Когда он возвращал книгу, я испытал внезапное потрясение. Манжета и часть рукава обнажили предплечье. Оно все было в коричневых точках — следы шприца.
Глава 11
ПАДЕНИЕ ДЕТЕКТИВА
Вскоре я ушел. Наша беседа с судьей явно зашла в тупик. Был уже двенадцатый час, и мне давно следовало вернуться домой — побриться, умыться, переодеться, а также объяснить свое неожиданное отсутствие ночью.
— Но вы уж возвращайтесь сюда днем, — сказал мне на прощание Рид. — Вы нам очень пригодились. Не знаю, как у вас это получается, но при вас они начинают говорить…
Рид сказал, что он дождется катафалка от похоронного бюро и поедет делать вскрытие. У Сарджента был вид молчаливый и упрямый. Хотя он и словом не обмолвился о том, что думает насчет сказанного судьей, было очевидно, что он вознамерился провести расследование. Он объявил, что хочет собрать всех Куэйлов и попросить еще раз повторить то, что они сообщили накануне. Он сказал мне это, когда мы вышли вместе, и я стал проверять, работает ли мотор у моей машины.
— Может, я не бог весть какой великий сыщик, — говорил он, постукивая носком ботинка по каменным ступенькам крыльца, — но дело я знаю. Только бы не было дока при нашей сегодняшней беседе. А то он все время сбивает меня. Но я хочу сказать другое: я не глупее всех остальных, и я всегда думал, что если подвернется что-нибудь такое серьезное… в общем, меня на мякине не проведешь.
Старая надежда…
Мне только не очень понравилось, как при этом он выставил подбородок, и какой решительностью загорелись его глаза. Я уехал, а Сарджент остался стоять на нижней ступеньке крыльца и глядел на белый газон.
Надо было во многом разобраться. Во-первых, в следах от уколов на руке судьи. Интересно, обратил на них внимание Сарджент? Если заметил, то промолчал. Я попытался внушить себе, что нет никаких оснований соединять их со словом «морфин», потом мысленно обозвал себя лжецом, вспомнив загадочное восклицание Клариссы вчера вечером: «Но это был не морфин, да?» Это была ее первая реакция на сообщение о том, что судью пытались отравить. Может, это объясняло его поведение: «Мания преследования, вызванная употреблением морфия?» Он дрожал при мысли о детском пугале, белой мраморной руке, но когда эта самая мраморная рука подсыпала ему в содовую гиоскин, когда страхи вылились в осязаемую форму покушения, он отнесся к нему чуть ли не с презрительной усмешкой.
Я по-прежнему сосредоточенно размышлял о случившемся, когда к половине второго вернулся в дом Куэйлов. Снег прекратился. Небо было по-прежнему сумрачно-серым, с просветами над горами, на склонах которых снег лежал ровными белыми полосами. Поля превратились в пустыню. Шоссе, прочертившее через них ровную темную полоску, лишь подчеркивало их бугры и прочие неровности и корявые силуэты отдельных деревьев. Пригорки чернели редкими пятнами. Ветер перегонял тонкую снежную пыль, обжигая лицо, словно лезвие бритвы, укус которой начинаешь ощущать, лишь когда выступает кровь. Я въехал на машине в ворота, завернул задом и двинулся к гаражу, перестроенному из каретного сарая. Но я не смог найти укрытия и посмотрел на большой, крытый дранкой дом с башенками, с закрытыми ставнями окнами и покосившимся флюгером. Я посмотрел на покосившуюся дверь, которая вела в загон, где некогда судья держал рысаков. Дверь поскрипывала, хлопая на ветру.
Вдруг я услышал изнутри странные звуки. Что-то затрещало, разлетелось вдребезги, что-то гулко ухнуло, потом раздался грохот. Затем воздух огласился самой цветистой бранью, какую мне когда-либо приходилось слышать. Брань перемежалась звуками ударов. Брань относилась к подлым и коварным лестницам и шла от самого сердца, как молитва. Я поспешил к двери, отворил ее и заглянул внутрь. Зрелище было столь же необычным, что и лексика. Тусклый свет падал через окно, пахло сыростью, гнилью и влажной соломой. Мой взгляд миновал ряд сумрачно вырисовывавшихся стойл и остановился на человеке. Он сидел на полу и разговаривал с лестницей. В одной руке у него было старинное ведро, в другой нечто невообразимое, оказавшееся при ближайшем рассмотрении полусгнившим чулком. На плече у него повис каретный коврик, покрытый густой коркой грязи.
— И более того… — сварливо бубнил человек. — Более того…
— Отлично! — воскликнул я. — Но почему бы вам не встать на ноги?
— А? — вздрогнул человек и, обернувшись, буркнул: — Пожалуй, что и так.
Он стал подниматься с пола, и когда выпрямился, оказалось, что роста он изрядного. Пыль и грязь обильно покрывали его одежду, этот загадочный незнакомец стал смахивать их чулком, который по-прежнему был у него в руке. На голове у него была невообразимая шляпа с загнутыми сзади вниз полями, а во рту торчал окурок сигареты. Затем он вдруг сразу позабыл о своих злоключениях и стал оглядываться по сторонам с каким-то простодушным интересом, какого я давно не видывал на человеческих лицах.
— Ну что ж, — заметил он, глядя на ведерко и чулок, — по крайней мере я нашел вот это.
— Какого черта вы туда забрались? — осведомился я.
— Я расследую преступление, — отозвался он без тени юмора. — Впрочем, я вряд ли одержал победу, если подкараулил Великого Преступника, крикнул ему: «Руки вверх!» — и провалился вот таким плачевным образом. Но это неоспоримые улики, — с надеждой в голосе добавил он, показывая на чулок и ведро.
Я посмотрел на чулок, ведерко и на безумца.
— Какое же преступление вы расследуете? — спросил я.
— Видите ли, — с сомнением в голосе ответил мой собеседник, — я еще толком не знаю. В этом и заключается проблема.
— А! — отозвался я с поразительной сдержанностью. — Но не кажется ли вам, что ваше расследование оказалось бы более плодотворным, если бы вы знали, что же именно надо расследовать. Я хочу сказать, что в таком случае вы, возможно, нашли бы гораздо более существенные улики.
— На нем краска, — сообщил мне незнакомец, поднимая ведерко. — Хотя, что и говорить, это может оказаться несущественным. Все дело в том, что это за краска. И кроме того, мне не хватает информации о снеге.
Меня охватило желание вцепиться в собственную шевелюру и как следует потянуть.
— Послушайте, — сказал я вместо этого. — А кто вы, собственно, такой?
— Все в нашем сознании, — обнадежил он меня. — Один индийский йог хорошо мне это объяснил. Надо закрыть глаза, сосредоточиться, и истина… О, простите меня! — спохватился он, вдруг вспомнив, что я ему задал вопрос. — Меня зовут Росситер. Я детектив.
Тут я все вспомнил. Вспомнил телеграмму, пришедшую поздно вечером, и слова Мэтта о безумном англичанине. Незнакомец был примерно моего возраста, сонное, добродушное и простодушное лицо. Ясные глаза, глядящие на мир с каким-то наивным любопытством. Кроме того, у него был и мощные покатые плечи матроса. Оттого что он сутулился, его длинные руки казались еще длиннее. На его высокой фигуре болтался пиджак пыльно-зеленого цвета. Ботинки были огромного размера. На нем был темный галстук ученика Харрсу. Этот галстук плохо вязался с описанием Росситера, данным Мэттом. Кроме того, я был еще под впечатлением его гордого заявления: «Я детектив».
— У меня есть теория, — на полном серьезе продолжил он. — Наше сознание обладает временем. Просто надо зажмуриться и храбро идти вперед. А затем знаете, что происходит?
— Конечно, — отвечал я. — Вы летите кубарем с лестницы.
— Вы падаете и оказываетесь в самом центре истины. Я не боюсь столкновений с неодушевленными предметами. Все эти стены, столбы, заборы — ерунда. Я постоянно в них вращаюсь. Главное — мысль. Но теперь это большая редкость. Люди не понимают чистого эфира обмена мыслями. Потому что так трудно работать без риска быть уволенным. — Он нахмурился, вспоминая о своем печальном опыте в этой области. — Но я всегда хотел быть детективом. Поэтому, когда меня уволили в Нью-Йорке отовсюду, откуда это только возможно, я стал детективом. Что и говорить, это было не очень честно с моей стороны, но я все же стал им.
— Но как? — удивленно спросил я, плохо понимая, сон это или явь.
— Я посетил шефа нью-йоркской полиции, — угрюмо пробурчал мой собеседник.
Шутка зашла слишком далеко. Я уже собирался отпустить кое-какие замечания, когда, глянув на Росситера, вдруг понял, что он вовсе не шутит. Может, он и псих, но не шутник.
— Он и назначил меня детективом, — продолжал молодой человек. — Я бы показал вам мой значок, но я его куда-то дел. Зато у меня есть удостоверение.
Он уселся на ступеньку, совершенно не имея ничего против того, что на плечах у него, словно накидка, лежит грязный коврик. Выплюнув окурок, прилипший к его нижней губе, он вытащил кисет с табаком, бумагу и, гордо поглядев на них, стал сворачивать фантастическую сигарету. Она напоминала недоразвитый рог изобилия, из которого обильно сыпался табак. Горела она как добрый факел. Добродушно попыхивая ею, он как ни в чем не бывало говорил:
