Ознакомительная версия.
– Какое нам тогда дело, будет он говорить или молчать? — надменно ответила графиня.
– Мы сами будем в безопасности, матушка, но наше имя будет запятнано…
Графиня быстро повернулась к дочери, покраснев от негодования и гнева.
– Запятнано! — закричала она. — Имена ла Рош-Негли и Шамбла запятнаны смешным приговором судей, ничтожных людей, едва осмеливающихся кланяться мне, когда они не одеты в свои мантии! Имена, которые мы носим, выше нападок подобных людей, и я удивляюсь, Теодора, что ты придаешь хоть малейшее значение их приговору, по крайней мере относительно нас.
Госпожа Марселанж не была столь уверена в непогрешимости и неподсудности фамилии ла Рош-Негли, но она никогда не пыталась разубедить в этом свою мать, поэтому лишь сказала:
– Пусть так, матушка, нам нечего опасаться ни за себя, ни за наше имя. Однако честь и благородство обязывает нас остаться здесь, с Жаком.
– Жак никогда ничего не скажет, — вмешалась в разговор Мари Будон. — Я вам уже говорила и снова повторю, что судьям не удастся вырвать у него ни единого слова против вас. Я не хочу его смерти и хотела бы его спасти, но если вдруг Жак Бессон лишится головы, то это случайность, не более того. Когда же речь идет о чести двух дам ла Рош-Негли, то ее надо спасать любой ценой. Вот почему я, как и графиня, думаю, что пора оставить Пюи и даже Францию, сейчас, немедленно.
– Итак, — прошептала госпожа Марселанж со сдержанным негодованием, — причина, по которой мы можем бросить Жака на произвол судьбы вместо того, чтобы бороться за него против судей, или, лучше сказать, наших врагов, состоит в том, что Жак слишком великодушен для того, чтобы заговорить даже после гнусного предательства с нашей стороны! Ах! Матушка, я спрашиваю себя, позволено ли урожденной ла Рош-Негли вести себя подобным образом? Если да, то я со стыдом вынуждена признать, что бывший свинопас из Шамбла куда благородней, чем я и моя мать!
Сказав это, она без сил рухнула в кресло. Выслушав ее, мать внимательно посмотрела на дочь.
– Теодора, — сказала она наконец, не спуская с нее глаз, — я одобряю чувства, о которых ты говорила, и хочу тебе сказать, что полностью разделяю их. Однако я удивлена столь решительной переменой в твоем поведении, и не сердись на меня, если я задам тебе вопрос: какое чувство, кроме благородства, которое я вполне понимаю, сделало тебя столь мужественной, твердой и преданной?
Язвительный взгляд графини так ясно закончил ее мысль, что Теодора покраснела и смутилась.
– Что же ты не отвечаешь мне, Теодора? — настаивала графиня.
– Ну что ж такого! — прошептала та тихим голосом, таким тихим, что надо было угадывать слова. — Ну что ж такого… если бы и так!..
Графиня несколько минут постояла нахмурив лоб, потом повернулась к Мари Будон и сказала ей голосом спокойным и не терпящим возражений:
– Мари, мы остаемся.
– Хоть я и против, — ответила служанка, — но если так вам угодно, то возражать не стану, — и тут же добавила: — Раз мы остаемся, то я пойду к Арзаку.
– Зачем? Что тебе от него надо?
– В деле первого сентября замешаны два человека.
– Ну и что?
– Один из них в тюрьме, причем нас он не волнует, но другой — Арзак, то есть олицетворение алчности, вероломства, измены, Арзак, который готов предать нас в любую минут и все рассказать, — разгуливает на свободе. Надо найти способ сделать так, чтобы он прикусил язык раз и навсегда.
– Мне думается, это очень трудно, Мари.
– Кажется, такой способ есть.
Она на минуту задумалась.
– Вот, — сказала она наконец. — Я обещаю ему десять тысяч франков, даю ему шестьсот золотом, доказываю, что судьи обманули его, и он не получит ни места, ни денег. Вид шестисот франков внушит ему уверенность, что он получит обещанные десять тысяч… Словом, я знаю Арзака и ручаюсь, что он будет на нашей стороне.
– Ступай, Мари, и сделай все, что считаешь нужным.
– Это еще не все. У нас есть двадцать свидетелей, а нам надо сто. Я поговорю с Жаном Мареном, и они будут у нас самое большее через три дня. Ваше имя останется вне подозрений: свидетели увидят только Морена и станут договариваться с ним. Это обойдется вам в четыре тысяч франков. Нельзя допустить, чтобы Марселанжи опередили нас. Все, я бегу к Арзаку.
Она быстро вышла, положив в карман шестьсот франков для Арзака.
Тот, кто вошел бы в гостиную графинь де Шамбла утром 14 марта 1842 года, по виду этой комнаты, по царившему там молчанию, по угрюмому и мрачному виду собравшихся там женщин сразу бы понял, что в этой семье произошло какое-то важное и печальное событие. В тот день в уголовном суде начиналось слушание дела, которое уже полтора года не давало им покоя и из-за которого они находились в постоянном страхе.
С самого утра Мари Будон закрыла решетчатые окна, выходившие на здание суда. Дамы могли видеть всех входивших и выходивших оттуда, но при этом были защищены от оскорблений, которым они могли подвергнуться со стороны толпы. Теодора и Мари Будон стояли у окна, пытаясь разыскать среди стоявших внизу знакомых людей. Тем временем графиня, не в силах оставаться на одном месте, беспокойно ходила по комнате.
– Вот она! — прошептала вдруг госпожа Марселанж.
– Кто? — спросила графиня.
– Она! — ответила Мари Будон с ненавистью, которая могла относиться только к одной женщине, так что графиня сразу поняла, о ком речь.
Она бросилась к окну и увидела молодую женщину в трауре с чрезвычайно бледным лицом, на котором лежала печать глубокой печали. Она шла под руку с мужчиной. Толпа почтительно расступилась перед ними. Этой женщиной была госпожа Тарад, которой все оказывали знаки уважения и сочувствия. Она опиралась на руку своего брата, Тюрши де Марселанжа. Узнав ее, графиня заскрежетала зубами от бешенства и прошептала дрожащим голосом:
– Ах, когда же настанет моя очередь? Когда же я смогу растерзать ее?
Толпа росла с каждой минутой, и дамы вскоре увидели Андре Арзака и Жана Морена. Мари Будон первая заметила их и, накинув плащ, направилась к двери.
– Ты куда собралась, Мари? — спросила у нее графиня.
– Туда, — ответила служанка, указывая на здание суда.
– Сквозь эту свирепую толпу? Да ты что! Неужели ты не убедилась, как эта чернь тебя ненавидит? Они рассекли тебе руку камнем и разорвут тебя на куски, если ты туда сунешься. Так что лучше скрой капюшоном лицо, иначе тебя узнают.
– А я и не думаю скрываться, — возразила Мари Будон. — Я стану смотреть им прямо в глаза, и никто меня не тронет. И потом, я говорила Арзаку, что буду следить за ним, когда судьи начнут его допрашивать. Я хочу, чтобы он видел меня. К тому же вам надо знать, что будет происходить во время суда. Кто же вам это расскажет, если не я? Не бойтесь, одно лишь имя Мари Будон вызывает у них страх, и никто не осмелится даже заговорить со мной.
Она вышла, и через несколько минут ее хозяйки увидели, как она скрылась в зале суда. Толпа стояла так плотно, что Мари Будон с трудом удалось через нее пробиться. Она потребовала, чтобы ее пропустили, так как она хотела сообщить судьям нечто важное. Ей поверили, и очень скоро она оказалась в первом ряду, откуда ей все было видно и слышно. Оглянувшись по сторонам, Мари поняла, что ее появление не осталось незамеченным.
Ее внимание привлекли госпожа Тарад и ее брат, Тюрши де Марселанж, и Гильемено, бывший адвокат кассационного департамента. Исполненная достоинства и искренности скорбь придавала правильным чертам молодой женщины величие, по-видимому, вызвавшее сострадание даже у судей. Это не ускользнуло от зоркого взгляда Мари Будон, которая видела в этой скорби и вызванном ей сочувствии лишь тонкую хитрость, направленную на то, чтобы растрогать публику и членов суда.
Затем Мари посмотрела на скамью свидетелей и увидела там Арзака, во все глаза смотревшего на нее. Выражение лица пастуха казалось решительным и дерзким, так что хорошо знавшая его Мари убедилась, что он готов противостоять всем уловкам и угрозам и сохранит тайну, которую у него отказались купить. По блеску его глаз она заключила, что смогла внушить ему полное доверие к дамам и стойкую неприязнь к судьям.
Вдруг по толпе пробежал ропот, и все устремили взгляды на маленькую дверь, откуда появился человек под конвоем двух жандармов. Это был Жак Бессон. Его спокойный твердый взгляд и в какой-то мере добродушное лицо удивили собравшихся. Они совсем иначе представляли себе человека, обвиняемого в убийстве. Когда Жак Бессон вошел в зал, то встретился взглядом с Арзаком. Они обменялись какими-то едва заметными знаками. В них содержалось не то обещание, не то обязательство, не то уверение. Как бы то ни было, после этого спокойное лицо Жака просияло.
Когда он подходил к судьям, то заметил сидящую в первом ряду Мари Будон, и лицо его немного покраснело. «Ее послали дамы!» — подумал он. Она пришла, чтобы посмотреть, как он держится и что говорит, а также для того, чтобы сказать ему: «Не сомневайся в покровительстве дам, они за тебя, они тебя не забывают, помни и ты их!»
Ознакомительная версия.
