предлагают выпивку, и он принял ее так же. При этом он нисколько не усомнился в серьезности намерений Хиллорана.
— Я хотел бы попросить о последнем желании, — спокойно сказал Дикки.
— Сигарету?
— Не откажусь. Но в первую очередь я был бы благодарен за возможность договорить — с ней. Закончить то, что я хотел сказать, когда ты вошел.
Хиллоран заколебался.
— Если ты согласишься, — безразличным тоном продолжил Дикки, — советую сперва ее связать — иначе она может попробовать освободить меня, чтобы спастись самой. Я серьезно. Раз уж мы до сих пор обходились без эмоций, почему бы и дальше не продолжить в том же духе.
— А ты смелый.
Тремейн пожал плечами.
— Когда жизнь утрачивает для тебя интерес, смерть перестает страшить.
Хиллоран связал Одри руки за спиной, потом шагнул к двери и подозвал двух матросов.
— Оттащите этих двоих в мою каюту и оставайтесь сторожить снаружи. — Он обернулся к Дикки. — Я подам сигнал в одиннадцать. После этого в любой момент тебя могут доставить на палубу.
— Благодарю, — негромко сказал тот.
Один из мужчин поднял Одри и вышел из кают-компании. Дикки зашагал следом, второй матрос замыкал шествие. Девушку уложили на койку в каюте Хиллорана. Дикки ногой опустил откидной стул и устроился насколько мог удобно. Оба охранника вышли, закрыв за собой дверь.
Снаружи опускалась темнота. Каюту окутали сумерки, над морем сгущался серо-голубой, чуть брезжащий полумрак. Иногда сверху доносился топот шагов по палубе, но в остальном стояла практически полная тишина, только еле слышно шелестела, скользя о борт, вода, да работали вспомогательные двигатели. В этом странном покое Дикки продолжал ждать…
Прошло немало времени, прежде чем Одри вздохнула и пошевелилась, потом снова замерла. Стало уже так темно, что ее лицо было едва видно — бледное пятно в сумраке.
— Значит, все же сработало… — негромко проговорила она наконец.
— Что именно?
— Кофе.
— Я к этому отношения не имею.
— Там был практически чистый бутил. Очень умно. Конечно, я предполагала, что в моем кофе он тоже будет — сама подала идею Хиллорану. Всегда полезно заранее знать, каким образом тебя атакуют. Но я думала, что один глоток на меня не подействует.
— Ты не веришь, что это не я подстроил, Одри?
— Мне все равно кто. Кто-то достаточно умный, что поймать меня на мою же удочку.
— Не я, Одри!
Повисло молчание. Потом Одри проговорила:
— У меня руки связаны…
— У меня тоже.
— Значит, тебя он тоже подловил?
— Без особого труда. Ты уже совсем пришла в себя?
— Да, практически. Только чувствую себя разбитой. И голова раскалывается. Но это не важно. Ты еще что-то хотел мне сказать?
— Одри, ты знаешь, кто я?
— Да. Один из банды Святого. Ты говорил мне. Но я и так уже знала.
— Знала?
— Давно. Как только я поняла, что на обычного жулика ты не тянешь, то провела расследование — сама, никого не привлекая. Вы ведь встречались в квартире на Брук-стрит?
Дикки выдержал паузу.
— Да, — ответил он. — Именно. Но почему ты молчала?
— Это уж мое дело.
— Все время, что я был с тобой, тебе грозила опасность, но ты сознательно позволила мне остаться?
— Решила положиться на удачу. Потому что люблю тебя.
— Что?!
— Я люблю тебя, — устало повторила она. — Теперь я могу наконец сказать открыто. И сделаю это — хотя бы для собственного удовольствия. Слышишь, Дикки Тремейн? Я люблю тебя. Ты, наверное, даже не думал, что у меня могут быть такие же чувства, как у обычной женщины. Однако это так — и даже сильнее. Я всегда жила на всю катушку и любила так же безрассудно. Риск стоил того — лишь бы ты был рядом со мной. Но я не надеялась, что и я тебе небезразлична, — до вчерашнего вечера…
— Одри, ты говоришь такие вещи!..
— Почему бы и нет? Какая теперь разница? Можно говорить что угодно и не бояться последствий. Кстати, что именно нас ждет?
— Мои друзья должны прилететь на гидросамолете. Я сказал об этом Хиллорану. Тот хочет обмануть команду и забрать все себе. Он подаст сигнал, который я ему назвал. Когда гидросамолет приводнится, Хиллоран подплывет вместе со мной на лодке и скажет моим друзьям, что застрелит меня, если они не будут его слушаться. Те, конечно, согласятся и сами отдадут себя ему в руки — такие уж они болваны. Тогда он улетит на гидросамолете — вместе с тобой. Он знает, как с ним управляться.
— Почему бы не рассказать об этом команде?
— Чего ради? Лучше иметь дело с одним дьяволом, чем с двадцатью.
— А что будет с тобой?
— Я отправлюсь на дно с грузом свинца на ногах. У Хиллорана на меня зуб. Он так спокойно об этом говорил, что я не усомнился ни в одном слове. Интересный тип… — задумчиво добавил Дикки. — Надо было получше к нему присмотреться. Обычный бандит кипел бы злобой и орал, а Хиллоран…
Снова повисло молчание. В каюте становилось все темнее.
— О чем ты думаешь, Дикки? — прервала наконец паузу Одри.
— О том, как порой все внезапно меняется. Я любил тебя. Потом, когда решил, что ты пользовалась этим, а сама исподтишка смеялась надо мной, возненавидел. А когда ты упала там, в кают-компании, и лежала без движения, я знал только одно — что люблю тебя, и неважно, как ты поступила со мной. Все это ничто в сравнении с тем, что я мог касаться твоей руки, слышать твой чудесный голос, видеть твою улыбку…
Она молчала.
— Но я обманул Хиллорана. Я сказал ему только, что моя любовь обернулась ненавистью, а об остальном не сказал. И он поверил. Я попросил оставить меня наедине с тобой, чтобы перед концом излить на тебя все свое презрение, — и он согласился. Вот почему мы здесь.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы сказать тебе правду, чтобы выслушать правду от тебя. И, может быть, вместе найти какой-то выход.
Голос Одри донесся словно откуда-то издалека:
— Я все никак не могла решиться. Оттягивала и оттягивала, поэтому мне приходилось манипулировать твоими чувствами. Но в конце концов я вовлекла тебя в тот спор за ужином, чтобы понять, насколько велика твоя любовь. Женское тщеславие, за которое я поплатилась. Я велела Хиллорану подмешать наркотик и тебе в кофе, а тебе написала записку с советом не пить, чтобы ты мог оказать ему сопротивление, когда он этого не ждет. Я собиралась его обмануть, а остальное предоставить тебе, потому что сама так и не смогла решить, что делать.
— Верится с трудом… — заметил Дикки.
— Но я говорю правду! И обещаю
