Если бы я послушался своего душевного порыва, то ударил бы его головой назад, потому что этот лопух держится слишком близко... К счастью, я справляюсь с собой.
Все это я записываю в тот уголок своей памяти, где зарегистрированы все подлые удары, за которые я должен расплатиться с процентами...
– Ладно. Что я должен делать?
В зеркале заднего обзора я четко вижу моего человека с заячьим взглядом. Он чертовски доволен и считает себя королем только потому, что двинул легавому кулаком по роже. Бедный малыш...
– Знаешь улицу Жербийон? Езжай туда.
Я бы мог ему заметить, что тоже не пас с ним коров, но он мне снова вмажет, и очень вероятно, что я потеряю над собой контроль.
Я сдерживаюсь, философски говоря себе, что сильный человек должен быть выше хамства.
– Да, – говорю, – улицу Жербийон я знаю. Маленькая такая улочка рядом с бульваром Распай, выходит на улицу Аббе-Грегуар, так?
– Точно... А ты хорошо знаешь Париж, – хвалит он меня.
– Туда, что ли, ехать?
– Да.
Я киваю и переезжаю на другой берег Сены. Оба молчим. Проезжай мимо Ке д'Орсей, я бросаю на нее тоскливый взгляд, потом выезжаю на бульвар Сен-Жермен, а оттуда на бульвар Распай.
Может быть, если буду хорошо себя вести, мне покажут месье Анджелино. Кажется, этот пахан хочет мне сказать пару слов, что очень своевременно, поскольку мне тоже хочется рассказать ему свою жизнь... Вернее, одну из ее версий. Если мне немного поможет случай, то скоро будет весело.
Улица Жербийон одна из самых спокойных в Париже. Комфортабельные дома, скромные на вид магазины; собачки обнюхивают бордюр... Представляете?
– Стоп! – говорит мой ангел-хранитель. Я прижимаюсь к тротуару и жду продолжения. Заячьи глаза становятся злыми. Он начинает дрейфить – боится, что так близко от цели я его проведу В операциях этого рода один деликатный момент – момент выхода из машины. На секунду я неизбежно окажусь не под прицелом.
– Слушай меня внимательно, – говорит он. – Выключи зажигание и брось ключ мне. Потом я выйду из тачки, а ты вылезешь, когда я буду на тротуаре. Не пытайся хитрить – проиграешь. Как видишь, вокруг никого, и я могу спокойно влепить тебе пулю в клешню...
– Понял, – говорю я самым покорным тоном. Он усмехается.
Этот смешок укрепляет мое желание в один из ближайших дней сказать ему пару ласковых кулаками. Мы выходим из машины и идем в подъезд.
– Нам на второй, – предупреждает мой гид. – Дверь справа. Позвонишь сам...
Я делаю, как он велит.
Мой звонок вызывает шарканье тапочек. Дверь открывается, но вместо крутого малого, вооруженного до зубов, в моем поле зрения появляется уже немолодая женщина.
Ей, может, лет пятьдесят, она прямая, полненькая, кожа имеет желтоватый оттенок. У нее черные брови, гуще одежной щетки. Над тонкими губами седеющие усы. В ее лице есть что-то нефранцузское; она похожа на итальянскую матрону.
Она смотрит на меня, на моего конвоира и довольно бормочет:
– Bene2.
Точно, макаронница.
Мой похититель проводит меня в столовую-гостиную самого что ни на есть семейного вида.
Старомодная печка распространяет жуткую жару. Неказистая мебель. Двое мужчин играют за столом в карты. Их пиджаки висят на спинках стульев. На грязной скатерти стоит бутылка кьянти.
Один – маленький, толстый, с отвислыми щеками и седеющими курчавыми волосами. У него быстрые и колючие поросячьи глазки.
Второй – элегантный крепыш, но его элегантность слишком броская и попахивает дурным вкусом.
Они заканчивают раздачу, не обращая на меня ни малейшего внимания. Наконец маленький толстяк швыряет карты на скатерть и оборачивается ко мне.
– Садитесь, господин комиссар, – говорит он без малейшего акцента. Что-то подсказывает мне, что это и есть Анджелино, гроза фэбээровцев, человек, заставляющий дрожать полиции многих стран. Немного разочаровывает то, что он сидит в мещанской обстановке и перекидывается в картишки, как мелкий виноторговец из Генуи или Неаполя... Но жизнь научила меня ничему не удивляться.
– Вы, конечно, Анджелино? – говорю я. Он слегка вздрагивает. Очевидно, рассчитывал сохранить инкогнито и изумлен тем, что мне известно его имя.
– Вы меня знаете? – спрашивает он и разражается густым смехом. – Черт, в ваших службах небось полно моих фоток, которые вас заставляют заучивать наизусть...
– Я никогда не видел ваших фотографий, Анджелино, но знаю вас по репутации и умею работать серым веществом...
За это время человек с заячьими глазами уселся в кресло возле печки, а дама с густыми бровями без единого слова последовала его примеру.
Она взяла вязанье и начала быстро сновать спицами, останавливаясь только затем, чтобы сосчитать петли.
Думаю, настал момент переходить в атаку.
– Послушайте, Анджелино, догадываюсь, что вы хотите задать мне кучу вопросов, для чего и поручили этому длинному придурку привезти меня сюда...
Заячьи Глаза издает вопль, похожий на рев агонизирующего тигра.
– Молчать! – кричит ему Анджелино.
– Я ведь последовал за ним, не возникая, только потому, что сам хотел с вами побеседовать, – говорю я. – Но все-таки козлы вроде него мне не очень нравятся.
Новый вопль вышеупомянутого козла.
– Эта дешевка так разволновалась, – продолжаю я, – что забыла меня обезоружить...
И в качестве доказательства своих слов выхватываю пушку, секунду смотрю на всех с хитрым видом, а потом подхожу к столу и кладу ее на него.
Это проявление пацифизма – очко в мою пользу. Я улавливаю в поросячьих глазках Анджелино огонек интереса.
– Что вы хотите мне сказать? – спрашивает он.
– Мы не могли бы поговорить тет-а-тет? – Я доверяю моим людям, – отвечает он.
– Вы – может быть... а я нет. Он поворачивается к своему партнеру и Заячьему Взгляду.
– Уйдите, – просто говорит он.
Оба субчика без восторга поднимаются и выходят в другую комнату.
– Рассказывайте, – говорит итальянец.
Я сажусь поудобнее в кресло, закидываю ногу на ногу и начинаю:
– Вы прибыли из Штатов, где жизнь для вас стала невозможной. Вы реорганизовали вашу банду и готовите неслыханные дела. Для этого вам нужны помощники в полиции. Вы заключили соглашение с моим коллегой Вольфом. Наш большой патрон узнал об этом и велел мне убрать Вольфа. Я выполнил эту грязную работу, не зная, почему Вольфа надо было кокнуть. Но Вольф умер не сразу и рассказал мне о вас...
В углах губ Анджелино залегают горькие складки. Он слишком хорошо знает людскую неблагодарность.
– Ну и что? – спрашивает он.
– А то, что со вчерашнего вечера я много размышлял.
– Размышляли?
– Да... Я уже давно получаю пули в шкуру, находясь на службе правительства. На этой работе не разбогатеешь. Сначала занимаешься ею из спортивного интереса, но со временем начинаешь завидовать торговцам сыром, покупающим себе длинные лимузины. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Он прекрасно понимает.
Его маленькие глазки моргают, и он быстрым движением наливает себе кьянти.
Вязальщица продолжает нанизывать петли.
Анджелино трет подбородок, где щетина, несомненно сбритая утром, скрежещет под его пухлой рукой, как наждак.
– Дальше, – говорит он.
– Мне кажется, что, имея в своей команде такого парня, как я, вы сможете развернуться по-крупному...
– Ах так? – спрашивает он.
Я смотрю на него. У него невинные глаза, но в лице есть что-то хитрое, ироничное и безжалостное... Пора подбросить в печь угольку.
– Вы, разумеется, считаете мое предложение необычным и, конечно, подозреваете подвох... В таком случае я готов дать вам доказательство моей доброй воли...
Он машет рукой, что означает: «Так все говорят».
– И это доказательство, Анджелино, я могу дать вам немедленно.
– А? – произносит он.
– Анджелино, я раскрыл ваш трюк с копией Монтескье. Я дам вам самый большой залог моей лояльности, если позволите мне так выразиться, чтобы показать, что готов работать с вами. Я ничего не сказал моему начальнику, и бомба на Ке д'Орсей взорвется сегодня днем в назначенное время...
Тут он дергается.
– Вы говорите правду?
– Когда прочтете сегодняшние вечерние газеты, то поймете, что я не вру.
Он опять потирает шершавый подбородок.
– Зачем вы пошли в музей?
– Ждал вас...
– Как это?
– Я догадался, что после происшедшего этой ночью в Версале вы установите за мной слежку. Я хотел войти с вами в контакт, но не знал, где вас найти, и подумал, что, если подойду к оригиналу бюста Монтескье, вы поймете, что я на верном пути, и захотите со мной поговорить...
Анджелино берет колоду карт одной рукой, потом движением пальцев перебрасывает ее в другую. Какая виртуозность! Прямо чемпион карточных манипуляций.
Он снова наливает себе вина, поворачивается к вязальщице и говорит ей:
– Занятный малый, а? Что о нем думаешь, Альда?
Мамаша Альда только этого и ждала, чтобы перестать стучать спицами.
