— Вы знакомы с такими случаями, сэр?
— Представьте, я неплохо знаю литературу… по данному вопросу. Это было у меня вроде хобби, когда еще я разбирал уголовные дела.
Он выпрямился. Его лицо снова стало напоминать один из портретов государственных мужей в библиотеке: суровое и безразличное, но вместе с тем с проницательным взглядом. Куэйл между тем продолжал:
— Но мой практический опыт невелик, и я часто беседовал с доктором Твиллсом на эту тему. А почему вас это так заинтересовало?
— Доктор Твиллс сказал мне вчера вечером, что кто-то пробрался к нему в кабинет и похитил шесть гранов гиоскина. Он сказал мне, что это не из тех ядов, которыми мог бы воспользоваться человек несведущий. Вы когда-нибудь говорили на эти темы с другими членами вашей семьи? Например, о гиоскине?
— Насколько я помню, никогда. То есть никогда в общем разговоре. Хотя нас вполне мог кто-то слышать. Мы не делали из беседы секрета.
— Думаете, что вас кто-то подслушал?
— Очень может быть. Скорее всего так оно и было. — Судья опустил уголки губ книзу. — Мы обсуждали с Твиллсом свойства гиоскина всего две недели тому назад.
— Не могли бы вы припомнить, при каких обстоятельствах?
Стул Сарджента заскрипел. Ступни детектива в тупоносых ботинках причудливо переплелись. Он подался вперед, сосредоточенно нахмурившись. Судье явно пришелся не по душе такой поворот допроса, но он продолжал как ни в чем не бывало:
— Если мне не изменяет память, мы говорили о маркизе де Бренвильер.
— Простите, судья, — перебил его, кашлянув, Сарджент, — но кто он такой, этот маркиз?
Не отнимая пальцев от виска, судья Куэйл метнул в Сарджента тот самый искрометный взгляд, каким удостаивал порой в суде туповатого адвоката или прокурора.
— Маркиза де Бренвильер, мистер Сарджент, была женщиной, — пояснил он. — Она, пожалуй, наиболее знаменитая отравительница девятнадцатого века, вместе со своим любовником Сан-Круа. Помнится, я предположил, что Дюма многое почерпнул для своего романа «Граф Монте-Кристо» из жизнеописания Сан-Круа, который выучился своему искусству у одного узника Бастилии. Дюма посвятил маркизетом своих «Знаменитых преступлений». Это, в свою очередь, привело к обсуждению семейства Борджиа. Вы, я надеюсь, знаете, что это за семейство, мистер Сарджент? Доктор Твиллс очень иронически отнесся к слухам о магических свойствах ядов, которые они изготовляли. Это столь же наивно и антинаучно, как нынешние разговоры о чудесных свойствах индийской травы дхатура. По его мнению, семейство Борджиа пользовалось не чем иным, как белым мышьяком, наиболее болезненным, но наименее опасным из смертельных ядов.
Судья Куэйл прокашлялся. Он снова говорил как юрист — холодно, бесстрастно, не торопясь.
— Он также сказал, что если бы ему надо было воспользоваться сильным и эффективным ядом, он бы остановил свой выбор на конине или гиоскине. Конин — важная составная часть цикуты. Его кристаллы не имеют цвета и запаха, почти лишены привкуса и легко растворяются в воде. Но конин действует медленней, чем гиоскин. Гиоскин обладает почти мгновенным паралитическим воздействием, хотя смерть и наступает не сразу. Но он так поражает мозг, что отравленный просто не соображает ничего. Кроме того, доктор Твиллс показал мне гиоскин, который у него имелся. — Медленно судья Куэйл поднял на меня глаза и, наклонив голову, спросил: — Вы удовлетворены, мистер Марл?
— В высшей степени, сэр, — сказал я.
Закончив свою миссию — успокоив судью, — я мечтал об одном, поскорее откланяться и предоставить Сардженту самому продолжать допрос. И все же последнее сообщение судьи (если бы мы об этом знали раньше!) содержало самую важную зацепку из всех, что мы обнаружили.
— Вам сильно повезло, судья, — заметил Сарджент.
Он произнес это с какой-то непонятной мне интонацией. Что у него было на уме? Сарджент подался вперед. Сжав руки, он внимательно смотрел на судью из-под серых кустистых бровей. Меня кольнуло какое-то странное предчувствие. Эти двое уже успели невзлюбить друг друга. Сарджент не без оснований был возмущен презрением, выказанным в его адрес судьей, и чем сильнее он выражал это возмущение, тем больше становилось презрение.
— Пожалуй, что так, — коротко отозвался Куэйл. — Я выпил очень немного. Впрочем, я не собирался на этом особо останавливаться, просто я изложил факты, которые интересовали мистера Марла.
Твердой рукой он откинул назад со лба свои длинные волосы. Он снова стал самим собой. Что ж, можно ринуться в брешь. Я сказал:
— Вы, кажется, говорили, сэр, что во время этой вашей беседы с Твиллсом в комнате никого не было?
— Ошибаетесь. Этого я не говорил. Я сказал лишь, что я не имел обыкновения обсуждать эти проблемы при всех. — Он помолчал, барабаня пальцами по столу, потом продолжил: — Собственно, кто-то, кажется, присутствовал при этом нашем разговоре. Я только не помню, когда этот человек появился — до или после упоминания о гиоскине. Мы сидели у меня в комнате часов в восемь вечера, и вошел мой сын Мэтью. Он подошел к зеркалу и стал приводить в порядок прическу. Он собирался куда-то выходить.
За нашими спинами раздалось какое-то блеяние. Мы уже успели позабыть, кто пришел сюда за нами. Но теперь мы снова вспомнили о присутствии Мэтта. Протестующе жестикулируя, он вскричал:
— Я заглянул буквально на секундочку. Ты это прекрасно знаешь. В этой комнате единственное зеркало на всем первом этаже.
— Ты будешь говорить, когда к тебе обратятся, — ровным голосом перебил его отец. — Не ранее того.
— Ладно, — хмуро пробормотал Мэтт. — Извини. Но пока я там был, никто из вас словом не обмолвился о гиоскине. Я даже не понял, что разговор о ядах. А потом я вышел из дома… там меня ждал Боб Смозерс с машиной, и он может подтвердить…
— Мне представляется, — перебил его я, — что ваш разговор мог подслушать кто угодно. Дверь комнаты была открыта?
— Ну да. И вся семья была в доме.
— Не могли бы вы вспомнить дату этого разговора?
— Представьте, могу. Это было в пятницу двадцать седьмого ноября.
— Как это вам, судья, так удалось запомнить дату? — полюбопытствовал Сарджент.
Судья резко повернулся и смерил его испепеляющим взглядом с головы до ног.
— Это мой день рождения, мистер Сарджент. Если бы вы были знакомы с моими привычками, то знали бы, что я всегда, кроме особых случаев, работаю — пишу в библиотеке с половины седьмого до десяти. Я счел этот день особым случаем. Мой день рождения, как выяснилось, доставил радость по крайней мере одному члену моей семьи: он узнал способ отравить меня. Есть ли у вас еще вопросы, мистер Марл?
Он явно вознамерился обращаться исключительно ко мне. Коронер заслужил его неодобрение расспросами о мраморной руке, а Сарджента он вообще не замечал. В его последних словах была такая сухая мстительность, что я почувствовал, как в нем кипит безумное ликование. Я рискнул проверить свои догадки.
— Может, я и ошибаюсь, но вы испытываете какое-то облегчение от того, что на вас совершено покушение.
На губах сдержанная улыбка, но в глазах огонь.
— Неплохо! — воскликнул судья. — Неплохо, юноша! А что, так оно и есть. Если это лучшее, на что они способны…
Он говорил тихо, слегка кивая, словно все мы были с ним заодно. Сарджент решил перехватить у меня инициативу.
— Судья, — начал он, — у меня есть ряд вопросов. Если вы не захотите, можете на них не отвечать, но, ответив, вы сильно помогли бы делу. Вы все время говорите «они». Вы кого-то подозреваете?
— Я никого не подозреваю.
— Тогда, может, это вам что-то скажет? — И с этими словами окружной детектив извлек из кармана и протянул судье экземпляр Гейне с пометками на форзаце. — Это заметки доктора Твиллса. Он сделал их перед самой смертью. Поглядите, пожалуйста, может, это наведет вас на какие-то соображения.
Судья, по-моему, протянул руку с некоторой нерешительностью. Его глаза утратили прежнюю мудрость. Сейчас они смотрели внимательно и настороженно. Они пылали, словно угольки, оттеняя изможденность лица. В этом дряхлеющем теле жила какая-то буйная сила. Его длинные волосы придавали ему сходство с каким-то странным воителем библейских времен. Из-под одеяла показалась худая рука с незастегнутой манжетой бело-голубой полосатой рубашки. Судья взял книгу и стал медленно всматриваться в записи на форзаце.
В сумрачной комнате, где горела лишь зеленая лампа, отражаясь в стеклах книжных и медицинских шкафов, воцарилось молчание. За спиной судьи белела ширма. Он провел всю ночь в кабинете доктора Твиллса, а теперь вчитывался в последние записи человека, который спас ему жизнь.
— Мне это ничего не говорит, — наконец сказал он.
Когда он возвращал книгу, я испытал внезапное потрясение. Манжета и часть рукава обнажили предплечье. Оно все было в коричневых точках — следы шприца.
