тобой, все пройдет легче, – прошептала Пру.
– Я не думаю, что…
– Я тоже, – сказал Гидеон. – Дорогая, почему мы не можем просто…
– Вот она! – воскликнула Верити. – Вон там, за кальцеоляриями и лобелиями, под оранжевым навесом. Она ждет. Сейчас увидит нас. Крестная Вэ, пожалуйста. Мы с Гидеоном останемся в машине, а когда ты нам махнешь – подойдем. Ну пожалуйста!
«Я ела их астрономически дорогой обед, пила их шампанское, что ж теперь – ответить черной неблагодарностью и отказаться?» – подумала Верити.
– Ладно, – решилась она, – только не вините меня, если все пойдет наперекосяк.
И она зашагала через лужайку.
Никто еще не придумал, как следует приближаться к человеку, с которым ты уже обменялся приветствиями издали. Продолжать улыбаться, пока улыбка не превратится в гримасу? Сделать вид, что внезапно заинтересовался окрестностями? Или погрузиться вдруг в раздумья? Изображать безудержную радость? Кричать? Свистеть? Или даже запеть ни с того ни с сего?
Верити не стала делать ничего подобного. Она пошла быстро и, приблизившись на расстояние, с которого ее уже было слышно, крикнула:
– Вот ты где!
Сибил пока располагала тем преимуществом, что ее глаза были скрыты за огромными солнцезащитными очками. Она помахала рукой, улыбнулась и с притворным то ли изумлением, то ли восторгом протянула руки к Верити, а когда та подошла, раскрыла ей свои объятия.
– Верри, дорогая! – воскликнула она. – Ты все-таки приехала. – Она указала ей на полотняный садовый шезлонг, секунду-другую пристально смотрела на нее, от чего Верити почувствовала неловкость, а потом уже другим голосом спросила: – Чья это машина? Нет, не отвечай. Это машина Гидеона Маркоса. Он привез вас обеих. Ничего не нужно говорить. Они помолвились!
В некотором роде Верити испытала облегчение, проницательность Сибил обрадовала ее.
– Ну… да, – сказала она, – помолвились. И честно признаться, Сиб, в этом нет ничего дурного.
– В таком случае, – возразила та, исчерпав запас сердечности, – почему они ведут себя подобным образом? Прячутся в машине и посылают тебя заранее меня «обработать»? Разве так ведут себя цивилизованные молодые люди? Пру никогда не поступила бы так по собственной инициативе. Это он ее уговорил.
– Все как раз наоборот. Он был решительно настроен сообщить тебе все сам.
– Какая наглость! Грубый напор. Понятно, откуда в нем это.
– Откуда?
– А черт его знает.
– Ты только что сказала, что ты знаешь.
– Не придирайся к словам, дорогая.
– Не могу понять, что – кроме безотчетной неприязни – ты имеешь против Гидеона? Он умен, респектабелен, явно богат…
– Да, но каково его происхождение?
– …и – что самое важное в этой ситуации – он кажется очень порядочным молодым человеком, который любит Пру.
– Джон Свинглтри предан ей. Беззаветно предан. И она уже начинала… – Сибил запнулась, потом решительно закончила: – …испытывать к нему симпатию.
– Ты имеешь в виду лорда Свинглтри?!
– Да, и нечего говорить о нем в таком тоне.
– Я не говорю о нем ни в каком тоне. Сиб, они там ждут, чтобы подойти к тебе. Будь снисходительна. Иным ты ничего не добьешься.
Сибил помолчала и ответила:
– Знаешь, что я думаю? Это сговор между ним и его отцом. Они хотят прибрать к рукам Квинтерн.
– О господи, Сиб, дорогая!
– Да-да. Вот подожди – сама увидишь.
Это было сказано со всей ее былой напористостью, упрямством и в то же время с легкой тоской и безразличием в голосе. У Верити создалось впечатление, что на самом деле Сибил не так уж и возражала против помолвки своей дочери. В ее тоне слышалась удивительная смесь неуверенности и подавляемой радости, почти торжества.
Ее пухлая ручка, потянувшаяся к очкам, дрожала. Сибил сняла очки, и у Верити холодок пробежал по спине.
Лицо подруги было совершенно гладким, словно его отутюжили, и лишенным всякого выражения. Огромные фарфорово-голубые глаза можно было принять за глаза куклы.
– Ладно, – сказала она. – Пусть это будет на твоей совести. Зови их. Я не буду устраивать сцен. Но предупреждаю тебя: я никогда не смирюсь. Никогда.
Верити вдруг испытала прилив сострадания.
– Может, немного подождать? – спросила она. – Как ты себя чувствуешь, Сиб? Ты мне еще не рассказала. Тебе лучше?
– Намного. Намного лучше. Бейзил Шрамм – просто чудо. У меня никогда не было такого врача, как он. Честно. Он так все понимает! Думаю, – в голосе Сибил послышалось блаженство, – он страшно разозлится, когда узнает об этом визите. Он не разрешает мне расстраиваться. Я рассказала ему о Противном Клоде, и он сказал, что я ни под каким предлогом не должна с ним встречаться. Он мне это просто приказал. Верри, он действительно чудо, – повторила Сибил.
Пылкость этого панегирика никак не отразилась ни на ее лице, ни в голосе. Тем не менее она продолжала говорить, делясь сплетнями насчет Шрамма, его терапевтических методов, его помощницы сестры Джексон, которая – самодовольно добавила Сибил – бесится из-за того, что он уделяет ей, Сибил, столько внимания.
– Ревнует! – сказала она. – Но не волнуйся, я ее заткнула.
– Ну так, – вставила Верити, сглатывая тревожный ком, – может, мне сказать этим двоим, что ты сначала хочешь поговорить с Пру наедине?
– Я встречусь сразу с обоими, – заявила Сибил. – Прямо сейчас.
– Тогда мне их привести?
– А ты не можешь просто помахать им? – капризно спросила она.
Поскольку больше ничего не оставалось, Верити вышла на солнце и сделала знак рукой. Рука Прунеллы ответила на него. Потом девушка вышла из машины, за ней Гидеон, и они быстро стали пересекать лужайку. Верити понимала, что Сибил будет внимательно следить, не успеют ли они перекинуться с ней хоть несколькими словами, поэтому не пошла им навстречу, а осталась ждать на месте. Когда они проходили мимо, она тихо шепнула: «Все непросто. Не расстраивайте ее».
Прунелла бегом бросилась к матери. Она опустилась перед ней на колени, заглянула в глаза и после небольшой заминки поцеловала ее.
– Мамочка, дорогая, – сказала она.
Верити вернулась в машину и стала наблюдать за троицей под оранжевым навесом. Можно было подумать, что их специально усадили там, чтобы позировать для картины – например, для картины Трой Аллейн. Послеполуденный свет, рассеянный и переменчивый, делал очертания фигур зыбкими, казалось, что они немного дрожат и парят в воздухе. Сибил снова надела очки, так что, подумала Верити, возможно, Пру ничего и не заметит.
Вот задвигался Гидеон. Он встал возле стула, на котором сидела Сибил, и поднес ее руку к губам. «Это должно ей понравиться, – отметила Верити, – и означать, что она сдалась, но я так не думаю».
Сидеть в машине было невыносимо, и она, решив прогуляться, вышла за главные ворота. По подъездной аллее
