— Теперь все? Вы ведь поняли теперь, как обстояло дело?
— Мистер Леонидис дал вам это письмо и вы ушли? А что вы делали после этого?
— Поспешил к себе. Жена только что вернулась домой. Я рассказал ей о том, что предполагал предприня́ть отец. И как он замечательно отнесся ко всему! Я… просто не помню, что именно делал дальше.
— Какое время спустя вы узнали о том, что отцу стало плохо?
— Дайте подумать… это случилось примерно через полчаса или, может быть, через час. Прибежала перепуганная Бренда и сказала, что отец выглядит как-то странно. Мы помчались к нему вместе с ней. Но об этом я уже рассказывал вам раньше.
— Во время предыдущего посещения отца вы заходили за чем-нибудь в его ванную комнату?
— Кажется, не заходил. Нет… уверен, что не заходил. Почему вы спрашиваете об этом? Уж не думаете ли вы, что это я…
Отец сдержал этот внезапный взрыв возмущения, поднявшись со стула, и протянул ему руку на прощание.
— Благодарю вас, мистер Леонидис, — сказал он. — Вы очень помогли нам. Однако вам следовало бы рассказать обо всем этом раньше.
Дверь за Роджером закрылась. Я подошел к столу, чтобы взглянуть на письмо.
— А может быть, это подделка? — с надеждой в голосе произнес Тавенер.
— Может быть, — сказал отец. — Но я не думаю, что это подделка. Мне кажется, что нам следует принять это как факт. Старый Леонидис был готов вытащить сына из неприятной истории, в которую тот попал. Уладить эту историю с большим успехом мог бы он сам, останься от жив, чем это может сделать Роджер после его смерти, особенно если учесть ситуацию, которая неожиданно возникла: завещания ведь так и не нашли, вследствие чего действительный размер наследства Роджера пока остается под вопросом. Решение этого вопроса связано с проволочками… и трудностями. Судя по тому, как сейчас обстоят дела, банкротство неминуемо. Нет, Тавенер, у Роджера и его жены не было оснований для того, чтобы убрать с дороги старика. Совсем наоборот… — Он замолчал, а потом повторил задумчиво, как будто в голову ему неожиданно пришла какая-то мысль: — Совсем наоборот.
— О чем вы подумали, сэр? — спросил Тавенер.
Мой старик медленно произнес:
— Если бы Аристид Леонидис прожил еще хотя бы сутки, у Роджера все было бы в порядке, но он не прожил эти двадцать четыре часа. Он умер скоропостижно и драматично.
— Гм-м. Вы думаете, что кто-то из домашних хотел, чтобы Роджер обанкротился? — спросил Тавенер. — Кто-нибудь, у кого были противоположные финансовые интересы? Это, по-видимому, маловероятно.
— Как обстоят дела с завещанием? — спросил отец. — Кто теперь унаследует деньги старого Леонидиса?
Тавенер горестно вздохнул.
— Вы ведь знаете этих юристов. От них невозможно получить четкий ответ. Существует прежнее завещание, которое было написано им, когда он женился на второй миссис Леонидис. Согласно тому завещанию, он оставляя ту же сумму жене, значительно меньшую — мисс де Хэвиленд, а остальное делилось поровну между Филипом и Роджером. Я было подумал, что если новое завещание оказалось неподписанным, то в силу вступит старое, однако, по-видимому, все это не так просто. Прежде всего составление нового завещания аннулирует предыдущее, и существуют свидетели его подписания и «намерения завещателя». Нельзя с уверенностью сказать, как решится вопрос, если окажется, что старик умер, не оставив завещания. По-видимому, его вдова получит все наследство целиком… или по крайней мере пожизненное право распоряжаться всем наследством.
— Таким образом, если завещание исчезло, наиболее вероятную выгоду от этого получает Бренда Леонидис?
— Да. И если тут была какая-то махинация, то, по всей вероятности, инициатором всего этого фокуса была она. Однако, хотя совершенно очевидно, что какое-то надувательство имело место, сколько я ни пытался разобраться в этом, не могу понять, каким образом это было сделано.
Я тоже не понимал этого. Наверное, мы оба были и впрямь невообразимо глупы. Но не следует забывать о том, что тогда мы рассматривали ситуацию с неправильно выбранной позиции.
Когда Тавенер ушел, мы некоторое время молчали.
Потом я спросил:
— Отец, а какие бывают убийцы?
Мой старик задумчиво посмотрел на меня. Мы с ним так хорошо понимаем друг друга, что ему было совершенно ясно, о чем я думал, когда задавал этот вопрос. Он ответил мне очень серьезно:
— Понимаю… Сейчас тебе очень важно знать это… убийство слишком близко коснулось тебя. Ты уже не сможешь относиться к нему как посторонний.
Меня всегда интересовали — чисто по-любительски — некоторые из наиболее увлекательных «дел», которыми занимался Департамент уголовного розыска, однако, как говорил мой отец, я проявлял интерес с позиции постороннего наблюдателя… так сказать, рассматривая происходящее, как будто витрину магазина с улицы. Однако в данном случае убийство стало доминирующим фактором в моей жизни, причем следует признать, что София поняла это значительно раньше, чем я.
Тем временем мой старик продолжал:
— Мне кажется, с этим вопросом ты обращаешься не совсем по адресу. Я мог бы свести тебя с парочкой занудных психиатров, которым мы время от времени поручаем кое-какую работу. Вот у них все это разложено по полочкам. Или же Тавенер мог бы просветить тебя, так сказать, с точки зрения практика. Но, насколько я понимаю, тебе хотелось бы услышать мое личное мнение, основывающееся на моем опыте работы с преступниками?
— Ты правильно меня понял, отец, — сказал я с признательностью.
Отец задумчиво начертил пальцами кружок на крышке письменного стола.
— Какие бывают убийцы?.. Некоторые из них — на его лице появилась слабая, несколько меланхолическая улыбка, — были людьми во всех отношениях приятными.
Наверное, он заметил на моем лице некоторое недоумение.
— Да, именно так, — повторил он. — Они были обычными хорошими людьми, как ты или я… или вот как этот человек, который только что был здесь… Роджер Леонидис. Видишь ли, убийство — это непрофессиональное преступление. Я, разумеется, говорю о таком убийстве, как в данном случае, а не о гангстерских преступлениях. Нередко кажется, что мысль об убийстве овладевает такими обычными хорошими людьми случайно. Они попадают в переплет или желают вдруг, хоть умри, заполучить что-то… деньги или женщину… и ради этого идут на убийство. У них отказывает тормоз, который имеется у каждого из нас. Известно ведь, что ребенок претворяет любое свое желание в действие без угрызений совести. Разозлившись на котенка, ребенок говорит: «Я тебя убью» — и ударяет его молотком по голове… а потом безутешно горюет о том, что котенка больше нет в живых! А сколько бывало случаев, когда дети убивали грудных младенцев в колясках из-за того лишь, что те отвлекали на себя внимание взрослых или же просто мешали их играм. Дети очень рано начинают понимать, что такое «плохо»… то есть какой проступок влечет за собой наказание. Позднее они начинают чувствовать сами, почему именно это «плохо». Однако я подозреваю, что некоторые люди так и остаются недоразвитыми в моральном отношении. Они знают, что убийство — это плохо, но не чувствуют этого. На основании своего опыта могу сказать, что любой убийца, по-моему, не испытывает настоящего раскаяния… Возможно, это и есть знак Каина. Убийцы как бы выделены из среды остальных людей, они «особые»… убийство — это «плохо»… но не для них… для них оно является необходимостью… жертва сама «напрашивалась на это», и это был «единственный выход».
— Не кажется ли тебе, — спросил я, — что если бы кто-нибудь ненавидел старого Леонидиса, скажем, ненавидел очень давно, это могло бы послужить основанием для убийства?
— Только ненависть? Я сказал бы, что это маловероятно.
Отец посмотрел на меня с любопытством.
— Когда ты говоришь о ненависти, ты, надеюсь, имеешь в виду неприязнь, достигшую крайних пределов? Ненависть, в основе которой лежит ревность, — это нечто другое… она проявляется на почве любви и отчаяния. По общему мнению, например, Констанция Кент очень любила своего новорожденного братика, которого она убила. Однако можно предположить, что она хотела, чтобы внимание и любовь, которые получал он, были направлены на нее. Мне кажется, что люди чаще убивают тех, кого любят, чем тех, кого ненавидят. Возможно, это объясняется тем, что только тот, кого любишь, может сделать твою жизнь невыносимой. Видимо, это тебе не очень-то помогло разобраться? — продолжал отец. — Тебе хотелось бы, если я правильно тебя понял, чтобы я назвал какую-то отличительную черту, какой-то признак, который помог бы тебе опознать убийцу среди целой семьи явно нормальных и приятных людей.
— Да, ты понял меня правильно.
— А существует ли она, подходящая для всех случаев, отличительная черта? Что-то сомневаюсь в этом. — Он помедлил, задумавшись. — Знаешь, если только она вообще существует, то, по-моему, это тщеславие.
