Она продолжала идти вперед. Авеню было длинным, и, слава богу, у тротуара не стояло машин.
Он сказал:
— Я завтра уезжаю. Меня некоторое время не будет. Еду во Францию.
— Прошу вас, отстаньте, — сказала она. — Отстаньте от меня. — У нее словно перехватило дыхание.
И как раз в этот момент появилась машина и громко загудела, потому что Годфри ехал против движения. Чей-то голос крикнул: «Идиот проклятый», и машина, огибая их, проехала мимо. Годфри прибавил скорость и пронесся вперед, а потом выключил мотор, вылез из машины и вернулся назад к ней.
Она шла ему навстречу и вдруг остановилась. Солнце уже село, но было еще совсем светло и улица пустовала. Откуда-то доносился шум газонокосилки, да где-то лаяла собака, вот и все. Она снова пошла вперед, и расстояние между ними начало сокращаться. Она сделалась белее полотна. И тут она посмотрела на дом, с которым почти поравнялась, и в одно мгновение шмыгнула и открыла калитку.
— Устричка! — крикнул он. — Ради бога! — Одним прыжком он догнал ее и ухватил за локоть. Он почувствовал тепло ее руки, но она вырвалась, рукав треснул, и она бегом помчалась по дорожке и стала барабанить в дверь дома.
Друзья часто говорили Годфри, что на ринге он не умеет вовремя остановиться. Но теперь-то он сумел. Дело решил разорванный рукав. Потому что из любой заварушки можно выкрутиться, если иметь голову на плечах, но при разорванном рукаве шутки плохи. Им только стоило снять трубку, набрать номер. И тогда его песенка будет спета.
Поэтому до того, как дверь отворилась, он бросился назад к машине, завел мотор, на всей скорости повернул за угол, надеясь, что никто не заметил его номера, — в противном случае ему грозила неприятность и от леди Воспер.
Они провели в Каннах в общей сложности три недели, а что касается тренировок перед боем с Бобом Сандерсом, то он не делал ничего, решительно ничего. Половину времени Флора больная пролежала в постели, поэтому он нашел себе девочку по имени Франсуаза и, проводя таким образом время, оказался неподготовленным перед предстоящим боем из шести раундов по три минуты каждый против проворного южанина из Рединга, подающего большие надежды. И Годфри надеялся, что сумеет окончательно выкинуть Перл из головы, а его дружки из команды Роба Робинса говорили, что, хотя Сандерс и умеет боксировать, ни его левая, ни его правая не настолько уж опасны.
Приближался день матча, и у него оставалась всего неделя усиленной тренировки, но он был вполне в себе уверен — он никогда окончательно не терял формы, до такого в жизни не доходило, и он весьма энергично принялся за Сандерса. Но если его дружки по боксу считали, что у Сандерса слабый удар, они просто никогда не встречались с ним на ринге. К четвертому раунду, вместо того чтобы загнать Сандерса в угол, он сам там очутился, и старый шрам над бровью начал кровоточить, а губы вспухли и стали как у негра. Под конец победу присудили ему, что было на руку леди В., которая сидела в первом ряду и поставила на него 100 фунтов, но победа была столь неубедительной, что зрители шикали и кричали, выражая свои симпатии противнику Годфри.
На следующий день он чувствовал себя совершенно измотанным впервые с тех пор, как он дрался с Кармелом, его так разукрасили, что он проклинал себя за неосторожность и с тревогой ощупывал лицо, желая убедиться, не поможет ли легкий массаж вернуть ему прежний вид. Больше всего его бесило, что ему попортили лицо, и в какой-то мере он винил в этом леди В.: это она соблазнила его поездкой, и он недостаточно тренировался. Они несколько раз повздорили не по поводу его изувеченного лица, конечно, ссоры всегда возникали по совсем незначительной причине — но, к своему удивлению, он обнаружил, что она стерпела от него такую дерзость, за которую несколько месяцев назад выгнала бы его тут же, без недельного предупреждения, Явное свидетельство перемены: она нуждалась в нем и не могла больше этого скрывать. Они поехали на три недели в Меррик-Хауз — и нельзя сказать, чтобы против его желания, потому что он и думать не хотел о свидании с Перл, пока не придет в себя, но, когда они туда приехали, Флора снова разболелась, и он волей-неволей оказался у нее на положении сиделки.
И тем не менее он стал проникаться к ней невольным восхищением. Больная или здоровая, она все равно была славным товарищем и нуждалась в его поддержке. Он мог рассмешить ее, когда ей было вовсе не до смеха, а ему нравилось, что ее смешат его шутки. Частенько ему удавалось заставить ее поесть, когда у нее не было аппетита. Местный врач не раз, навещая ее, безнадежно качал головой, а она продолжала пить, вливая в себя спиртное, как в бочку, и дымить сигаретами, как электростанция в Баттерси; а чуть ей становилось получше, она сейчас же отправлялась в ту или иную увеселительную поездку.
Он знал, что без него она станет тосковать.
В Меррик-Хаузе он поймал Мариам в один из ее визитов за тем же занятием. На этот раз она снимала со стены в оружейной комнате две небольшие картины. Он застал ее за этим делом чисто случайно и притворился, будто не заметил, но, немного поразмыслив, решил не рассказывать леди Воспер.
Флора выздоровела, и они вернулись в Лондон. Лето — не сезон для бокса, во всяком случае для такой мелкой сошки, поэтому Годфри держался за свое тепленькое местечко и потихоньку убеждал Флору помочь ему осенью. Порой у него являлось подозрение, что она ведет с ним хитрую игру, прикидывается, что поможет, а на самом деле заботится лишь о том, как бы не потерять своего шофера.
За это время он много передумал о Перл. Никак не мог успокоиться, будоражил себя думами о том, какой она может оказаться.
И вот в один из жарких вечеров, отвезя Флору на партию в бридж и имея в своем распоряжении три свободных часа, он вернулся обратно в квартиру и переоделся в свой новый лимонно-желтый твидовый пиджак и темно-синюю рубашку, надел светлый шелковый галстук. Остановившись у светофора на пути в Селсдон, он подумал, что вид у него о'кей, да и многие женщины бросали на него взгляды, подтверждая, что вид у него о'кей. Следы, оставленные боем с Сандерсом, исчезли: все прекрасно зажило, остался лишь тот шрам над бровью после боя с Кармелом, но и его он научился скрывать — брал у леди Воспер карандаш для бровей и закрашивал шрам так, что он становился еле заметным.
По пути он купил большую коробку шоколада. Конфеты — хорошее извинение за лобовую атаку, и уж, конечно, прошло столько времени…
Дверь открыл мальчик лет четырнадцати, с любопытством высунул свой нос, словно ждал кого-то другого. Годфри явился для него разочарованием.
— Перл дома? — Он был сама вежливость.
Мальчик уставился на него, курчавые волосы были чернее дегтя. — Она здесь больше не живет.
— Что?
— Перл здесь больше не живет, она вышла замуж.
Годфри смотрел на него, открыв рот, словно рыба, выброшенная на берег. Пока еще не нокаут, держись на ногах, но жди удара гонга, чтобы передохнуть.
— Вышла замуж? Не может быть.
— Две недели назад, во вторник.
— Не может быть. За кого же?
— За мужчину. — Мальчик хихикнул.
— Ясное дело. Как его зовут?
— Энджелл.
— Энджелл[6]?
— Ну да, как те, что летают по небу.
— Лесли! — позвал голос. Голос той женщины, мачехи Перл. — Кто это там?
— Мужчина. Спрашивает Перл.
— Ее здесь нет.
— Я ему сказал. — Дверь стала закрываться. Лесли сейчас исчезнет.
— Подожди, — сказал Годфри и, порывшись в кармане, выудил полкроны. — У тебя есть ее адрес?
Мальчик посмотрел на полкроны, а затем на стоящую у тротуара машину. — Скажу за пять шиллингов.
Годфри с удовольствием бы стукнул паршивца головой об дверь, но та женщина могла появиться в любую минуту.
— Ладно.
Мальчик протянул руку.
— Сначала заплатите.
Вне себя от бешенства Годфри вынул два шиллинга и шестипенсовик и подал мальчишке.
— В Лондоне, — сказал мальчик.
— Что? Не пойдет. Где в Лондоне?
— Кадоган-Мьюз. Номер забыл. На углу. В самом Вест-энде. Шикарный дом.
— Какой номер?
— Лесли!
— Иду…
Словно уклоняясь от удара, парень быстро втянул голову в дверь и захлопнул ее перед самым носом у Годфри.
Маленький Божок так и замер на месте, раздумывая над тем, не вышибить ли дверь. Но он бы попортил ботинки, самые лучшие, из мягкой кожи, которые Флора купила ему на Бонд-стрит. Оглянулся — никого вокруг не было. В соседнем палисаднике он приметил цветочный горшок с попорченным мошкарой папоротником. Перегнувшись через изгородь, он схватил горшок, а затем измерил на глаз расстояние, отделявшее его от тротуара. Быстро нырнул в машину, завел мотор, вылез из машины и с размаху залепил горшком в окно, выходящее на улицу. Страшный грохот нарушил тишину летнего вечера, и, прежде чем все окно разлетелось на мелкие кусочки, он уже сел в машину и, дав полный газ, умчался прочь.
