— Почему бы тебе не поменять свое имя? Люди все скоро забывают.
— Этого-то они не забудут, — ответил он. — В боксе все друг друга знают.
И тут она сказала:
— Да, но тебе будет легче выступать под другим именем, да и, кроме того, «Браун» — скучная фамилия. Ты когда-нибудь знал своего отца?
— Я и мать-то свою никогда не знал, — ответил он. — Эту потаскуху. Фамилию «Браун» мне выдали в приюте.
— Дали, — поправила леди Воспер.
— Верно, дали. Дали мне в приюте.
Они вели этот разговор в машине по дороге в Хендли-Меррик, и он вдруг спросил:
— А что если взять фамилию «Воспер»? Не насовсем, а только для бокса. Боксировать под именем Годфри Воспер. — Он не представлял, как она к этому отнесется, но ей это, по-видимому, понравилось, даже позабавило, пощекотало ее честолюбие, словно в ее честь назвали скаковую лошадь, и таким образом с этим вопросом было решено.
Вскоре он познакомился с Робинсом, который в прошлом сам был боксером, а теперь менеджером двух других парней и который изъявил желание взять к себе и Годфри. Робинс был еще менее разворотливым, чем Реган, и совсем неподходящим человеком для такого напористого парня, как Годфри, но, по крайней мере, он работал в Лондоне, и Годфри подписал с ним контракт, но только на два года вместо обычных трех лет, потому что Робинс не заплатил ему ничего при поступлении. Годфри все еще питал надежду на то, что леди Воспер нажмет на свои тайные пружины или замолвит за него словечко перед своими влиятельными друзьями, однако надежды его оказались напрасными.
Он провел у своего нового менеджера два боя — никчемные первые бои, какими открывают программу, пока публика пробирается на свои места, и леди В. видела, как он выиграл первый из них задолго до окончания, а потом ей пришлось лечь в больницу на пару недель и он был полностью предоставлен самому себе.
Итак, обретя полную свободу, он начал брать зеленую машину и предпринимать небольшие увеселительные поездки и после ссоры со своей очередной девочкой закончил один из вечеров в Трэд-холле в Редгейте в поисках новой кандидатки, и надо же было такому случиться, что он познакомился там не с кем-нибудь, а именно с Перл.
Она, по правде говоря, была для него чересчур высока и совсем не в его духе — он любил более ярких. И к тому же она не желала иметь с ним дела. Поэтому он попытался выкинуть ее из головы.
Он усиленно пытался выкинуть ее из головы.
В Ярмуте на ярмарке была одна женщина, которая торговала любовным зельем, и Годфри подумал, а что если кто подсыпал этого самого зелья ему в жареную картошку вместо перца. Слово «любовь» было ему чуждо, он и мысли о ней не допускал. Это было не по его части. Но он хотел Перл, как никого прежде, и чувствовал, что хотел ее насовсем. В том-то и была вся загвоздка. А уж если Маленький Божок что-то желает, Маленький Божок это получает.
Попытавшись дружески объясниться с ней в поезде и потерпев вторично провал, он некоторое время ничего больше не предпринимал. Флора Воспер вернулась из больницы и была сильно не в духе, с ней было трудно ладить. Он догадывался, что это от всяких там исследований и анализов, и, когда он ее заставал без косметики, вид у нее был мертвенно-бледный, такой, словно ей нанесли удар в солнечное сплетение, и она старалась в таком виде ему не показываться. Обычно ему всегда удавалось ее рассмешить — она любила смеяться, — но теперь это стало не так-то просто.
Как-то раз он впервые поймал Мариам на месте преступления. В лондонскую квартиру ежедневно приходила прислуга миссис Ходдер, готовила обед и в четыре часа уходила. Почти каждый вечер леди Воспер ужинала в гостях, но время от времени она оставалась дома и что-нибудь готовила себе, часто просто салат, бокал или два шампанского. Они всегда ели порознь, даже тогда, когда оставались в доме одни, — она в столовой, а он на кухне, но после, если она звала его к себе выпить брэнди, он отлично понимал, что это значит. Он приходил к ней, садился рядом, разговаривал и смешил ее, и она выпивала в два раза больше брэнди, чем он, и через некоторое время они, естественно, отправлялись к ней в спальню. Все шло как по-писаному: он входил в ее гостиную как Браун, ее шофер, а через час переходил к ней в спальню как Годфри, ее любовник. А затем, после того как они «побратались», он выскальзывал из постели и шел в свою комнатку — Браун, шофер, обратно на свое место.
На кухне были столовые приборы, но, кроме того, еще и разрозненные старые приборы, привезенные из Меррик-Хауза, например: неуклюжие и тяжелые ложки и вилки с тремя зубцами вместо четырех; и как-то вечером, когда Мариам пришла навестить мать, Годфри неожиданно вошел на кухню и заметил, как дочь засовывала кое-что из этих вещичек к себе в сумку. Он сделал вид, будто не заметил, но на следующий день спросил леди Воспер, что это за приборы такие, и она сказала, что эти приборы времен короля Якова и принадлежали сэру Генри Восперу, жившему давным-давно, еще до того, как они получили титул виконтов. Годфри тогда догадался, что они, видимо, немало стоят, и он сказал ей, что видел, как Мариам прятала кое-что себе в сумку.
Это всегда было довольно щекотливой темой. Стоило ему завести разговор о Мариам, как леди Воспер становилась надменно холодной и он обычно так же надменно ей отвечал, и весь следующий день уходил на то, чтобы как-то наладить с ней дружеские отношения. Но через неделю она вдруг сказала:
— Я поговорила об этом с миссис Мак-Ноутон. Она собирала серебро, чтобы отдать его почистить и отполировать. А потом оно будет положено в банк, поскольку это слишком ценные предметы, чтобы им здесь валяться. — Но он ни слову не поверил, помня, как вела себя Мариам.
Сразу после этого разговора леди Воспер решила поехать в Канны и выразила желание, чтобы Годфри повез ее туда на машине. Это было совсем некстати, потому что как раз в это время он тренировался перед боем — бой должен был состояться в Рединге, далековато, но бой предстоял, пожалуй, самый интересный из всех, что он провел у Робинса, да и сезон уже шел к концу — и Робинс рассвирепеет, если он как следует не подготовится.
Поэтому он сказал Флоре Воспер, что не может ехать. Она опять расклеилась, но все-таки, видно, сильно нуждалась в нем и в его услугах. И вместо того, чтобы уволить его, как он ожидал, она без его ведома пригласила к себе Робинса, напоила его прекрасными винами и попросила разрешить ее шоферу тренироваться в Каннах, и Робинс был под таким впечатлением от разговора с настоящей графиней — как он ее впоследствии называл, — что разрешил Годфри поехать.
Все было готово к отъезду, назначенному на пятницу утром, и в четверг Годфри спросил, не может ли он на часок-другой взять машину. Ему хотелось до отъезда еще раз повидать Перл. Это было безумием, чистым безумием. Но он хотел снова ее повидать. Он должен ее добиться любым путем. Такого вызова ему еще никто не бросал — даже на ринге.
Итак, он поехал в Селсдон, раздумывая о том, позвонить ли ему в дверь дома номер 12 по Севеноукс-авеню и не окинет ли его злобным взглядом та иностранка, которая открыла ему дверь в прошлый раз, а может, ему лучше подождать на улице, в надежде, что Перл не усидит дома в такой шикарный вечер. Он все еще находился в нерешительности и уже дважды заворачивал на Бэджер-драйв-авеню, параллельное Севеноукс, когда вдруг, кого бы вы думали, он увидел — Перл собственной персоной, быстрой походкой идущую к своему дому.
Он медленно повел машину за ней следом. На ней было легкое летнее платье, настолько короткое, что позволяло разглядеть ее красивые ноги, в руке она несла плащ и зеленую сумочку под змеиную кожу, а ее золотистые волосы были распущены по плечам, и во время ходьбы они тяжелой волной раскачивались из стороны в сторону. Немногие женщины в коротких юбках выглядят так красиво со спины. Она выглядела прекрасно. Он сказал самому себе, спокойнее, Божок, будь поласковей, не спугни ее.
Но как тут быть поласковей, когда ловишь ее вот так неожиданно? Если он не придумает сейчас, что сказать…
И он придумал. Он сказал:
— Привет, Перл! Могу я тебя подвезти?
Да, подход, видимо, был снова не тот, он и на этот раз промахнулся, потому что она вздрогнула, словно ее кто иголкой уколол, и уставилась на него круглыми от испуга глазами: казалось, она готова бросить плащ и пуститься наутек.
— Спокойнее, — сказал он. — Я просто проезжал мимо и увидел тебя. И решил остановиться — спросить, как ты поживаешь.
Испуг в ее глазах сменился холодом. Она отвернулась и, не говоря ни слова, пошла вперед. Он последовал за нею, медленно ползя вдоль тротуара и стараясь не отставать.
— Послушай, — сказал он. — Я ведь не прокаженный и не сифилитик. Я же попросил у тебя прощения. Неужели не можешь просто постоять и поговорить?
Она продолжала идти вперед. Авеню было длинным, и, слава богу, у тротуара не стояло машин.
