— Ну, бля, я тебя достану! — в руках Бородина была граната.
Ему оставалось лишь сорвать чеку, но еще надо было свернуть за угол. Он слышал шаги, слышал топот.
«Бегут, бегут!» — обрадованно думал он, быстро подбегая к углу, готовясь швырнуть вдогонку беглецам гранату.
Но Комбат стоял прямо за углом, держа в руке нож.
И когда Бородин вырвал чеку из своей гранаты, готовясь швырнуть ее в гулкую тишину тоннеля, нож Комбата сделал свое дело, войдя по самую рукоятку в солнечное сплетение Бородина. Тот хрюкнул, изо рта хлынула кровь. Бородин отступил на один шаг в сторону, качнулся.
И только сейчас Рублев увидел, что в руках Бородина граната. Он подпрыгнул в воздухе, подпрыгнул так, как возможно, никогда не прыгал и ногой нанес удар в грудь, откидывая Бородина с гранатой в сторону.
А сам отскочил за угол, пополз на четвереньках вдоль стены — туда, где скрылся Жак Бабек. Раздался еще один взрыв, разнося в клочья Бородина, хотя тот и так был уже мертв.
Наверное, только сейчас бандиты сообразили с кем имеют дело. И поняли, в тоннель лучше не соваться, что с Комбатом им не совладать.
Чурбаков держал в руках план и тыкал в него пальцем:
— Этот коридор ведет в затопленный цех. Лодки у них нет и они либо утонут, либо будут вынуждены возвращаться назад. А еще лучше если мы их взорвем.
— Этот сумасшедший Рублев уже четверых наших замочил, — как бешеный, выкрикивал Свиридов. — Он и Серегу грохнул и еще троих уложил! Что-то надо делать. Вадим Семенович, нельзя это дело так оставлять! Если не мы его, то он нас всех перестреляет, перережет.
— Да не вопи ты, как оглашенный, Свиридов, — спокойно сказал Чурбаков, — ему еще до нас добраться надо. И к тому же, он один, а нас много. Кстати, Свиридов, вызови смену. Что они, будут отсыпаться, мерзавцы, а мы с этим придурком воевать? Давай, немедленно!
— Понял, Вадим Семенович, — ответил Свиридов и бросился к телефону.
А Чурбаков взял в руки карандаш, подозвал к себе самого опытного человека из охраны — того, который проверял мины и ставил новые, и они вдвоем склонились над планом.
— Так ты говоришь, отсюда нет выхода?
— Нет, Вадим Семенович, если, конечно, этот Рублев не водолаз.
— А если водолаз? — криво усмехнулся Чурбаков.
— Если водолаз, то нырнет и метров через пятьдесят-шестьдесят вынырнет. Там есть воздух, оттуда можно вплавь добраться до заваленного выхода. Разобрать железную арматуру и потом выкарабкаться наружу. Даже не наружу, а в каменоломни. Это ведь мы с вами, Вадим Семенович, выше уровня моря, а под нами все затоплено.
— Да я все и без тебя понимаю. Так что им деваться некуда.
— Разве что вот сюда пойдут, — и охранник острием ножа провел по тому месту плана, где пунктирной линией был обозначен ход. — Но и этот ход никуда не ведет.
Там штрек вверх и без снаряжения по нему не выбраться, если, конечно, он летать умеет.
— А если умеет? — вновь криво усмехнулся Чурбаков.
— Ну, если умеет, то тогда поднимется наверх. Но я сомневаюсь, там лететь надо метров пятнадцать по вертикальному штреку.
— Ясно, — сказал Вадим Семенович. — Значит, у него дорога только назад?
— У него две дороги: либо под воду, либо в воздух.
— Этот коридор заминирован, как я вижу?
— Конечно заминирован!
— Его можно взорвать?
— Можно. А почему нельзя?
— Жалко взрывать, — пробурчал Чурбаков.
Комбат добрался до воды. Он шел впереди, за ним тащился Жак Бабек, держась за влажную, покрытую серой плесенью стену.
— Вода, — сказал Комбат. — Туда дороги нет.
— Вода? — повторил француз, испуганно оглядываясь по сторонам.
А луч фонарика светил на черный деготь воды, на заплесневевшие бетонные стены.
Комбат выругался:
— Слушай, Бабек, или Жак, как там тебя-. Вот тебе автомат. Пользоваться, надеюсь, умеешь?
— Нет, нет! — замахал руками француз.
— Ладно, бери, некогда рассуждать. Взведешь затвор — вот так, — Рублев передернул затвор, досылая патрон в патронник, — а затем будешь нажимать на курок и стрелять по всем, кто появится. А я отлучусь на разведку. Фонарик я возьму с собой и когда буду возвращаться, подам знак — трижды включу и выключу фонарик. Понял? — спросил Рублев.
— А ты меня не бросишь? — прошептал Жак Бабек.
— Не бойся, я за тобой вернусь, обязательно вернусь. Только надо найти отсюда выход.
— Да, иди.
Комбат пошлепал по воде, держа в левой руке фонарь, а в правой автомат. Он сворачивал то вправо, то влево, поднимался по ступенькам, затем вновь опускался вниз, безуспешно пытаясь найти выход.
— Черт подери, — бормотал время от времени Борис Рублев, — где-то же должен быть этот выход! Не может же так оказаться, чтобы отсюда нельзя было выбраться.
Не может быть! Где-то же должна быть щель! Откуда-то поступает воздух, циркулирует в этих подземельях.
Значит, должен быть выход или вход. Хотя, собственно, мне никакой разницы, главное его найти.
Комбат понимал, что, возможно, бродить в этих подземных лабиринтах ему предстоит долго, очень долго.
Поэтому он берег батарейки китайского фонаря, боясь, чтобы те не сели. Он включал его лишь изредка. Он шел, погруженный в раздумья, оглядывая стены, торчащие из них ржавые балки, какую-то арматуру. Он шел и шел, постоянно помня о том, что за его спиной где-то не очень далеко сидит и дрожит французский коллекционер Жак Бабек с автоматом в руках.
«Только бы он не сдрейфил, не запаниковал и не оставил свое место! Я обязательно к тебе вернусь, Бабек, обязательно! Я обещал Бахрушину, что найду тебя».
И тут Комбат услышал какой-то странный звук, похожий на свист воздуха, вырывающегося из туго накачанной камеры. А еще этот звук был похож на сопение кого-то огромного или чего-то огромного.
«Что это?» — подумал Борис Рублев, кладя указательный палец на рифленое железо курка.
Фонарь был погашен. Комбат сделал еще пару шагов вперед, очень осторожно, почти неслышно. И в этот момент что-то тяжелое, мягкое и сильное обрушилось на него, сбив с ног.
Автомат полетел в сторону. Звякнув стеклом, зазвенел и улетел фонарик. Но Рублев уже не слышал этих звуков, он судорожно сопротивлялся, пытаясь вырваться из железной хватки, пытаясь освободить горло от длинных сильных пальцев, похожих на щупальца. Комбат хрипел, пытаясь извернуться, и это ему удалось.
Правая рука смогла-таки дотянуться до рукоятки ножа, сжать ее. У Комбата уже хрустел позвоночник, хрустели ребра грудной клетки.
Невероятным усилием он смог чуть-чуть повернуться и вонзить клинок ножа в упругое сильное тело своего соперника. Затем Комбат вытащил нож, почувствовал, что на несколько мгновений хватка ослабела и вновь нанес удар. А затем, потеряв равновесие, покатился по грязному бетонному полу, продолжая один за другим наносить удары в хрипящее, стонущее и ревущее существо. Если бы Рублев мог видеть того, кто на него набросился, выпрыгнув с верхнего штрека, то наверное, его сердце замерло бы от ужаса и возможно, даже разорвалось.
Но удача была на стороне Бориса Рублева, и темнота выручила его, не дав увидеть соперника, не позволив испугаться. Комбат ползал до тех пор, пока не смог нащупать автомат, а его соперник с каким-то животным воем уползал в темноту, правда, уползал медленно.
«Кто это, будь он неладен?»
Пальцы зацепились за ремень. Комбат быстро подтащил автомат и, понимая, что враг, стонущий и воющий, может наброситься на него вновь, выпустил в темноту длинную очередь. Он стрелял на звук, на хрюканье.
Рев, который раздался в ответ на выстрелы, смолк.
Воцарилась густая липкая тишина. Комбат опустился на колени и принялся искать фонарик. И это у него получилось, правда, не так быстро, как с автоматом. Фонарик был найден и Комбат, держа его на вытянутой руке, нажал кнопку. Яркая вспышка света, луч скользнул по стене, затем по потолку, вернее, по своду. И Комбат увидел своего соперника.
— Боже мой! — вырвалось из горла. — Мать твою!..
Ну и чудовище! Ну и образина!
Огромное, бугристое, косматое тело лежало шагах в девяти-десяти в большой луже крови, темной и блестящей. Комбат с автоматом в правой руке и горящим фонарем в левой двинулся к своему сопернику.
— Мать твою… — опять повторил он.
Перед ним, изрешеченный пулями, исколотый, изрезанный ножом, лежал, а вернее лежала огромная человекоподобная обезьяна в коричневатой косматой шерсти, с головой, похожей на огромный кокосовый орех. Пасть была открыта, поблескивали белые огромные зубы.
«Мне повезло, — сказал сам себе Рублев. — А ведь эта падла могло мне сломать хребет, сломать, как пальцы ломают спичку».
Действительно, орангутанг, самец, лежащий в луже собственной крови, весил килограммов сто шестьдесят — раза в два больше, чем Комбат.
«Откуда же он взялся?» — подумал Рублев, оглядываясь вокруг, светя фонариком.
Затем он увидел штрек, уходящий вверх.
«Вот, сволочь! И как это он смог? Если он смог, может, и мне удастся? Нет, не удастся», — после минут трех размышлений решил Комбат и, пошатываясь, двинулся в обратную сторону — туда, где оставил Жака Бабека.
