— Нет, — говорил мистер Харпер, — я был в экспедиции всего шесть месяцев. Но я хорошо знаю о состоянии дел мистера Блайнбера.
— Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о его племяннике? — попросил Пуаро.
— Он однажды объявился здесь. Довольно приятный молодой человек. Я лично никогда не встречал его раньше. Но кое-кто здесь его знал. Я думаю, доктор Эймс и доктор Шнайдер. Старик с ним не слишком-то ладил. Они тут же сцепились. «Ни цента! — кричал старик. — Ни цента сейчас и ни одного после моей смерти! Я собираюсь отдать свое состояние на завершение труда всей моей жизни. Я говорил сегодня об этом с мистером Шнейдером». И далее в том же духе. Молодой Блайнбер тут же отбыл в Каир.
— Он был в то время здоров?
— Старик?
— Нет, молодой.
— Мне кажется, он упоминал, что у него что-то не в порядке. Но ничего серьезного, иначе я бы запомнил.
— И еще один вопрос. Мистер Блайнбер оставил завещание?
— Нет, насколько мне известно.
— Вы остаетесь в экспедиции, мистер Харпер?
— Нет, сэр. Как только завершу дела, немедленно отправляюсь в Нью-Йорк. Можете смеяться, если вам угодно, но мне не хочется стать следующей жертвой проклятого Мен-Хен-Ра. Он и меня достанет, если я не уберусь отсюда. — Молодой человек вытер пот со лба.
Пуаро пошел прочь, бросив на ходу со странной улыбкой:
— Между прочим, одну из своих жертв он настиг в Нью-Йорке.
— О, дьявол! — донеслось ему вслед.
— Однако молодой человек нервничает, — задумчиво произнес Пуаро, когда мы остались одни. — Он дошел до предела, да, до полного предела.
Я с удивлением взглянул на Пуаро, но его загадочная улыбка мне абсолютно ничего не сказала.
Мы отправились осматривать раскопки вместе с сэром Гаем Уильярдом и доктором Тоссвилом. Основные находки уже отослали в Каир, но и кое-какие из оставшихся были весьма интересны. Увлеченность молодого баронета была совершенно очевидна. Но я заметил, что во всем его поведении сквозила некая нервозность, как будто он не мог избавиться от ощущения нависшей над ним опасности.
Мы зашли в отведенную нам палатку, чтобы вымыть руки и переодеться к ужину. Высокий темнокожий человек в белых одеждах грациозно отступил, давая нам войти, и пробормотал приветствия на арабском.
— Вы — Хасан, бывший слуга сэра Джона Уильярда?
— Я служил сэру Джону, теперь служу его сыну. — Он сделал шаг в нашу сторону и понизил голос: — Говорят, что вы очень мудрый и умеете обращаться со злыми духами. Заставьте молодого хозяина уехать отсюда. Зло наполнило воздух вокруг нас. — Резко повернувшись, он вышел, не ожидая ответа.
— Зло в воздухе, — пробормотал Пуаро. — Да, я это чувствую.
Наш ужин прошел в молчании. На полу расположился доктор Тоссвил, вытянувшись во всю длину на египетских древностях. Мы уже собрались расходиться по своим палаткам — готовиться ко сну, как вдруг сэр Гай схватил за руку Пуаро и указал на что-то впереди. Мрачная фигура молча двигалась между палатками. Но это был не человек: я отчетливо разглядел голову собаки. Такую фигуру я видел нарисованной на стенах гробницы. Кровь буквально застыла у меня в жилах.
— Mon Dieu, — пробормотал Пуаро, истово крестясь. — Это Анубис, шакалоголовый бог умерших душ.
— Кто-то разыгрывает нас, — воскликнул доктор Тоссвил, вскакивая на ноги.
— Он отправился в вашу палатку, Харпер, — пробормотал смертельно бледный сэр Гай.
— Нет, — возразил Пуаро, покачав головой. — В палатку доктора Эймса.
Доктор недоверчиво посмотрел на него и затем воскликнул, повторяя слова Тоссвила:
— Кто-то разыгрывает нас! Идемте, поймаем его. — И он устремился в погоню за таинственным призраком. Я последовал за ним. Но мы так никого и не нашли — ни одной живой души.
Мы вернулись обескураженные и обнаружили, что Пуаро уже принял весьма энергичные меры для обеспечения персональной безопасности. Он лихорадочно рисовал на песке вокруг палатки различные знаки и диаграммы. Среди них я узнал пятиконечную звезду, или Пентагон, который повторялся много раз. Верный своей привычке, Пуаро прочел импровизированную лекцию о ведьмах и магии вообще и белой магии как альтернативе черной, ссылаясь при этом на «Книгу мертвых»[9].
Все это вызвало взрыв возмущения у доктора Тоссвила. Он оттащил меня в сторону и сердито воскликнул:
— Чепуха, сэр! Чистая белиберда. Этот человек — самозванец и обманщик. Он не понимает разницы между средневековыми предрассудками и верованиями Древнего Египта. Я никогда раньше не встречал такой невероятной смеси невежества и наивности.
Я успокоил возмущенного эксперта и присоединился к Пуаро, который ушел в палатку. Мой маленький друг сиял.
— Теперь мы можем быть спокойны, — радостно сообщил он. — И я могу немного вздремнуть. У меня дикая головная боль. Нужен хороший настой из трав.
Как будто в ответ на эту просьбу, полог палатки распахнулся, и внутрь вошел Хасан с дымящейся чашкой, которую он предложил Пуаро. Это был настой ромашки, в целебную силу которого мой друг верил безоговорочно. Мы поблагодарили Хасана и отказались от второй чашки настоя для меня, после чего наконец остались одни.
Я разделся и долго стоял у входа в палатку, вглядываясь в пустыню.
— Удивительное место. Замечательная штука археология! А сколько в ней очарования! Жизнь в пустыне, постоянное соприкосновение с тайнами ушедшей цивилизации. В самом деле, Пуаро, не может быть, чтобы вы этого не чувствовали!
Однако ответа на мой взволнованный монолог не последовало. Я повернулся, слегка обеспокоенный. Моя тревога была не напрасна… Пуаро лежал на спине поперек койки, его лицо было искажено страшной гримасой, углы рта подергивались… Рядом валялась пустая чашка. Я подскочил к нему, а затем помчался через весь лагерь к палатке доктора Эймса.
— Доктор Эймс, — закричал я, — идемте скорее!
— Что случилось? — спросил появившийся в пижаме доктор Эймс.
— Мой друг. Он умирает. Это настой ромашки. Задержите Хасана в лагере, — задыхаясь, проговорил я.
В мгновение ока доктор примчался к нашей палатке. Пуаро лежал в том же положении, в каком я его оставил.
— Невероятно! — воскликнул доктор Эймс. — Это похоже на апоплексический удар. Хотя, вы сказали, что он что-то пил? — Он поднял пустую чашку.
— Но только я совсем ничего не пил, — произнес спокойный голос.
Мы в изумлении обернулись. Пуаро сидел на кровати и улыбался.
— Нет, — мягко повторил он, — я не пил этого. Пока мой добрый друг Гастингс размышлял о прелестях пустыни, у меня была возможность незаметно вылить этот настой. Но не в себя, а в бутылочку. И эта бутылочка отправится на анализ в лабораторию.
Доктор сделал резкое движение.
— Нет, нет, доктор, вы ведь разумный человек и понимаете, что насилием здесь ничего не добьешься. Пока Гастингс отсутствовал, у меня было достаточно времени, чтобы спрятать бутылочку в надежное место. Ну-ка, быстро, Гастингс, держите его!
Я не понял опасений Пуаро. Готовый спасти моего друга, я бросился к нему. Но резкое движение доктора имело другой смысл. Он быстро поднес руку ко рту, и в воздухе разлился запах горького миндаля. Он качнулся вперед и упал.
— Еще одна жертва, — мрачно произнес Пуаро. — Но последняя. Возможно, это был лучший выход. На его счету три смерти.
— Доктор Эймс! — вскричал я, потрясенный. — А я-то думал, что вы верите в действие потусторонних сил.
— Вы просто неправильно поняли меня, Гастингс. Я говорил, что верю в страшную власть суеверий. Если однажды происходит ряд смертей, причиной которых, по мнению большинства, является месть разгневанного духа фараона, то вы можете спокойно зарезать человека чуть ли не среди бела дня, и все равно эту смерть тоже припишут сверхъестественным силам. Я с самого начала подозревал, что кто-то пытается играть на этом. Думаю, что эта идея возникла у доктора Эймса после смерти Джона Уильярда, когда немедленно появились кривотолки подобного рода. В смерти сэра Джона не было кому-нибудь выгоды. А вот с мистером Блайнбером ситуация совершенно иная. Он был очень богатым человеком. В сообщении, присланном из Нью-Йорка, было кое-что, наводящее на след. Начнем с того, что у молодого Блайнбера в Египте был приятель, у которого он хотел попросить взаймы. Подразумевалось, что это его дядя. Но мне казалось, что в этом случае он бы так прямо и сказал об этом. Его же слова предполагали существование именно друга. Блайнбер с трудом наскреб денег на поездку в Египет. Дядя не дал ему ни пенни, но тем не менее он смог купить обратный билет до Нью-Йорка. Кто-то одолжил ему деньги.
— Ну, все это не слишком-то весомо, — заметил я.
— Да, но есть еще кое-что, мой дорогой Гастингс. Очень часто фраза, сказанная в переносном смысле, воспринимается буквально. Но ведь иногда бывает и наоборот. Слова, имеющие вполне конкретный смысл, могут принять за метафору. Молодой Блайнбер ясно пишет: «Я — прокаженный». Но почему-то никому не пришло в голову, что он застрелился потому, что не хотел провести остаток своих дней в лепрозории[10].
