— Понимаю. Но теперь это неважно.
— Неважно?
— Да. У вас еще что-нибудь?
— Еще один вопрос. Вам знаком молодой человек по имени Джордж Ансон Филипс, блондин? Довольно плотного сложения, ходит в коричневом костюме и соломенной шляпе с пестрой ленточкой. Называет себя частным детективом.
— Нет, не знаю. Откуда?
— Он как-то участвует в этой истории. Я думаю, монету пытался продать он. Моргенштерн звонил ему, когда он ушел. Я влез в его приемную и подслушал.
— Как вы сказали?
— Влез и подслушал.
— Не мудрите, пожалуйста, мистер Марлоу. Еще что-нибудь?
— Да. Я согласился заплатить Моргенштерну тысячу долларов за возврат этой… вещи. Он сказал, что мог бы купить ее за восемьсот.
— А где вы собирались достать деньги, позвольте спросить?
— Ну, это просто слова. Этот Моргенштерн подлая скотина. Такой язык он понимает. Опять же вы могли изъявить желание выкупить эту вещь. Я не хочу уговаривать вас. Вы всегда можете обратиться в полицию. Но если по какой-то причине вы не хотите обращаться в полицию, то это единственный путь вернуть ее — выкупить.
Я, наверное, долго бы еще изливался в этом духе. Не знаю, что я собирался сказать, если бы она не остановила меня своим карканьем.
— Все это теперь совершенно не нужно, мистер Марлоу. Я решила прекратить дело. Монета вернулась.
— Одну минуту, не вешайте трубку, пожалуйста.
Я положил трубку на полочку, открыл дверь кабины и высунул голову, наполняя легкие тем, что вдыхают вместо воздуха в этой аптеке. Никто не обращал на меня внимания. Продавец в бледно-голубой куртке болтал с кем-то через прилавок. Мальчик за стойкой мыл склянки под краном. Две девушки в брюках стояли у игральных автоматов. Длинный худой парень в черной рубашке и бледно-желтом шарфе листал журнал в углу. На бандита он похож не был.
Я закрыл дверь, поднял трубку и сказал:
— Тут меня мышь укусила. Теперь все в порядке. Значит, вы ее получили назад. Вот так просто. Как?
— Надеюсь, вы не очень разочарованы, — сказала она своим неприглашающим баритоном. — Ситуация изменилась. Может быть, я захочу объяснить вам, может быть, нет. Можете позвонить сюда завтра утром. Поскольку я решила прекратить расследование, те деньги, которые вы получили, остаются вам в качестве полного гонорара.
— Повторите мне еще раз, — сказал я. — Вы получили саму монету — не обещание ее вернуть?
— Разумеется, саму монету. Я начинаю уставать. Если вы…
— Одну секунду, миссис Мердок. Это не может кончиться так вот просто. Произошли разные события.
— Утром мне все расскажете, — резко сказала она и повесила трубку. Я выбрался из кабины и зажег сигарету неловкими пальцами. Прошел вдоль прилавка. Продавец стоял уже один. Он чинил ножом карандаш, очень сосредоточенно, нахмурясь.
— Какой у вас отличный острый карандаш, — сказал я.
Он посмотрел на меня удивленно. Девушки у игральных автоматов, как по команде, обернулись. Я повернулся к зеркалу за прилавком и взглянул на себя. Я выглядел удивленным. Я сел на табурет у стойки и сказал:
— Виски, пожалуйста, двойную порцию, без воды.
— Простите, это не бар, — сказал продавец. — Через дорогу можно купить что угодно.
— Так и есть, — сказал я. — То есть все наоборот. Извините. У меня немного кружится голова. Пожалуйста, чашку очень слабого кофе и очень тонкий бутерброд. Нет, лучше пока не есть. До свидания.
Я слез с табурета и прошел к двери в полной тишине. Человек в черной рубашке с желтым шарфом испуганно смотрел на меня из-за номера «Нью-рипаблик».
За моей спиной кто-то сказал:
— В Голливуде их полно.
Я развернул машину и направился на восток. Ломбард находился в Санта-Моника — тихое, старомодное заведение, мягко омываемое волнами времени. В витрине было все, что только придет в голову: от мормышек в тонком деревянном пенале до настольного органа, от детской коляски до студийной фотокамеры с четырехдюймовыми линзами, от перламутрового лорнета в полированном футляре и до огромного однозарядного кольта 44-го калибра.
Когда я вошел, над моей головой звякнул колокольчик, в задней комнате послышались шаги. За прилавком появился старичок в бархатной ермолке, он шмыгнул носом и улыбнулся мне из-за очков.
Я достал кисет, вытащил из него Дублон Брашера и положил его на прилавок. Стекло в витрине было хорошо вымыто, и я чувствовал себя голым. Это не банк — никаких закрытых кабинетов с фигурными плевательницами и самозапирающимися дверями.
Он взял монету и подержал на руке.
— Золотая? У вас их, верно, целый сундук, — сказал он, сияя.
— Двадцать пять долларов, — сказал я. — Детишки есть просят.
— Это ужасно. Золото, по весу видно. Только золото столько весит, ну, может быть, платина, — он небрежно взвесил монету на маленьких весах. — Точно, золото. И вы хотите десять долларов?
— Двадцать пять.
— Что мне с ней делать за двадцать пять долларов? Продать? При том, что в ней золота долларов на пятнадцать. Хорошо. Пятнадцать долларов.
— Сейф у вас надежный?
— Молодой человек, в нашем деле можно довериться только лучшему из сейфов, которые продаются за деньги. Вы можете не беспокоиться. Пятнадцать долларов.
— Пишите квитанцию.
Писал он ручкой, но очень помогал себе языком. Я дал ему свой настоящий адрес и настоящее имя.
— Человек живет в таком районе и занимает пятнадцать долларов, — печально сказал старик, оторвал мне квитанцию и отсчитал деньги.
В киоске на углу я купил конверт с маркой, одолжил ручку, написал на нем свой адрес и отправил себе квитанцию по почте.
По дороге обратно я заскочил в бар перекусить. К вечеру поднялся ветер, и воздух был суше, чем всегда. Пыль под рукой казалась шершавее обычного, в горле першило.
В домах кое-где стали загораться огни. Алюминиевый дворец универмага на углу Девятой и Хилл сверкал зеленым светом. Там, куда я приехал, светилось несколько окон, но немного. Тот же старый гриб сидел в лифте на своем табурете, глядя прямо перед собой пустыми глазами, и казалось, был уже готов для Истории.
Я сказал:
— Не подскажете ли, где я могу увидеть администратора этого здания?
Он медленно повернул голову и посмотрел мимо моего плеча:
— Слыхал я, в Нью-Йорке завели себе такие лифты, ну прямо так и шныряют. Этажей тридцать за раз. Скорость. Это в Нью-Йорке.
— К дьяволу Нью-Йорк! — сказал я. — Мне нравится здесь.
— Должно быть, здоровых ребят набирают, чтоб те лифты гонять.
— Не забивайте себе голову, отец. Все, что эти девки делают, это нажимают на кнопки, говорят «Доброе утро, мистер Попкис» и разглядывают свои прелести в карманное зеркальце. Теперь возьмем работу на этой древней развалине — сюда только мужчину и возьмут. Довольны работой?
— Я работаю по двенадцать часов в день, — сказал он. — И рад, что устроился.
— Не дай бог сказать это в профсоюзе.
— Вы знаете, что сделают в профсоюзе? — Я покачал головой. Он сказал. Потом опустил глаза почти до моего лица. — Не видел ли я вас где-нибудь раньше?
— Я все насчет администратора, — напомнил я.
— Как-то разбил себе очки, — сказал он. — Я от смеха прямо… Чуть не…
— Да. Где его можно найти в это время?
Он посмотрел на меня почти прямо:
— А, это администратора-то? Так он дома уже, нет?
— Конечно. Возможно. Или в кино пошел. Но где он живет? И как его зовут?
— Вы от него что-то хотели?
— Да. — Я сунул руки в карманы и постарался не завыть. — Мне нужен адрес одного из тех, кто снимает здесь контору. Его адреса нет в справочнике. То есть в книге нет адреса, где он живет, когда не сидит в конторе. Домашний адрес. Знаете, дом. — Я показал руками, потом медленно нарисовал в воздухе: — Д-о-м.
— Которого?
Это было настолько неожиданно, что я вздрогнул.
— Мистер Моргенштерн.
— Его дома нет. Все еще в конторе.
— Это точно?
— Точно. Я не очень-то примечаю людей. Но он старый человек, как я, и я его примечаю. Еще не спускался.
Я вошел в лифт и сказал:
— На восьмой.
Он из последних сил закрыл свою колымагу, и мы потащились вверх. Больше он на меня не взглянул. Когда лифт остановился и я вышел, он не сказал ни слова. Просто сидел с пустыми глазами, застыв на своем табурете. Когда я заворачивал за угол коридора, он все еще сидел не шелохнувшись. И на лице опять было то же выражение.
В конце коридора светились две стеклянные двери. Только за ними и был свет. Я остановился в коридоре, чтобы закурить сигарету, но никакого шума не услышал. Я открыл дверь с надписью «Вход» и вошел в узкую приемную с маленьким столиком для пишущей машинки. Дверь в кабинете была распахнута. Я подошел к ней и постучал:
— Мистер Моргенштерн.
Никакого ответа. Тишина. Ни шороха. У меня сжалось сердце. Я шагнул за дверь. Свет люстры отражался в стеклянном колпаке над ювелирными весами, в полированном дереве стола, в носке черного лакированного ботинка с эластичной подошвой.
