Воспоминания счастливого человека
Ганфштенгли жили в собственном особняке на Пиенценауэрштрассе, в Герцог-парке, самом фешенебельном и престижном районе Мюнхена, на восточном берегу Изара. Здесь традиционно селились генералы, баварские министры и высшие чиновники королевского двора, дипломаты. Дома скрывались за высокими каменными заборами, в густых садах. Рядом протекал Изар, а на другом, западном берегу, раскинулся обширный Английский сад. Он как будто охранял, заслонял собой аристократический район Герцог-парка от государственной суеты Старого города и богемного населения Швабинга. Особняк Ганфштенглей, построенный до войны в стиле модерн, отличался от всех других огромными круглыми окнами, похожими на гигантские корабельные иллюминаторы. Он был облицован чешским глазурированным кирпичом светло-абрикосового цвета. От этого дом выглядел свежим и нарядным.
Я позвонил. Калитку отворил Ганфштенгль, облаченный в дорогой костюм. Он по-дружески пожал мне руку, картинно щелкнув каблуками, поцеловал руку Доррит. Я загнал машину во двор и обратил внимание, что там не было гаража. Ганфштенгль, заметив мое удивление, весело сказал:
— У меня действительно нет машины. Я питаю страх к технике. Все мои попытки научиться водить машину окончились безуспешно. Поэтому моим высшим достижением является вождение велосипеда.
Фрау Ганфштенгль оказалась высокой, под стать мужу, стройной блондинкой. Она была удивительно хороша, принадлежа к тому типу женщин, который мгновенно приковывает к себе внимание мужчин в любое время и при любых обстоятельствах. Причем тип этот не был распространен в Германии. Он относился к скандинавскому или, скорее, американскому. Образ именно такой женщины, с короткой стрижкой «каре», большими голубыми глазами, длинными ресницами, маленьким, чуть вздернутым, носом, слегка вытянутым скуластым лицом и подбородком с ямочкой, рекламировался голливудскими кинофильмами, заполонившими германские кинотеатры. Но манеры поведения, неторопливость и мягкость движений, внимательный взгляд ее очаровательных глаз выдавали в ней человека умного, культурного и доброжелательного. На ней было вечернее платье из темно-зеленого шелка с глубоким вырезом и черные лакированные туфли на невысоком каблуке. Каплевидной формы бриллиант на тонкой золотой цепочке, маленькие золотые сережки и обручальное кольцо даже не украшали, а придавали какую-то строгую завершенность ее образу, не отвлекали внимание, а, наоборот, подчеркивали очарование и достоинства этой женщины.
Елена Ганфштенгль, в девичестве Нимейр, была единственной дочерью весьма состоятельного германского бизнесмена из Бремена, эмигрировавшего в США. Ее мать происходила из старого шотландского рода Маккоронов, владевшего бумагоделательными заводами на Восточном побережье. Дед Елены командовал кавалерийской дивизией армии Линкольна в войне между Севером и Югом, стал генералом и сенатором. Таким образом, супруги Ганфштенгли оба были наполовину немцами, наполовину американцами. Мать Эрнста также происходила из знаменитой генеральской семьи, чьи отпрыски в то время занимали высокие посты в американской армии.
Одиннадцатилетний Эгон, старший сын Ганфштенглей, и восьмилетняя дочь Герта, ровесница нашей Инге, после знакомства без церемоний взяли с собой Инге и отправились на второй этаж в детскую половину дома. Пока служанка заканчивала сервировку, накрытого в просторной гостиной стола, женщины окунулись в свои разговоры, а Ганфштенгль предложил мне осмотреть дом. Ведя по комнатам, он рассказывал:
— В июле 1921 года, после десятилетнего отсутствия, я на пароходе «Америка» вернулся в Германию. Из Гамбурга в Мюнхен добирались поездом. На вокзале в Мюнхене нас встречали моя мама, старший брат Эдгар и сестра Эрна. Мы с Еленой поначалу поселились в отеле «Четыре времени года». Германия, как вы помните, представляла собой крайне наэлектризованный политический организм, расколотый на враждующие социальные группы, с разрушенной экономикой. Самая большая проблема, с которой мы столкнулись, состояла в отсутствии молока для родившегося сына. Его выдавали по карточкам. Но моя мать, — он весело рассмеялся, — верная своим коннектикутским корням, купила небольшую молочную ферму в Уффинге, на берегу озера Штафель, у самого подножия Альп, и таким образом решила все проблемы обеспечения нашей семьи продуктами. В отличие от большинства мюнхенцев мы не испытывали нужды в еде.
Кабинет Ганфштенгля и семейная библиотека представляли собой настоящее книгохранилище. Здесь находились ценнейшие европейские и американские издания по истории искусства и архитектуры, великолепные художественные альбомы, собрания сочинений немецких, русских, английских, французских, итальянских классиков, многотомные энциклопедии и словари. Видя мое изумление, Эрнст заметил:
— Здесь порядка пятнадцати тысяч томов. Примерно столько же в Уффинге. Кстати, Баур, — он подвел меня к одному из шкафов, — вы можете ознакомиться с английскими и американскими новинками по самолетостроению, проблемам развития авиации. Приходите запросто и берите все, что вам нужно.
В его кабинете мы выпили по стаканчику отличного виски. Он продолжил:
— Вскоре мы сняли очень неплохую квартиру на Генцштрассе, принадлежавшую падчерице известного художника Франца фон Штюка. Меня особенно радовало, что квартира располагалась в Швабинге, этом Монпарнасе Мюнхена. Здесь среди художников, поэтов, писателей, музыкантов и артистов я чувствовал себя, как рыба в воде. Многие из них были моими школьными товарищами, старыми знакомыми или клиентами моего покойного отца и дяди.
Пригласили за стол. У Доррит прошло чувство замешательства и стеснения, которое ее обычно охватывало в кругу незнакомых и особенно состоятельных людей. Она, похоже, нашла общий язык с Еленой, и они вместе рассаживали за столом раскрасневшихся от беготни детей. Сервировка стола изумляла, но не кричала роскошью и вычурностью. Майсенский фарфор, богемское стекло, венское массивное серебро, — все было подобрано со вкусом. Обед начался с множества овощных закусок, что было необычно для нас, баварцев, привыкших к изобилию окороков, буженины, копченой рыбы и паштетов. Вместо этого нам предложили свежие помидоры и огурцы, салат и шпинат, редис и приправленную виноградным уксусом капусту, сельдерей и укроп.
— Это по-американски, — заметила Елена, — за океаном тоже любят мясное, но стремятся беречь свое здоровье, поглощая множество овощей и зелени.
По-моему, больше всех были довольны дети. Инге, поддавшись общему энтузиазму сына и дочери Ганфштенглей, с удовольствием уничтожала хрустящую капусту и редис. На первое подали баварский гороховый суп-пюре с постной свининой, а на второе — жареного лосося с шампиньонами. В конце обеда Доррит сказала:
— У вас прекрасная коллекция картин.
— Это в основном хорошие копии, — заметил Ганфштенгль, — на большее у нас пока не хватает средств. Но вот немцы да, это подлинники.
Он подошел к пейзажу, написанному в стиле постимпрессионизма.
— Вот, поглядите. Это фон Штюк. Мило, не правда ли? А вот эта, — он указал на картину с изображением улицы Мюнхена в дождливую погоду, — вам никого не напоминает?
— Тулуз-Лотрек, — неуверенно ответила Доррит.
— Вы абсолютно правы! — обрадовался Ганфштенгль, — Только это Олаф Гульбрансон, ученик и последователь Лотрека. Он, кстати, еще и замечательный карикатурист. Пойдемте, покажу вам кое-что.
Он привел нас в свой кабинет, на правой стене которого в небольших
