– Действительно был бы?
Брови Линдси взлетели вверх.
– Да бог его знает… Лично я в этом сомневаюсь. Что можно сделать при апоплексическом ударе? Не мог же доктор сидеть с ним круглыми сутками!
– Кто еще?
– Альфред Латтеруорт считает, что Флора в него влюблена, – что вполне возможно. Она достаточно часто бывает у него в доме и видится со Стивеном наедине, причем не в его обычные приемные часы. Она, возможно, полагает, что об этом никто не знает, но люди-то все видят, никаких сомнений. Латтеруорт считает, что Стивен соблазняет ее, нацеливаясь на его деньги, которых у него и в самом деле очень много…
Выражение легкой задумчивости на его лице привело Питта к мысли о том, что самому ему идея о том, что Шоу мог убить свою жену, потому что та была препятствием на пути к подобному последующему браку, даже не приходила в голову. Лицо Линдси, такое морщинистое, что отражало любые его эмоции, сейчас выражало печаль с легким оттенком презрения, но не жестокость; да и страха на нем заметно не было.
– И, конечно, Лелли Клитридж всегда приходила в ужас от его высказываний, – продолжал Линдси с более широкой улыбкой. – Ее также поражала его жизненная сила и энергия. Этого у него раз в десять больше, чем у бедного старого Гектора – у того ничего подобного никогда не будет. Пруденс Хэтч его любит, но Шоу пугает ее – по каким причинам, я так и не понял. Джозайя его терпеть не может – по тысячам причин, свойственных его природе. И природе Стивена тоже. Куинтон Паскоу, который продает прекрасные и романтические книги, пишет на них критические обзоры и вполне искренне их ценит и любит, считает Стивена безответственным бунтарем, противником общепринятых традиций, норм и верований, потому что тот поддерживает Джона Далгетти и разделяет его авангардистские взгляды на литературу или, по крайней мере, выступает в поддержку его права эти взгляды высказывать – вне зависимости от того, что эти взгляды кого-то оскорбляют.
– А они и впрямь кого-то оскорбляют? – спросил Питт, сам пытаясь с любопытством понять их и в расчете, что эта информация может оказаться важной. Несомненно, никакие литературные взгляды и разногласия не могут стать достаточным поводом и мотивировкой для убийства, не так ли? Пусть там имеют место скверный характер, взрывной темперамент, нелюбовь, презрение, но только безумец станет убивать из-за расхождений во вкусах.
– И очень сильно. – Линдси заметил скептицизм инспектора, и в его глазах появилось ироничное выражение. – Вам бы следовало получше понимать таких людей, как Паскоу и Далгетти. Идеалы, выражение собственных идей, искусство, творчество, человеческое общение – в этом вся их жизнь. – Он пожал плечами. – Но вы спрашиваете, у кого Стивен возбуждал чувство ненависти, хотя бы иногда, а не о том, я думаю, кто действительно поджег его дом с намерением его погубить, чтобы он сгорел в этом огне. Если бы я знал кого-то, способного, по моему мнению, на нечто подобное, то давно его вам назвал бы, еще до того, как вы явились ко мне с расспросами.
Томас кивнул и сделал соответствующую гримасу, соглашаясь с ним, и был уже готов продолжить расспросы на эту тему, когда вновь появился лакей и сообщил о приходе мистера Далгетти, который спрашивает, не может ли мистер Линдси его принять. Тот бросил на Питта взгляд, в котором блеснул веселый огонек, и согласно кивнул.
Минуту спустя в кабинет вошел Джон Далгетти, видимо уверенный, что Линдси один. Он тут же начал говорить, и его голос звенел от неподдельного энтузиазма. Это был смуглый человек среднего сложения с высоким, почти вертикальным лбом, красивыми глазами и шапкой волос, уже начавших немного редеть. Одет он был довольно небрежно – черный галстук, ранее завязанный в нечто вроде бабочки, распущен; сейчас он представлял собой просто узел. Пиджак слишком длинный и свободный, это производило общее впечатление неряшливости, но все же отдавало некоторым щегольством.
– Просто великолепно! – Он взмахнул руками. – Именно то, что необходимо Хайгейту – даже всему Лондону! Стряхнуть некоторые из этих надоевших старых идей, заставить людей думать. Именно это имеет значение, понимаете – свобода от жестких, суровых, ортодоксальных и закостеневших норм и правил, что перекрывают путь изобретательности и новым открытиям. – Он нахмурился, чуть наклонившись вперед, весь захваченный вдохновением. – Человек есть существо, полное сил и интеллектуальной мощи, если только освободить его от оков страха. А так он ужасается при виде чего-то нового, трясется при мысли совершить ошибку. Да что они значат, несколько ошибок? – Он высоко приподнял плечи. – Если в конце мы откроем что-то новое, установим какую-то новую истину… Трусы! – вот во что мы столь быстро превращаемся. В нацию интеллектуальных трусов – слишком робких, чтоб пуститься в авантюру, в непознанные глубины знания и мысли. – Он широко махнул одной рукой, задев одно из копий туземцев из племени ашанти, висевшее на стене. – Чем бы сегодня была наша империя, если бы все наши мореплаватели и исследователи неведомых земель слишком боялись нового, чтобы совершить кругосветное плавание или пуститься в неизведанные темные глубины Африки или Индии? – Он ткнул пальцем в пол. – Они остались бы сидеть здесь, в Англии, вот где! А мир, – тут он драматическим жестом взмахнул руками, – принадлежал бы французам, или испанцам, или бог знает кому еще. А что же теперь? Теперь мы оставляем все путешествия в умственные сферы немцам или кому-то еще, потому что боимся сделать новые шаги в неизвестное. Вы виделись с Паскоу? Он буквально с пеной у рта проклинает вашу новую монографию о несправедливости и вредности нынешних законов о владении средствами производства. Конечно, это блестящая монография! Полная новых идей, новых концепций структуры общества и правильного распределения богатства. Я напишу на нее рецензию, такую обширную… Ох! – Тут он внезапно заметил Питта, и его лицо тут же отразило удивление, которое сразу же сменилось любопытством. – Прошу прощения, сэр, я не знал, что у мистера Линдси гости. Джон Далгетти. – Он чуть поклонился. – Торговец редкими книгами и литературный критик, а также, надеюсь, распространитель новых идей.
– Томас Питт, – ответил Питт. – Инспектор полиции и, надеюсь, открыватель правды или, по крайней мере, ощутимой ее части. Всего ведь мы, конечно, все равно никогда не узнаем, но иногда все же узнаем достаточно, чтобы помочь осуществлению правосудия.
– Боже мой! – Далгетти громко рассмеялся, но этот смех звучал достаточно нервозно, хотя и с доброй долей юмора. – Полицейский с такими неожиданными оборотами речи! Вы смеетесь надо мной, сэр?
– Вовсе нет, – искренне ответил Томас. – Выяснить всю правду о преступлении, его причинах и последствиях, увы, не в наших силах. Но мы способны, если будем прилежно трудиться и если нам повезет, выяснить, кто это преступление совершил и, по крайней мере, хоть часть причин, толкнувших его на это.
– Ох! Да! Конечно! Это ужасно! – Далгетти сдвинул брови и покачал головой. – Прекрасная женщина. Сам я не был близко с нею знаком, она всегда вроде как была очень занята своими делами, благотворительностью и прочим. Но у нее превосходная репутация! – Он посмотрел на Питта почти с вызовом. – Никогда ни от кого не слышал о ней плохого слова. Большая подруга моей жены, вечно они что-то обсуждали… Такая трагическая утрата! Очень хотел бы вам помочь, но я ничего не знаю, абсолютно ничего.
Питт был склонен поверить ему, но все же задал несколько вопросов на случай, если среди эмоциональных высказываний и идей критика обнаружится какой-нибудь фактик. Но не узнал ничего, а минут через пятнадцать после того, как Далгетти откланялся, все еще бормоча хвалебные эпитеты в адрес монографии, вернулся и сам Стивен Шоу, полный энергии. Он ворвался прямо как ураган, настежь распахивая по пути все двери и оставляя их открытыми. Но Питт заметил темные тени у него под глазами и напряженно сжатый рот.
– Добрый день, доктор Шоу, – спокойно сказал он. – Извините за новое вторжение, но у меня имеется много вопросов, которые я хотел бы вам задать.
– Да-да, конечно. – Шоу рассеянно поправил висевшее на стене копье ашанти, потом подошел к книжному шкафу и получше поставил пару томов. – Но я уже рассказал вам все, что мог вспомнить.
– Кто-то поджег ваш дом намеренно, доктор Шоу, – напомнил ему Питт.
Тот скривился и посмотрел на Пита.
– Я это знаю. Если бы у меня возникла малейшая идея, кто это, неужели вы думаете, что я бы вам это не сообщил?
– А как насчет ваших пациентов? Может быть, вы лечили кого-то от болезни, которую он предпочел бы скрыть…
– Да что такое, бог ты мой! – Шоу уставился на него широко раскрытыми глазами. – Если это было что-то заразное, я бы сообщил об этом, невзирая на чьи-то желания! Если это сумасшествие, я должен был бы такого пациента изолировать!
