Менее повезло поручику Черняку. В июле 1864 года он был арестован в Западном крае в городе Динабурге прямо на станции железной дороги, где он с паспортом на имя крестьянина Степана Быцана пытался сесть в поезд. После допроса в Виленской следственной комиссии, где Черняк дал признательные показания только о своем участии в польском восстании, он был препровожден в Средневолжск. Оказалось, что по окончании своей миссии в Средневолжске и возвращении в Москву Черняк принял приглашение Народового Жонда встать в ряды польских инсургентов и принять чин полковника. Он предводительствовал отрядом повстанцев в Виленской губернии и был революционным начальником Трокского уезда. В Средневолжске Максимилиана также поместили в одиночную камеру крепостной гауптвахты, и после серии допросов суд признал его виновным в «измене долгу службы и присяги, самовольном оставлении службы, побеге в Виленскую губернию во время бывшего там возмущения и предводительствовании мятежной шайкой с оружием в руках против русских войск и замышлении в Средневолжске вооруженного восстания, являясь одним из главных его двигателей».
Его расстреляли там же, в котловине близ Подлужной слободы. Говорили, что конфирмацию генерал-губернатора Черняк выслушал молча, ни с кем из сопровождавших его не вымолвил ни слова и так же безмолвно пошел на казнь. Получив враз одиннадцать пуль, семь из которых попали в грудь, он мгновенно умер и был закопан рядом со своими товарищами-заговорщиками.
* * *
Лето 1865 года выдалось необычайно сухим и жарким. Именно поэтому уже с середины июня пыльный и душный Петербург стал пустеть: горожане, не служащие и имеющие поместья, разъезжались по своим деревням, а все, кто мог, переезжали на дачи в окрестности города. Кто победнее — на зеленые улицы Петербургской и Выборгской сторон, что по Петергофской дороге, кто побогаче — на Черную речку, а то и на Острова. Почти каждый день фотографический мастер Глассон мог наблюдать исход из города громыхающих по улицам телег и проплывающих по рекам и каналам барж и лодок со скарбом и мебелями — дачи часто сдавались пустыми, только стены да крыша. Глассон наблюдал за всем этим с печалью, ведь это разъезжались его потенциальные клиенты, так что радоваться было нечему. Разве что за них, счастливых дачников, поменявших духоту и пыль мостовых на сырость, испарения болот и надоедливую мошкару.
Как-то, уже под вечер, звякнул колокольчик входных дверей, оповещая о появлении клиента. Глассон вышел из закута, где он занимался проявлением фотографических снимков, и увидел перед собой высокого худощавого господина в хлопчатобумажном, по случаю жары, костюме и соломенной шляпе. Аккуратная черная бородка выгодно оттеняла его лицо, а модное пенсне с синими стеклами изобличало в нем некоего вольнодумца, возможно, даже принадлежного клану нигилистов.
«Симпатичный господин, — подумал Глассон, уже прикидывая в уме, на какое место в витрине своего салона он повесит его портрет. — Надо будет сделать его фото в нескольких ракурсах».
Господин в пенсне поздоровался, снял шляпу и, помахивая ею перед собой, сказал приятным голосом:
— Какая духота.
— Да, — согласился Глассон, уже погруженный в творческий процесс, начавшийся в его душе. Ведь в ней жил художник в высшем, как смел надеяться Глассон, смысле этого слова. — Итак, — взглянул он на господина в пенсне, — вы желаете заказать свой портрет?
— Именно, — улыбнулся тот.
— Какой: по грудь, по пояс, в полный рост? — поинтересовался Глассон, окидывая клиэнта профессиональным взглядом фотографического мастера.
— По грудь, — ответил посетитель и мягко коснулся ребром ладони груди Глассона: — Вот так примерно.
Иван вздрогнул. Непонятная теплая волна пробежала по его телу и спустилась к ногам.
— Вы знакомы с моими расценками? — спросил Иван, чувствуя, как ноги будто наливаются свинцом.
— Пожалуй, что знаком, — насмешливо ответил клиент. — А вы с моими?
— А вы что, тоже фотограф? — заставил произнести себя Глассон. Ему было худо, верно, из-за этой проклятой духоты, хотелось присесть, отдышаться, но он желал до конца оставаться профессионалом.
— В какой-то степени, — серьезно ответил посетитель. — И сколько я буду должен вам за свой портрет? — поинтересовался он.
— Шесть рублей с полтиной, — еле двигая языком, промолвил Глассон и заставил себя добавить: — Серебром.
— Ну, это по-божески, — облегченно выдохнул человек в пенсне, словно ожидал услышать иную цену. — А я думал, что вы спросите с меня три тысячи. У вас ведь именно такие расценки, не правда ли?
— Ч-что? — еле слышно сказал Иван. Ему вдруг захотелось побыстрее уйти, нет, бежать, подальше от этого странного господина, излучающего непонятную силу и уверенность. Но он не смог даже шевельнуться.
— Хотя, — продолжал говорить посетитель, — сию сумму вы получили по велению самого государя императора. Я, конечно, не император, но, поверьте, стою не меньше…
С этими словами он снял пенсне и впился взглядом в глаза Ивана. Через мгновение Глассон уже не помнил ни времени, ни места, где он находился, и лишь с каким-то диким неописуемым ужасом следил, как посетитель достает из кармана небольшую стеклянную палочку.
Прикоснувшись стеклянным кондуктором к тыльной стороне левой ладони Глассона, магнетизер резко повернулся и вышел из салона. У дверей его ожидала одноконная рессорная пролетка с кожаным верхом, которая, приняв седока, немедля тронулась вдоль улицы. Иван какое-то время еще стоял истуканом посередь салона, затем тело его обмякло, и он с грохотом рухнул на пол. Человек в пенсне с синими стеклами, откинувшись на спинку сидений, поехал по направлению к…
Впрочем, куда он держал теперь путь, было известно только ему одному и никому более.
Весной… (польск .).
В будущем году… (польск .).
Живей! (нем .)
Животное (нем. ).
Когда мне прийти? (польск .)
Придите, пожалуйста, в районе шести часов (польск .).
Добро пожаловать! (фр .)
Между нами (фр .).
Этого более чем достаточно (англ .).
Что происходит? (англ .)
Всего наилучшего (нем. ).
Извините меня, пожалуйста (фр .).
Но зачем? (англ .)
Наш общий друг (англ. ).
Зачем? (англ. )
Незачем (фр .).
Ублюдок! (англ .)
Золотник — около 4,3 грамма.
