамятовали, — рассмеялся Рябой.
— А мои на Шанхае не засветятся. Они там не пасутся, — скривился Кабан.
Рябой поторопился уйти. Как объяснил, чтобы мокрушники, которые завтра понадобятся в деле, не успели набраться до свинячьего визга.
У фартовых города был свой закон — на любое дело ходить только трезвым, как стеклышко.
А потому Рябой сразу направился к своим на хазу. «Малина» жила в старом доме, в районе железнодорожного вокзала.
В прокопченных домах и бараках кишел здесь всякий люд.
От фарцовщиков, домушников, майданщиков и проституток, до последней бандерши — все ютились здесь, вперемешку с бледными худыми детьми стрелочников, проводников и машинистов.
Уж чего только не навидались эти дети за свои короткие жизни! Их невозможно было ничем удивить и развратить сильнее того, что впитали они с самим воздухом улиц, домов, подворотен.
Они знали, как и откуда берется жизнь, сколько стоит короткая вспышка страсти.
Здесь даже старухи проскакивали в подворотни бегом, без оглядок по сторонам, да и то среди белого дня. Любопытство иль промедление могли обойтись дорого.
Здесь были свои притоны, куда ныряли фартовые и горожане. Такса была одинакова для всех.
Помалкивали местные жители, и даже старухи не рисковали поднимать шум, зная, как могут поступить с ними те, на кого они осмелятся открыть рот. Помнили об одном такое случае.
Раскричалась баба на соседку-бандершу, державшую притон. Пригрозила ей милицией. А вечером пошла за хлебом в магазин, ее и схватили в подворотне трое молодцов. Изнасиловали по очереди, юбку на макушке завязали и так на улицу вытолкали…
Рябой знал этот район, как свои пять пальцев. Знал, где кто живет, чем дышит. Здесь «малина» вжилась крепко. Фартовых поймать в этом районе было практически невозможно. Они, как рыба в мутной воде, ускользали из рук милиции.
Рябой шел, не торопясь, прислушиваясь к голосам за окнами.
Вот тут муж с женой ругаются. Мужик опять ползарплаты пропил.
А здесь девчонка песни поет.
А это — привычное, пьянка в разгаре. Кто-то на гармошке скрипит, пяток разомлевших — горланят. Вон кому-то по морде дали. А какими эпитетами обмениваются! Даже кошка, хвост поджав, со стыда убежала.
Там кого-то в углу тискают. Баба вырывается. Но мужик силен. Уже и кофту ей расстегнул, другой рукой под юбку лезет. В темень теснит. Стеснительный.
— Мужик у меня есть. Уйди, паразит. Я не шлюха. Пусти, говорю.
— Не трепыхайся, пташечка. От меня не выскользнешь. Да н чем я хуже твоего мужика? Ну-ка, раздвинься. Сейчас попробуешь, сама меня искать станешь.
Баба боялась кричать, звать мужа. Знала, попала в лапы фартового.
Рябой его узнал по голосу. Усмехнулся криво и позвал:
— Крыса, эй, Крыса, хиляй ко мне шустрее!
В углу стало тихо. Вот и баба, застегиваясь на ходу, сумасшедше рванулась домой. А из темноты послышалось недовольное:
— Эх, сукин выродок, такой кайф мне сломал. Иль горит у тебя, обождать не мог?
— Дело есть, — оборвал Рябой. И оба фартовых молча, гуськом пошли к хазе. Когда до нее оставалось рукой подать, услышали звук гульбища из окна отпетой проститутки.
— Глянь Цаплю. Если там, зови на хазу. И мигом.
Вскоре втроем сидели за столом, в задней, скрытой комнате дома.
— Слушай, Крыса, в последний раз тебе говорю: засеку, как бабу сильничаешь, выкину из закона. И из «малины» — под сраку. Западло у нас, фартовых, баб силой брать. Засеку еще — сам замокрю паскуду. Иль закон тебе по хрену? Уже не впервой ботаем о том. Да еще ту, что на железке вкалывает. Тут неподалеку живет. Кто ж, считай, в своей хазе срет? На нас тут потому не стучат, что мы своих не трогаем. Иль ты с шестерками ровня? Иль выветрило, что сделали с теми, кто бабу силовал и испозорил, юбку на голову задрав? Я освежу твой гнилой крендель. Тех мудаков фартовые замокрили. А бабе за молчок пять кусков отвалили. Не дорого ли «малинам» ваши муди обходятся?
— Она не очень противилась.
— Захлопнись. Мои уши не из жопы растут. Штаны снимать не надо было, чтоб слышать, как ты тарахтел.
— Ну ладно тебе. Приспичило. Живой ведь я, — оправдывался Крыса.
— Приспичило — хиляй к клевым. Их уламывать не надо. А на мужних — не прыгай. Больше трехать не стану. Но пахану скажу завтра. Пусть сам думает, что с тобой утворить.
Крыса сразу сник:
— Зачем пахану? Не полезу ни к одной — век свободы не видать, если на какую гляну.
— Это уже было, — отмахнулся Рябой. И продолжил — Мы от своего района всякую перхоть и шушеру отваживаем. Чтоб тут тихо дышалось, чтоб лягавые не совались. Из-за таких паскуд, как ты, не одна «малина» погорела. Сколько кентов дарма парятся из-за падлюг. И тебе не сойдет. Усек?
— Клянусь, завязал.
— Цапля, ты как? — спросил Рябой.
— Тошно мне вас обоих слушать. Пора о деле толковище начинать, — равнодушно сказал Цапля, отвернувшись к окну. И тут же увидел, как к хазе подходят двое милиционеров. — Линяем, лягавые! — успел предупредить.
И все трое мигом вылетели из дома через окно. Крадучись пробрались к вокзалу, покружили по боковым улицам.
На вокзале столкнулись с Дроздом. Поделились дурной новостью. Тот вызвался все разнюхать. И пока законники завернули в тихий притон, поплелся к ним на хазу.
Там, ввалившись в дверь, прогорланил, сипло от страха:
— Нинка, лярва, я пришел! Снимай сапоги, я спать хочу!
Милиционеры рассмеялись и, подняв Дрозда на ноги, сказали тихо, но веско:
— Не лепи темнуху, как у вас говорят. Быстро говори, где хозяева прячутся?
— Я хозяин! — сипнул Дрозд и замолк, узнав оперативника.
— Старый знакомый! — скривился тот. И ловко нацепил на шныря наручники.
— Извиняться будете, гражданин начальник. В этом деле я чист, как стеклышко, — верещал шнырь.
— Не исключено. Следствие установит, — последовал ответ.
— Тогда снимите браслетки, — требовал Дрозд. — Прокурор все равно не даст вам санкции на мой арест. За треп не забирают.
Оперативник предложил присесть и спросил коротко:
— Так ты настаиваешь, что живешь здесь?
— Как мама родная.
— Значит, и это твое, — вытолкнул из-под ноги кирзовую сумку.
Глаза Дрозда забегали, закрутились, словно хотели просверлить, заглянуть внутрь. Но чувство осторожности взяло верх:
— Липу мне подкинули. Не моя она. Век свободы не видать, никогда ее не видел.
— А ее искать не надо было. За печкой стояла. Но подкидывать такое кто бы стал добровольно? Здесь доля тех, кто обокрал ювелирный. И немалая доля. Раз ты хозяин, должен знать, что здесь и как эта сумка сюда попала.
— На «пушку» берете, гражданин начальник? Я на дела не хожу. Ювелирный не брал. И эту мошну не видел, — взмокла спина шныря. Так не хотелось взять на себя дела, от которого ему перепала лишь пылинка!..
В голове все разом прокрутилось. Ведь не меньше, чем полтора червонца влепят. А режим? Строгий или «крытка» — тюрьма, значит… Кенты лишь вздохнут, узнай, что Дроздом следствие подавилось и успокоилось.
Но шнырю они ни одного подогрева не пришлют. И тот же Дядя скажет на разборке: был шнырь и накрылся, но греть его нам — западло.
Да и прошли времена лихой молодости, когда соблюдались законы «малин». Теперь в законниках всякая шпана да блатные. Настоящих воров нет. Так за кого страдать и мучиться?
— Если ты не знаешь этой сумки, значит, знаешь ее хозяев.
— Не знаю. Я случайно зашел, на огонек, — выкручивался шнырь. Выдавать фартовых не входило в его интересы. Знал, что за это может лишиться жизни.
— А где ты огонек увидел? — рассмеялся оперативник.
И спросил — Где хозяева теперь? Они послали тебя разнюхать, нет ли в хазе засады и ты им должен сказать, можно ли сюда вернуться?
Ничего такого не было. Просто я иногда заходил. Жили тут всякие. Иные водярой угощали иль вином. Другие — выкидывали вон под жопу. Когда как везло. Вот и в этот раз зашел, не зная, что будет.
