Ознакомительная версия.
– Но дамы знают… — пролепетал он, — что я никогда…
– Дамы знают все, что ты делаешь и что говоришь, заруби себе это на носу и помни, что при малейшей…
– О! Неужели вы считаете меня способным?.. — вскрикнул Арзак.
– Это твое дело, решай сам. Однако уже поздно, ты можешь идти, если дамы ничего тебе не прикажут.
Графиня благосклонно кивнула, Арзак поклонился до земли два или три раза и вышел в сопровождении Мари Будон. Она скоро вернулась и сказала, поставив свечу на стол:
– Теперь я за него ручаюсь, он и не пикнет.
– Это ничего не значит, — сказал Жак.
– Как! — закричала Мари Будон, вдруг обернувшись к нему.
– Слова посеяны, а вот что мы пожнем…
– Это мы еще увидим.
Графиня встала, не говоря ни слова, но по озабоченному выражению ее лица было ясно, что она разделяет зловещие предчувствия Жака Бессона.
Через две недели пять человек сидели в трактире на площади Мартурэ. Это были Клод Рейно, Этьен Гра, Антуан Перен, Жан Морен и Андре Арзак. Жана Морена скоро выпустили, как и Пьера Вильдье и Мишеля Бессона, арестованных, как и он, по косвенным подозрениям. Они сидели тут больше трех часов, а так как в это время бутылки то и дело являлись на столе, все так разгорячились, что стало трудно держать язык за зубами. Результат не замедлил сказаться, и вскоре Клод Рейно, а за ним и все другие громко закричали:
– Еще бутылку, платят дамы!
Арзак, хитрый, лукавый и недоверчивый, но в то же время хвастливый и тщеславный, мог напустить на себя важный вид и при этом утратить всякую осторожность. Именно так и случилось, поскольку за всеми его словами внимательно следил некто, сидевший неподалеку. Среди посетителей в трактире находился переодетый в штатское жандарм, который, якобы увлеченный беседой с крестьянами, ловил каждое слово, произнесенное за столом. Он сидел на месте до тех пор, пока пастух, за которым он следил уже несколько дней, не остался один, когда его собутыльники вышли подышать свежим воздухом. Жандарм тотчас же подсел к Арзаку.
– Вы малый хитрый, — обратился он к пастуху, — и больше других знаете о происшествии в Шамбла. Вы могли бы много чего о нем рассказать, если бы захотели.
Окончательно убедившись в том, что судьи и Марселанжи поручили жандармам подкупать свидетелей, чтобы скомпрометировать дам, Арзак увидел возможность неплохо на этом заработать. Однако он не решался затеять двойную игру не из каких-то моральных соображений, а потому, что боялся Мари Будон, чьи угрозы еще звучали у него в ушах.
– Ну, признавайтесь же, что вы знаете многое, чего не знают другие, — продолжал жандарм, подливая вина в стакан Арзака.
– Может быть, — осторожно ответил пастух.
– Что же мешает вам говорить?
– Ничего, но…
– Но… что же? Говорите, Арзак, не стесняйтесь.
– Если бы мне предложили хорошее место или приличное вознаграждение…
– То вы сказали бы все?
– Это зависит от того, что за место и какое…
– Пойдемте со мной к судебному следователю, думаю, вы с ним договоритесь.
– Сначала идите вы, а я пойду за вами, — возразил Арзак. — Нехорошо, если нас увидят вместе в городе.
Он так осторожничал, потому что помнил о Мари Будон. Решив сознаться, то есть предать Жака за хорошее место или большую сумму, Арзак прекрасно понимал, что после ареста Жака Мари первым делом попытается отомстить тому, кто на него донес. Он знал, что, если пойдет к следователю вместе с жандармом, выдаст себя с головой. И все же он решился.
Когда через четверть часа пастух предстал перед следователем, он уже решил, что потребует взамен тех показаний, которые прольют свет на случившуюся трагедию.
– Только я один все знаю, — неустанно повторял он самому себе, как бы желая увериться, что ему не откажут, — и мне должны дать место, или я не скажу ни слова.
Когда его стали допрашивать, Арзак ответил, что готов все рассказать, если ему дадут место по его выбору или хорошую сумму денег. Но следователь тут же одернул его и сказал, что суд ни с кем не идет на сделку. Оказавшись в ловушке, Арзак отказался говорить, потому что был совершенно уверен, что за его признания ему должны заплатить. Ничего не добившись от пастуха, блюститель порядка отпустил его, однако приказал установить за ним слежку. Потом следователь вызвал к себе Клода Рейно и всех, кого видели вместе с Арзаком, то есть Антуана Перена, Этьена Гра и Жана Морена.
А в это время в доме графинь де Шамбла происходило вот что. Успокоенные арестом Вильдье, Жана Морена и Мишеля Бессона, дамы и Мари Будон снова забеспокоились, узнав, что судьи, отпустив этих троих, предпримут новое расследование. Между тем по городу поползли самые противоречивые слухи, а одно на первый взгляд пустяковое происшествие совершенно выбило графиню из колеи.
Как-то раз, вернувшись домой, она увидела трех человек, стоявших у ее дома и с любопытством рассматривавших висевший над парадным входом барельеф, изображавший голову горгоны. Она услышала, как один из них сказал:
– Глядя на эту голову, страшное выражение которой так хорошо передано художником, я однажды заметил в ней удивительное сходство с графиней ла Рош-Негли, и в тот же самый день пришло известие об убийстве в Шамбла. Какое странное совпадение, вы не находи…
Появление графини помешало ему договорить. Однако все это очень встревожило госпожу Негли, которая со свойственной аристократам спесью пребывала в полной уверенности, что может беспрепятственно и безнаказанно диктовать свою волю общественному мнению и даже правосудию.
В тот день, когда жадность Арзака едва не привела к их разоблачению, мать и дочь сидели и вышивали, то и дело тревожно прислушиваясь к шуму на улице, как вдруг вошла Мари Будон. Не говоря ни слова, графиня пристально посмотрела на служанку, и ее взгляд был красноречивее всяких слов.
– Нет, — ответила Мари на этот безмолвный и полный тоски вопрос. — Новостей никаких.
– Арзак не приходил?
– Нет еще.
– Ты не боишься?..
– Напротив, очень его опасаюсь, но я приняла меры…
– Какие же?
– За ним следит человек, преданный мне и вам, мой земляк из Лозера. От него-то я все и узнаю.
– Послушай, Мари, — сказала вдруг графиня, — я должна признаться, что меня терзают мрачные предчувствия. Мне повсюду мерещится опасность, и мне кажется, что всех нас скоро постигнет беда.
– О да, — вскрикнула Теодора, — поедемте, матушка, поедемте отсюда поскорее!
– Что ты скажешь на это, Мари? — обратилась графиня к служанке.
– Я скажу, — ответила служанка глухим голосом, — что это, очевидно, предостережение свыше.
Она вдруг остановилась, немного смутившись, а потом продолжила резким и решительным тоном:
– Откуда бы это предостережение ни исходило, к нему надо прислушаться, поскольку его ощущаете и вы, и госпожа Теодора, и Жак, и я.
– Ах, вот как! — произнесла графиня, которую поразила слабость такой женщины, как Мари Будон. — И ты тоже?
– Да, я чувствую…
Чьи-то шаги на лестнице не дали ей договорить.
– Кто это может быть? — спросила графиня.
Мари Будон побежала открывать, и вскоре в комнату вошел человек.
– Это мой земляк, о котором я вам говорила, — пояснила Мари Будон, указывая на пришедшего, который был не кто иной, как Жан Морен, прозванный Будулем.
Она повернулась к нему и спросила:
– Ты, наверно, хочешь что-нибудь сказать?
– Да-да, хочу, — ответил Жан Морен запыхавшись. — Я бежал, как видите, сломя голову, потому что нельзя терять ни минуты.
– Разве случилось что-нибудь серьезное?
– Да, теперь уж не до шуток.
Три женщины быстро переглянулись, потом Мари Будон продолжала, наклонившись к Жану Морену:
– Ну что? Говори!
– Во-первых, — отвечал тот, — если Арзак и не рассказал всего судье час тому назад, то это не его вина. Сам-то он был бы рад.
– Негодяй! — закричала Мари Будон дрожавшим от гнева голосом.
– Что же помешало этому негодяю? — спросила графиня.
– Ему не захотели платить.
– Что ты сказал?!
– Судья отказался торговаться, а то бы Арзак рассказал все, что знает.
Графиня затрепетала при одной мысли об этом.
– Я должен был убить Арзака, а не Юпитера, — прошептал вошедший Жак.
– Ты хочешь еще что-то сказать, Будуль? — спросила служанка своего земляка.
– К сожалению, да.
– Что же еще? — прошептала графиня.
– Еще… слова Клода Рейно, ваше сиятельство.
– С кем он говорил?
– С судебным следователем, ваше сиятельство.
– Когда?
– Двадцать минут назад.
Жак Бессон, который, вернувшись в гостиную, стоял, прислонившись к окну, по-видимому, испытывал сильное волнение, поскольку его лицо сделалось бледным словно полотно. Взглянув на него, графиня не на шутку перепугалась.
Ознакомительная версия.
