Она вдруг на глазах постарела, осунулась. Затем, помолчав, заговорила снова:
— Но у Тома в жизни был лишь один интерес. Помнишь?
— Он хотел стать актером?
— Да. Но в доме он оставался прежде всего потому, что ему нравилось противоречить папе. Папа хотел, чтобы Том стал юристом. Том терпеть не мог юриспруденцию. Они постоянно ссорились, хотя папа был уверен, что Том рано или поздно бросит эти свои шуточки… Даже тогда все было бы не так плохо, если бы Том не оскорблял папиных кумиров. Бут, Баррет и Ирвинг для него были сборищем халтурщиков, Шекспир писал чепуху, и так далее… Признаться, я не понимала, как все это серьезно, до того последнего вечера. Это было пять лет назад, во время пасхальных каникул — тогда еще была самая настоящая снежная вьюга. Я точно не знала, что произошло. Папа никогда не говорил об этом. Я была у себя наверху, одевалась — мне надо было уходить — и вдруг услышала, что в библиотеке идет страшный скандал. Крики доносились даже до моей комнаты. Судя по всему, папа ударил Тома. Когда я опрометью сбежала вниз, Том выскочил мне навстречу из библиотеки. Изо рта у него текла кровь. Он крикнул: «Я застрелю старого черта!» — и ринулся наверх за ружьем. Он получил три медали за меткую стрельбу. Мама была в слезах. Она кинулась к Тому на шею, потом обернулась и крикнула папе драматическим тоном: «Ты поднял руку на ребенка? Ты поднял руку на ребенка?» Папа был весь серый. Он стоял, опершись рукой на столик. Был такой крик, что просто ужас. В конце концов Том утихомирился, но отца он не простил и вскоре ушел из дому. Он собрал свои вещи в сумку и пошел. Мери обливалась слезами и говорила: «Не уходи, у нас ведь гости!» Но Кларисса сказала: «Оставьте его в покое. Если он хочет валять дурака, пусть валяет!» Мама буквально повисла на Томе, когда он двинулся к двери. Помню, как смешно он нахлобучил шляпу на глаза. Отец сидел на стуле, закрыв лицо руками, а Том на прощание сказал: «Я все тебе сообщил. Тебя навестят ночью, можешь в этом не сомневаться». Он вышел, закрыл за собой дверь и двинулся в город. Больше мы его не видели.
Джинни порылась в карманах и вынула пачку сигарет. В глазах Джинни были испуг и растерянность. Она делала судорожные глотательные движения и никак не могла вытащить сигарету из пачки.
— Мы звонили повсюду, — продолжала она. — Отец был в неистовстве. Мама смерила его уничтожающим взглядом и ушла к себе. В ту ночь она пыталась покончить с собой, приняв веронал, но доза оказалась слишком маленькой.
— Куда же отправился Том?
— Мы так и не выяснили этого. По-моему, он отправился к старому адвокату, с которым у них была большая дружба, — от него Том научился латыни еще до того, как пошел в школу. Думаю, тот дал ему денег. Впрочем, Марлоу ничего нам об этом не сказал. Отец обиделся на него страшно. Я знала, что Том не вернется. Он был тверд, как железо. Он никогда и ничего никому не прощал.
Я зажег спичку и поднес ее к сигарете Джинни. В пламени спички я увидел глаза Джинни — растерянность прошла, появилось спокойствие.
— Дальше начался один сплошной кошмар. В середине ночи…
— Той же самой?
— Да, спать мы легли поздно. Мы вовремя спохватились насчет… мамы. — Джинни передернула плечами. — В общем, она осталась жива. Но в середине ночи мы вдруг услышали вопль. Я решила, что это мама. Я спала в одной комнате с ней, но когда я открыла глаза, то увидела, что она спит. Я выбежала в холл второго этажа. Светила яркая луна, и я увидела, что в холле стоит папа в ночной рубашке. Затем из своей комнаты вышел Мэтт, потом Мери. К этому времени папа совсем пришел в себя, сказал, что с ним все в порядке, хотя было видно, как его бьет озноб. Он что-то сказал насчет…
Джинни запнулась, и я спросил:
— Где он спал в ту ночь?
— Внизу, в библиотеке. Мама отказалась спать с ним в одной комнате. Он выбежал из библиотеки и стал подниматься по лестнице наверх. Джефф, ты должен это знать. Он бормотал что-то невнятное про белое с пальцами, про то, что это белое пробежало по столу в библиотеке.
Оконные рамы снова задрожали. Джинни бросила на них взгляд, а потом метнула недокуренную сигарету в камин. Напряжение в комнате нагнеталось все сильнее и сильнее. Страдание делалось материально осязаемым — словно мимолетное прикосновение крыла летучей мыши. В библиотеку вошел Мэтт. Он сразу понял, в чем дело. Хлопнув дверью, он рявкнул:
— Джинни! Ты распустила язык…
— Не твое дело, — спокойно отозвалась его сестра.
— Полощешь грязное белье при посторонних…
— Мэтт, ты поэтическая натура. Слышать от тебя метафору…
— По-моему, я говорил, чтобы ты этого не делала. — Он, кажется, пытался подавить ее, проявляя опасное спокойствие. — Ты, видно, хочешь, чтобы об этом судачили на всех городских перекрестках?
Джинни взяла меня за руку и задумчиво произнесла:
— Не надо бить его, Джефф. Это все равно что подраться с кулем муки. Скажи мне, Мэтт, как ты находишь клиентов?
Мэтт не ответил. Он тупо поглядел на нас, потом сел в кресло и внезапно стал рыдать.
— Не обращайте внимания, — судорожно бормотал он. — Это у меня плохо получается. У меня вообще ничего не получается. И похоже, теперь настанет мой черед. Я только что говорил с Твиллсом. Он сообщил мне, что в маминых гренках был мышьяк. Если бы она съела их все… Ну, перестаньте на меня так смотреть! — сварливо воскликнул он. — Я тут ни при чем.
— Ладно-ладно, — смущенно забормотала Джинни. — Мужайся, Мэтт. Мы к тебе хорошо относимся. — Она встала и неловко похлопала его по спине. Я испугался, что и она сейчас разрыдается — ее глаза предательски заблестели. Теперь мне стало совершенно понятно, в каком страхе и нервном напряжении жили обитатели этого дома.
— Вы знаете, что мне сказал Твиллс? — осведомился Мэтт. Он снова пришел в себя, но глаза его сверкали. — Он сказал: «Ну, теперь-то я тут главный, и ваши жизни зависят от меня». Потом он показал мне пробирку, в которой была какая-то молочного цвета жидкость, и сказал: «Это мышьяк. Более того, я знаю, кто его положил в еду». Тьфу, черт… Джефф, разберись с этим, а? Забудь, что я тебе наговорил. Боюсь, эта маленькая очкастая крыса думает, что это сделал я. И он еще добавил: «Я знаю, кто подложил гио… — не помню, как там он называется, — в сифон с содовой».
Твиллс, стало быть, тоже заподозрил сифон. Дело принимало серьезный оборот.
— Ладно, — сказал я Мэтту. — Джинни начала мне рассказывать о том, что происходило в вашем доме…
— В общем-то ничего такого особенного не происходило, — сказала Джинни. — С тех пор, однако, все изменилось. Папа стал запираться в библиотеке наедине с бутылкой. Мы только слышали, как он расхаживал взад-вперед, а мама начала впадать в приступы меланхолии. Я надеялась, что рано или поздно все образуется. Но впервые я почувствовала, что все непоправимо катится к худшему, через пару месяцев. Как-то вечером я сидела с одним молодым человеком… не важно, как его зовут… на веранде в укромном углу, как раз под окном библиотеки. Вон там. — Она показала рукой на три окна, что выходили на гору. — Мы сидели на качелях, курили. Стояло лето. Окно было открыто, но жалюзи опущены. Отец был в библиотеке и, похоже, услышал нас. Внезапно он выскочил на веранду с перекошенным лицом. Он прорычал: «Сейчас же вынь изо рта сигарету! Ведешь себя как вульгарная девка!» Затем он напустился на Дела, который сидел, обняв меня за плечи. Кончилось тем, что он велел мне идти в дом, и там я получила от него первую лекцию. Он расхаживал по библиотеке, нахмурившись, и выговаривал мне: я вела себя слишком вольно. Я делала все, что моей душе было угодно. Я не уважала ни родителей, ни Господа Бога. Слишком вольное поведение и погубило моего братца Тома. Это и меня до добра не доведет — эти поздние приходы домой и отсутствие сведений, где и с кем я была.
Это было только началом. Затем он устроил страшный скандал Клариссе, когда она отправилась на танцы и вернулась домой, слегка пошатываясь. Той осенью он ушел в отставку. По его словам, чтобы писать книгу и приглядывать за нами. К маме обращаться за помощью было бесполезно. Она собрала все вещи Тома: книги, фотографии и даже одежду, — перенесла их к себе в комнату и не позволяла никому трогать.
— Но послушай, — сердито вставил Мэтт, выпячивая подбородок, — ты рисуешь его каким-то тираном и деспотом. Но это не так, Джефф. Она просто на него обижена.
— Может быть, он и не был тираном, — пожала плечами Джинни и мрачно добавила: — По крайней мере по его собственным представлениям о жизни. Но тебе до этого никогда не было дела, Мэтт. Ты всегда оставался маленьким светловолосым пай-мальчиком. Ты всегда правильно одевался, ходил в правильную школу. Ты хорошо играл в гольф — настолько хорошо, чтобы тебя считали удачливым бизнесменом. Художник, написавший портрет твоей души, назвал бы свою картину «Толпа».
— Говори-говори, — отозвался Мэтт, — но я-то по крайней мере нормальный человек, а не придурок, как Том или тот осел англичанин, по которому ты так сходила с ума.
