— Да, — вздохнул мистер Брэдли. — Никуда не деться. Я тот, кто послал шоколад сэру Юстасу. Так получается, и я даже сумел это доказать. Но поразительно, что ничего из этого я не помню. Скорее всего пока я все это проделывал, мои мысли были где-то совсем далеко. Временами я бываю немножко рассеян — я это знаю.
Роджер с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться, что было бы совсем некстати. Вместо этого он с суровой миной спросил:
— А как бы вы объяснили мотив своих действий, Брэдли?
Мистер Брэдли оживился:
— Вот в этом-то и была вся трудность. Я долго не мог подобрать для себя подходящий мотив. Как придумать — что бы могло меня связывать с сэром Юстасом? Конечно, мы все, кто бывает в «Радуге», наслышались о нем всякого. Я знал, что он пошловат. Но личной неприязни я к нему не испытывал. Пусть будет какой угодно, не мое это дело. Я и не видел его ни разу. Да, в мотиве-то и была вся загвоздка, и его надо было найти. Иначе ради чего я бы стал покушаться на его жизнь?
— Ну, и нашли?
— Полагаю, мне удалось найти, что могло быть реальным поводом для преступления, — проговорил мистер Брэдли не без гордости. — После долгих раздумий я вспомнил, что как-то, беседуя с приятелем о работе профессиональных сыщиков, я поведал ему о своем тщеславном желании совершить убийство, поскольку я совершенно уверен, что могу проделать это так, что меня никто никогда не заподозрит. «И какое, должно быть, это острое ощущение», — помнится, сказал я тогда ему; ни одна азартная игра не сравнится с этим. Я втолковывал ему, что убийца заключает пари не с кем-нибудь, а с полицией, и причем сразу на две жизни: на свою собственную и на жизнь своей жертвы; если убийцу не обнаруживают, он получает — как выигрыш — и другую; если его поймают, обе жизни им проиграны. Для человека, которому давно приелись обычные развлечения, то есть для меня, убийство должно быть чем-то вроде хобби.
— А! — произнес Роджер, сообразив, в чем тут дело.
— Так вот, когда я вспомнил тот разговор, — мистер Брэдли был совершенно серьезен, — он показался мне весьма знаменательным. Я сразу отправился к этому приятелю и спросил его, помнит ли он, о чем мы с ним тогда говорили, и готов ли он поклясться, что такой разговор между нами был. Он ответил, что готов, и даже припомнил кое-какие подробности, еще более убийственные для меня. Я был настолько потрясен, что взял у него показания. В своих показаниях он сообщил, что, развивая далее свою мысль об убийстве, я стал строить планы, как лучше всего осуществить задуманное. Надо выбрать человека, рассуждал я, от которого мир хотел бы избавиться, но не обязательно политика (слишком заметных лиц я решил избегать), и, выбрав, разделаться с ним с дальней дистанции. А чтобы поддерживать напряжение, как в игре, надо было, рассуждал я, оставить одну-две полувнятные улики. Получалось из этого разговора, что я оставил больше улик против себя, чем собирался. И в заключение мой приятель сообщил, что, когда я уходил от него, я твердо пообещал при первой возможности осуществить задуманное убийство. Еще я сказал ему, что со временем, когда я напрактикуюсь, у меня может развиться упоительное хобби, а что касается опыта, то он будет просто бесценен для меня как для автора детективных романов. Так что, как мне кажется, — с большим достоинством констатировал мистер Брэдли, — мой мотив полностью обоснован.
— Убийство ради эксперимента, — задумчиво заметил Роджер.
— Убийство для пресыщенных искателей удовольствий, — поправил его мистер Брэдли. — Такой прецедент уже был, как вам известно. Лоуб и Леопольд. Вот вам, пожалуйста, пример. Итак, считаете ли вы, господин президент, что моя версия доказана?
— С моей точки зрения, абсолютно. В вашей аргументации нет ни единой ошибки.
— Я постарался не очень растекаться мыслью. Другое дело, когда я пишу книги — там я себя не ограничиваю. Сэр Чарлз, вы могли бы выстроить премерзкое судебное дело против меня, не так ли?
— Видите ли, мне понадобилось бы более тщательно изучить факты, чтобы вникнуть в суть вашего дела. Но на первый взгляд, Брэдли, рассматривая пока только косвенные данные (а, как вы понимаете, для меня они самые важные), я должен признать, что у меня почти нет сомнений в том, что именно вы послали отравленный шоколад сэру Юстасу.
— А если бы я объявил, в эту самую минуту, на этом самом месте, находясь в трезвом уме и твердой памяти, что это я их и послал? — упорствовал мистер Брэдли.
— У меня не было бы оснований вам не поверить.
— Но, увы, я их не посылал. А вообще, если бы мне дали побольше времени, я бы смог вам всем доказать самым убедительным образом, что конфетки послал, к примеру, архиепископ Кентерберийский, или, скажем, Сайбил Торндайк, или президент Соединенных Штатов, да кто угодно на свете, назовите кого хотите. Вот чего стоят доказательства. Я состряпал дело против самого себя, основываясь на том единственном факте, что у моей сестры завалялось несколько ветхих мейсоновских бланков. И говорил я вам правду, ничего, кроме правды. Но не сказал, однако, всего. Виртуозно доказать можно все что угодно, равно как и виртуозно исполнить можно все что угодно. Дело только за выбором. Если вы знаете, что именно вы должны донести до публики, а что следует не заметить, обойти, вы докажете любую версию, и притом самым убедительным образом. Это я проделываю в каждой своей книге, и пока ни один рецензент не разнес мои творения за халтурно слепленную аргументацию. Хотя, кто знает, — скромно прибавил мистер Брэдли, — допускаю, что рецензенты и не читают моих книг.
— Ну что же, любопытно задумано, — резюмировала мисс Дэммерс. — И на редкость поучительно.
— Благодарю, — смиренно промолвил польщенный мистер Брэдли.
— На самом деле это означает, — не без язвительности заключила миссис Филдер-Флемминг, — что вы таки не знаете, кто является преступником.
— Нет, конечно, я знаю, — равнодушно откликнулся мистер Брэдли, — но не могу доказать.
Члены Клуба словно проснулись.
— Вы нашли кого-то еще? Вопреки тому, что шансы выявить того, кто соответствовал бы всем вашим условиям, столь мизерны? — Сэр Чарлз был обескуражен.
— Думаю, она могла бы соответствовать, — сказал мистер Брэдли, — но я проверил еще не все.
— Она! — Мистер Читтервик был изумлен.
— Да, это женщина. То, что преступление совершено женщиной, — очевидно. И это как раз одна из сторон, которую я старался пока обходить. Странно, что до сих пор никто об этом ни слова не произнес. Как раз единственное, что можно с твердостью утверждать, что преступление — женских рук дело. Мужчине никогда бы в голову не пришло послать другому мужчине отравленные конфеты. Он послал бы отравленные лезвия для бритья, или виски, или пиво, как и поступил этот мерзавец, приятель доктора Уилсона. Мы же имеем типично женское преступление.
— Странно, — тихо произнес Роджер.
— Вы не согласны со мной, мистер Шерингэм?
— Да нет, я просто весь в сомнении, — сказал Роджер. — Вообще-то дело очень путаное.
— Непроницаемое, я бы так его охарактеризовал, — многозначительно проговорил мистер Брэдли.
— Ну хорошо, — нетерпеливо вмешалась мисс Дэммерс, которой надоели бесконечные отклонения от темы и хотелось наконец узнать главное. — Вы нам все-таки назовете преступника, мистер Брэдли?
Мистер Брэдли взглянул на нее не без лукавства:
— Я же сказал, что это ни к чему не приведет, поскольку я не могу ничего доказать. К тому же тут примешался еще такой пустячок, как дамская честь.
— То есть вы опять возвращаетесь к закону о клевете, чтобы не попасть впросак?
— О нет, ни в коем случае. Я без малейших колебаний уличил бы ее в убийстве. Тут есть одно серьезнейшее обстоятельство. Дело в том, что эта дама была какое-то время любовницей сэра Юстаса, а в подобные вещи вникать не положено из соображений приличия.
— Ах, вот оно что! — вырвалось у мистера Читтервика.
— Вы желаете что-то сказать? — приветливо обратился к нему мистер Брэдли.
— Нет, нет, просто меня заинтересовало, не совпадают ли у меня с вами кое-какие соображения. И ничего больше.
— Вы имеете в виду вариант брошенной любовницы?
— Вот-вот, — смутился мистер Читтервик.
— Это все так и есть. Вы тоже вышли на эту версию? — Брэдли говорил тоном учителя, который с благосклонной улыбкой поощряет способного ученика. — Это самая точная версия, по всей вероятности. Если взглянуть на дело исходя из характера сэра Юстаса, то образ терзаемой ревностью женщины, оставленной им, вырисовывается с предельной ясностью. Я совершенно намеренно не стал упоминать о пункте тринадцатом в перечне сформулированных мною условий, а он гласит: преступник должен быть женщиной. Теперь, рассуждая о виртуозности доказательств, хочу сказать, что ведь ни сэру Чарлзу, ни миссис Филдер-Флемминг нельзя в этом отказать, не так ли? И оба они не стали исследовать связь между преступником и нитробензолом, хотя это для дела весьма существенно.
