Гарольд Койл - Крещение огнем

Завала, все это время остававшийся на своем месте у стола, нарушил затянувшееся молчание:

—       Полковник Молина, может быть, мне зайти позже? Нам осталось проверить фамилии во втором списке.

Как будто вспомнив, что в кабинете находится еще один че­ловек, Молина, не вставая с кресла, повернулся в его сторону.

—      Нет, я не вижу необходимости проверять список — ведь он с прошлой недели не изменился. Просто доставьте его в Вер­ховный суд и передайте полковнику Обергону. Поскольку всех, кто входит в первый список, уже призвали к ответу, пора брать­ся за следующий.

Поняв, что его выпроваживают, Сальвадо взял со стола лис­ток с фамилиями и быстро вышел из кабинета. Список, который он унес с собой, содержал имена тех членов старого правитель­ства, чиновников и частных лиц, которых Совет рассматривал как угрозу номер два. Ими предстояло заняться, как только бу­дет "отработан" список номер один, куда входили и президент, и губернатор штата Тамаулипас. Был в этом списке и кое-кто из тех, кто с трепетом дожидался решения своей участи за дверью кабинета.

Когда Завала вышел, Молина снова повернулся к Гуахардо. К его удивлению, тот уже стоял, зажав пилотку под мышкой:

—        Поскольку настало время переходить ко второму этапу, мне пора двигаться. Нельзя заставлять сеньора Аламана ждать...

Сделав Альфредо знак сесть, Эрнандо удивил его, заявив, что Аламан может подождать. Неужели есть более важные дела, тре­бующие участия Гуахардо?

Этот разговор застал полковника врасплох, и он, все еще дер­жа пилотку под мышкой, опустился на край кресла. "Что может быть важнее, — думал он, — чем уничтожить Аламана и его империю, построенную на наркотиках и коррупции?". Альфре­до продолжал считать ошибкой, что Аламана не отнесли к ли­цам, представляющим угрозу номер один, и не упускал возмож­ности подчеркнуть это. Любое промедление наверняка будет на руку Аламану: ведь его личная армия во всех отношениях пре­восходит регулярную, особенно если взять вооружение и конс­пирацию.

—      Что же может быть важнее ликвидации Аламана?

Откинувшись на спинку кресла, Молина помедлил секунду, предоставив собеседнику теряться в догадках.

—     Американцы, дружище. Американцы и то, что они подума­ют, — вот что сейчас самое важное.

—       Ну да, мы знали об этом с самого начала, — нетерпеливо возразил Гуахардо. — Но заниматься американцами — дело Барреды. И как исполняющий обязанности министра иностранных дел, он лучше подготовлен для этой задачи. Мне кажется, будет ошибкой, если я, отвечая за оборону и национальную безопас­ность, стану лезть в дипломатию и иностранные дела.

Эрнандо терпеливо ждал, пока полковник исчерпает свои до­воды. Удостоверившись, что тот закончил, он сдержанно и даже вкрадчиво ответил:                                                             !

—     Да, именно так оно должно быть, и будет, за исключением одного-единственного интервью. Сегодня утром нам стало изве­стно, что у бывшего президента назначена встреча с группой телевизионщиков из Остина, штат Техас. И корреспондент, ко­торый должен брать это интервью, — очень известный журна­лист-международник, с большими связями. Дама по имени Джен Филдс. Сначала мы хотели отменить встречу. Но Барреде при­шла в голову мысль, что мы можем использовать журналистку и запланированное интервью, для того чтобы ознакомить амери­канскую общественность с целями и задачами наших действий. И он по собственной инициативе связался сегодня утром с мисс Филдс и предложил ей взять интервью у одного из лидеров Со­вета тринадцати. Она, разумеется, согласилась.

Слушая Молину, Гуахардо согласно кивал. "Что ж, — думал он, — отличная мысль. Только при чем тут я?".

Поймав его недоумевающий взгляд, Эрнандо продолжал:

—     После того как было принято решение дать интервью, встал вопрос, кто лучше всех справится с этой задачей. Как ты уже сказал, это — дело Барреды, который отвечает за иностранные дела. К сожалению, Барреда не говорит по-английски, да и внешне он производит не совсем то впечатление, которое мы хотели бы оставить у американцев.

Эти последние слова Молины прозвучали неожиданно резко, но он сказал правду. От предков-индейцев Барреда унаследовал смуглую кожу и лицо, к которому больше всего подходило опре­деление "вырубленное топором". Словом, он был на редкость нефотогеничен.

—       К тому же, американцы не знают его. Ты же, мой друг, говоришь по-английски не хуже самих янки, учился в их воен­ных и штабных колледжах и, наконец, ты — почти чистокров­ный испанец.

Гуахардо не понравилось то, что говорит Молина и куда он клонит:

—      Все это не имеет никакого значения. У нас разработаны свои планы, и я не вижу надобности из-за этого интервью...

Подняв правую руку, Эрнандо прервал собеседника:

—    Тебе, как никому другому, известно, что в любой операции планы меняются после первого же столкновения с противником. Приходится постоянно переоценивать ситуацию и на ходу ме­нять схему действий с учетом тех возможностей, которые были неизвестны, когда эти планы разрабатывались. И революция — наша революция — диктует те же правила.

Опираясь на подлокотники мягкого кресла, Молина еще глубже откинулся на подушки и поднял сцепленные пальцы к подбородку..

—      Эта встреча с журналисткой и твое присутствие в Мехико дают нам такую возможность. Благодаря интервью американ­ская общественность увидит одного из членов Совета, который внешне не отличается от них, говорит так же, как они, и исполь­зует привычные для них термины. То, что ты знаешь американ­цев и их культуру, очень ценно: интервью поручится более не­принужденным. Вдобавок ко всему, американская разведка смо­жет, вместе с военными, ознакомиться с твоим досье и быстро убедиться, что тебе свойственны как высокий интеллект, так и благоразумие. А поскольку, как я уже говорил, ты обучался в американских военных и штабных колледжах, у них может со- здасться впечатление, что, благодаря твоему образованию и свя­зям, ЦРУ представится возможность оказывать влияние на Со­вет и его решения. Разумеется, это — всего лишь предположе­ние, но, тем не менее, мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы обёспещпъ нейтралитет американского правительства и общественности на время консолидации власти и проведения реформ.

Полковник говорил, а Альфредо тем временем следил за вы­ражением лица друга. Когда Молина закончил, его собеседник уже знал: бессмысленно спорить или отказываться от этого по­ручения. И дело было не столько в доводах, которые использо­вал Эрнандо, по-своему убедительных. Все заключалось в самой личности полковника, в его манере держать себя. Молина был уверен, что другого решения просто не существует. Он рассмот­рел проблему со всех сторон и нашел единственный выход. "А кроме того, — думал Гуахардо, — бесполезно соперничать с Акулой в ее родной стихии". И он согласился:

—     Итак, мой командир, где и когда мне предстоит встретить свою участь?

Обрадованный, что полковник согласился без лишних возра­жений, Молина улыбнулся и, наклонившись вперед, похлопал друга по плечу:

—      Все не так уж плохо. И уж, конечно, это куда приятнее, чем отражать удары противника.

Поддавшись на беззаботный тон друга, Альфредо усмехнулся:

—      Вижу, дружище, тебе никогда не приходилось работать с американками. Тут придется глядеть в оба, чтобы самому не про­пустить удар.

—     Не волнуйся, Альфредо. Джен Филдс — красивая, но сво­енравная женщина. Обращайся с ней, как с чистокровной ко­былкой.

Молина сделал вид, что сжимает в руках поводья, и плавно повел корпусом, будто и впрямь едет верхом.

—     Постарайся не выпускать инициативу из рук и твердо дер­жи лошадку в узде.

Покачивая головой и улыбаясь, Гуахардо встал с кресла:

—       Ты самого дьявола перехитришь. Но, к несчастью, мой бесстрашный командир; ты совсем не знаешь американских жен­щин. Если я попробую обращаться с ней, как с лошадью, она тут же отхватит мне руку по самый локоть или кое-что похуже.

Эрнандо расхохотался:

—      Тогда держи руки в карманах и положи ногу на ногу.

Истину никогда не удается переделать так, чтобы ее поняли, и поверили.

Уильям Блейк

За годы журналистской работы Джен Филдс много раз слы­шала один и тот же вопрос: "В чем секрет вашего успеха?".

Отвечая на вопрос, Джен прибегала к той же очаровательной, подкупающей манере, которой пользовалась, желая обезоружить собеседника во время интервью. Легким, почти неуловимым дви­жением головы она откидывала длинные темно-русые волосы и на миг замолкала, искоса глядя на задавшего вопрос. Потом мед­ленно поворачивалась к собеседнику, и на лице ее мелькала про­стодушная, чуть озорная улыбка. На секунду она отводила глаза и разглядывала свои руки, будто обдумывая ответ. А когда начи­нала говорить, голос ее звучал тихо, почти робко.