— И все это вы отнесли в лодочный домик сами? Сколько времени вы туда шли?
— О, на путь к лодочному домику уходит около пяти минут — к ней я вошла примерно в четверть пятого.
— И в четверть пятого Марлен Таккер была жива и здорова?
— Да, конечно, — ответила мисс Брэвис. — И очень интересовалась, как идет игра. Я ей не смогла объяснить. Я была слишком занята аттракционами у лужайки, но я знала, что участников было очень много. По моим наблюдениям — двадцать-тридцать человек. Вероятно, даже больше.
— В каком положении была Марлен, когда вы вошли?
— Я ведь только что сказала.
— Нет-нет. Я имею в виду, лежала ли она на полу и притворялась убитой, когда вы открыли дверь?
— О нет, — объяснила мисс Брэвис. — Подходя к домику, я крикнула ей, и она открыла мне дверь. Я внесла поднос и поставила его на стол.
— В четверть пятого, — промолвил Блэнд и записал: — Марлен Таккер была жива и здорова. Я уверен, что вы понимаете, мисс Брэвис, насколько важно это заявление. Вы вполне уверены во времени?
— Я не могу быть вполне уверенной, потому что я не смотрела на часы, но я смотрела на них немного раньше, так что ошибки не может быть… Вы хотите сказать, — добавила она, вдруг начиная понимать смысл его слов, — что это случилось вскоре после…
— Именно это я хочу сказать, мисс Брэвис.
— О, боже мой…
Такое восклицание для мисс Брэвис было несвойственно, но тем не менее оно достаточно хорошо выражало ее испуг и беспокойство.
— А теперь, мисс Брэвис, скажите, не встречали ли вы кого-нибудь по пути к лодочному домику или когда возвращались обратно?
Мисс Брэвис задумалась.
— Нет, — сказала она. — Никого не встречала. Хотя, конечно, могла встретить, так как доступ в поместье сегодня открыт для каждого. Посетители большей частью держатся у лужайки возле аттракционов, прогуливаются по дорожкам вокруг огородов и теплиц и вопреки моим ожиданиям совсем не гуляют в лесу. Во время подобных празднеств люди большей частью толпятся на одном месте, не так ли, инспектор?
Инспектор подтвердил, что это, вероятно, так.
— Хотя, кажется, — вспомнила вдруг мисс Брэвис, — кто-то был в «капризе».
— В капризе?..
— Да. В небольшой белой беседке в виде храма. Ее построили с год или два тому назад. Она находится справа от дорожки, если идти к реке. В ней кто-то был. Вероятно, влюбленная парочка. Сначала послышался смех, а потом кто-то сказал: «Тише!»
— Вы не знаете, что это была за пара?
— Не имею понятия. С дорожки передней части «каприза» не видно, а бока и задняя сторона закрыты.
Инспектор немного подумал, но, вероятно, решил, что влюбленная пара — кто бы они ни были — не имеет особого значения. И тем не менее узнать, кто был в «капризе», было бы нелишним, хотя бы для того, чтобы в свою очередь спросить их, не видели ли они кого-нибудь, идущего в сторону лодочного домика или от него.
— А на дорожке, кроме вас, никого не было? Никого? — настаивал инспектор.
— Я, конечно, понимаю, куда вы клоните, — сказала мисс Брэвис. — Могу лишь заверить вас, что я никого не встретила. Да и не могла встретить. Я хочу сказать, что если на дорожке и был человек, не желавший, чтобы его увидели, он очень легко мог спрятаться в кустах рододендрона. Дорожка обсажена ими с обеих сторон.
Инспектор заговорил о другом.
— Вы знаете что-нибудь об этой девушке, что могло бы помочь нам?
— Я ничего не знаю о ней. Не уверена, что даже говорила с ней раньше. Она — одна из тех девушек, которых я здесь встречаю часто. Но помню я ее смутно. Это все.
— И вы ничего не скажете о ней, что помогло бы нам?
— Я не могу понять, почему кому-то понадобилось убить ее, — сказала мисс Брэвис. — Мне кажется, что с нею — надеюсь, вы меня понимаете, этого не должно было случиться. Я могу лишь предполагать, что тот факт, что ей отводилась роль жертвы, мог, вероятно, вызвать у какой-нибудь неуравновешенной личности желание сделать из нее жертву настоящую. Но даже это звучит очень неестественно и глупо.
Блэнд вздохнул.
— Ну, хорошо, теперь, пожалуй, следует поговорить с ее матерью.
Миссис Таккер была худощавая женщина с продолговатым лицом, светлыми обвисшими волосами и острым носом. Ее глаза покраснели от слез, но она уже овладела собой и могла отвечать на вопросы инспектора.
— Разве это справедливо, — пожаловалась она. — О таком можно прочитать только в газетах, а вот случилось же с нашей Марлен…
— Примите мое искреннее соболезнование, — сказал инспектор мягко. — Я хотел бы попросить вас напрячь свою память и вспомнить, не было ли у девушки врагов, которые хотели бы причинить ей зло.
— Я уже думала об этом, — ответила миссис Таккер, внезапно всхлипнув. — Думала, думала и ничего не придумала. Иногда, бывало, нагрубит учителю в школе или поссорится с такими же девчонками или мальчишками, как и сама, но ничего серьезного не было. На нее никто не жаловался, и никто не желал зла.
— А сама она никогда не рассказывала вам о каких-нибудь своих врагах?
— Марлен часто говорила глупости, но ничего подобного не говорила. На уме у нее была косметика и прически. Вы ведь знаете, какие девчонки. Она говорила, что хочет красить губы. Отец убеждал ее, что она еще слишком молода. То же самое говорила и я. Но когда у нее появлялись деньги, она покупала духи и губную помаду и прятала их.
Блэнд кивнул. Ничего он не добился. Подросток, глупая девчонка, мечтающая о чарах и кинозвездах. Таких, как Марлен, — тысячи.
— Что теперь скажет отец, — вздохнула миссис Таккер. — Он вот-вот должен прийти сюда. Хотел развлечься. Он большой любитель метания по кокосовым орехам. — Она вдруг не выдержала и зарыдала.
— Это все они, эти иностранцы из гостиницы, — говорила она, всхлипывая. — А какие на них рубашки! Вы не поверите — с загорающими девушками в этих… бикини, как они их называют. И сами они все загорают здесь. То и дело встречаются везде вовсе без рубашек. Это к добру не приводит. Вот что я скажу!
Все еще всхлипывая, она в сопровождении констебля Хоскинса вышла из комнаты.
Блэнд снова услышал удобный и, вероятно, давно вынесенный приговор: во всех трагических событиях виноваты иностранцы…
— Ну и язык! — сказал Хоскинс, когда вернулся. — Пилит мужа, ворчит на старого отца и, наверное, не раз брала в оборот девчонку, а теперь мучается. А что девчонкам? С них, как с гуся вода.
Инспектор Блэнд прервал общие рассуждения Хоскинса и приказал позвать миссис Оливер.
Увидев ее, он слегка оторопел. Он не ожидал такого пурпурного великолепия и в таком эмоциональном возбуждении.
— Я чувствую себя ужасно, — заявила миссис Оливер, опускаясь в кресло, словно глыба пурпурного желе. — Ужасно! — добавила она таким тоном, как если бы это слово состояло из одних лишь заглавных букв.
Инспектор произнес какие-то неясные звуки, а миссис Оливер продолжала:
— Потому что, понимаете, это мое убийство. Я его придумала!
Инспектор Блэнд еще не успел оправиться от замешательства и потому подумал, что миссис Оливер обвиняет в преступлении себя.
— Не представляю, почему мне взбрело в голову сделать жертвой жену югославского ученого, — с остервенением вонзив пальцы в свою сложную прическу, сокрушалась миссис Оливер. Она словно опьянела. — Ослица я. С таким же успехом жертвой можно было бы сделать, скажем, человека, выдававшего себя за младшего садовника. И до убийства не дошло бы, потому что в конце концов большинство мужчин могут постоять за себя. А если не могут, то им следовало бы уметь это делать. Да и у меня было бы меньше забот. Если убивают мужчину, никому нет до этого дела. Кроме, конечно, жены, любовницы, детей или им подобных.
У инспектора стало появляться недоброе подозрение к миссис Оливер. Этому способствовало еще и то, что до него доносился слабый запах коньяка. По настоянию Эркюля Пуаро миссис Оливер действительно выпила рюмочку этого «наилучшего лекарства от шока», когда они вернулись в дом.
— Я не сумасшедшая и не пьяна, — говорила она, интуитивно угадывая его мысли. — Хотя тот человек и другие утверждают, что я пью, как рыба. Вы, вероятно, тоже так думаете.
— Какой человек? — обалдело спросил инспектор, переключая свое внимание с неожиданно введенного в драму младшего садовника на новую неизвестную личность.
— С веснушками и йоркширским акцентом, — пояснила миссис Оливер, — но, как я вам уже сказала, я не пьяна и не сумасшедшая. Я всего лишь обескуражена. Совершенно обескуражена, — повторила она раздельно.
— Конечно, мадам, это очень прискорбный случай.
— И что самое ужасное, — сказала миссис Оливер, — так это то, что она хотела быть жертвой сексуального маньяка. И, по-видимому, она ею стала.
