– А почему бы и нет?
Если бы она дрогнула, выказала хоть тень страха или раскаяния, попыталась объясниться или попросить прощения, мистер Окхерст счел бы это несомненным свидетельством ее вины. Но только храбрый человек способен увидеть, насколько храбр другой человек. Отчаяние не уступает ничему – только другому отчаянию. А мистер Окхерст мыслил сейчас не настолько здраво, чтобы оценить ситуацию с точки зрения объективной морали. Даже сейчас, охваченный гневом, он не мог не восхищаться этой стойкой женщиной.
– Почему бы и нет? – с улыбкой повторила она. – Ты подарил мне жизнь, здоровье и счастье, Джек. Ты подарил мне свою любовь. Почему бы тебе не забрать свои подарки обратно? Давай же. Я готова.
Она протянула ему руки с совершенной грацией мягкости, не покидавшей ее с первого дня их встречи здесь. Джек поднял голову, бросил на нее безумный взгляд, упал на колени и порывисто прижал подол ее платья к горящим от лихорадки губам. Но миссис Деккер была слишком умна, чтобы тотчас же праздновать победу; слишком умна и все же слишком женщина, чтобы удержаться и не закрепить успех. В эту же секунду, будто бы следуя порыву гневной и оскорбленной личности, она поднялась и повелительным жестом указала на окно. Мистер Окхерст также поднялся, бросил на нее взгляд и, не говоря более ни слова, исчез из ее жизни – навсегда.
Оставшись одна, миссис Деккер закрыла окно и заперла его на задвижку, а затем подошла к каминной доске и одно за другим сожгла в пламени свечи оба письма. Не подумайте лишь, что даже в этот непростой момент она осталась хладнокровна. Ее рука дрожала, и, не будучи по природе своей жестоким человеком, на несколько минут (возможно, чуть дольше) она почувствовала себя ужасно, и уголки ее чувственного рта опустились. Когда вошел мистер Деккер, она кинулась к нему с чистосердечной радостью и уютно устроилась на его широкой груди, дающей чувство безопасности, – что донельзя взволновало и растрогало беднягу.
– Я слышал сегодня страшные вести, Эльзи, – сказал мистер Деккер, когда с нежностями было покончено.
– Не рассказывай мне ничего страшного, милый; я чувствую себя нехорошо сегодня, – ласково попросила она.
– Но речь о мистере Окхерсте и Гамильтоне.
– Прошу тебя!
Мистер Деккер не мог устоять перед миниатюрным изяществом этих безупречных рук и чувственных губ и взял ее руки в свои. Внезапно он сказал:
– Что это?
Он указал на подол ее белого платья. Там, где его коснулась рука мистера Окхерста, виднелось пятнышко крови.
Разумеется, ничего страшного не произошло; она всего лишь слегка порезалась, когда закрывала окно, створка такая массивная! Если бы мистер Деккер не забыл закрыть ставни перед уходом, возможно, этого бы не произошло. В этой реплике было такое искреннее раздражение, такой праведный напор, что мистер Деккер преисполнился сожаления. Но миссис Деккер простила его с изяществом, которое я отмечал ранее на этих страницах. С позволения читателя, мы оставим эту пару в ореоле всепрощения и уверенности в своем семейном счастье и вернемся к мистеру Окхерсту.
Спустя две недели он вошел в свою квартиру в Сакраменто и с привычным достоинством уселся за столик с «фараоном».
– Как рука, Джек? – спросил его какой-то неосторожный игрок и улыбнулся.
Джек поднял спокойный взгляд на говорившего.
– Немного мешает сдавать, но я могу делать это и левой.
И игра продолжилась в чинном молчании, всегда сопровождавшем столики, за которыми восседал мистер Окхерст.
Генри Сетон Мерримен
Неисповедимые пути
И совет сердца устави, несть бо ти вернее его.
Сирах, 37, 17 [18]
Был вечер, и речка Уолкхем, между Хоррабриджем и полуразрушенными кирпичными домами изрядно заросшая по берегам, почти совсем погрузилась во тьму. По колено в воде брел мужчина – больше полагаясь на свое знание русла, чем на зрение. Искусный рыбак, он использовал белую мошку, которую так любит мелкая коричневая форель – быть может, потому, что никогда не отказывается полакомиться у стола своих крупных белых сородичей.
На крючок ему попалась крупная рыба, и, не смея отшагнуть в темноту под нависшим над водою дубом, рыбак предпочел измотать добычу, дав ей выйти на глубокую воду. Через десять минут форель была в сачке, но стоило открыть вершу, как рыбак замер в страхе.
В нескольких шагах от него стоял человек.
Рыбак сдавленно прохрипел слова приветствия.
– Не стану вас оскорблять предложением не бояться, – ответил незнакомец, и его слова были словами несомненного джентльмена. Он стоял спокойно, позволяя реке обтекать себя, как большую скалу. Волосы его были коротко острижены.
Странная мысль медленно рождалась в мозгу рыбака – рыболовы, они вообще скоры на руку, но редкие тугодумы.
– Да-да, – кивнул его мыслям незнакомец. – Я из Дартмура. Полагаю, вы слышали о моем побеге.
– Слышал, – осторожно, чтоб не обидеть чем-то, ответил рыбак.
– И что говорят? Где я скрываюсь?
– О, полиция, как и всегда, на верном пути.
Тот горько рассмеялся, но вскоре смех его перешел в сухой кашель.
– А я был там, в развалинах. Сидел и обдумывал убийство. Я украл у булочника буханку хлеба – но не хлебом единым, а? Ха-ха-ха!
Рыбак молча протянул беглому каторжнику свою флягу. Тот с неожиданным знанием дела открутил необычной конструкции серебряную крышечку, налил себе около стакана и выпил.
– Четыре года не пил! – выдохнул он, возвращая фляжку. – А вы, между прочим, теперь пойдете за соучастие.
Должно быть, рыбак был в курсе таких юридических подробностей, потому что он лишь рассмеялся.
– Знаете Принстаун, а?
Рыбак кивнул, глядя вдаль, в сторону болот.
– Читали правила там на входе? Parcere subiectis [19] над воротами в камне выбито. Бог ты мой!
Рыбак кивнул, и они вместе направились к берегу.
– Вопрос в том, – наконец сказал беглый каторжник, – будете вы мне помогать или нет. Я ведь, господи, я ведь чуть не убил вас, пока вы баловались с этой рыбиной!
– О да, я был уверен, что вам такая мысль приходила в голову. Вас ведь было совсем не слышно, вода так шумела…
Оба собеседника были немалого роста, сейчас они меряли друг друга внимательными взглядами – и в какой-то миг в глазах беглого каторжника блеснула улыбка надежды.
– Значит так: мне нужен ваш плащ, ваши бахилы, зюйдвестка… чехол от удочки и длинная палка – сойдет рукоятка от сачка… Вы откуда?
– Из Плимута. Назад поеду в полвосьмого из Хоррабриджа.
– Обратный билет есть?
– Есть.
– Его тоже.
Рыбак задумчиво разбирал удочку.
– А положим, я скажу «ну, попробуй отними»? – протянул тот.
Беглый каторжник трезво оценил обстановку и ответил:
– Придется крепко подраться. – И захохотал, но резко умолк, очевидно, без всякого удовольствия распознав знакомые уголовные нотки в своем смехе.
– На это нет времени, – ответил рыбак.
И каторжник изумленно выдохнул. Играя по-крупному, он едва надеялся выиграть, но…
…Но тот – неторопливо и аккуратно – отстегнул помочи, снял бахилы и присел, расшнуровывая башмаки.
– Помоги снять, – указал он. – Насквозь промокли.
Беглый каторжник преловко стянул с него мокрые толстые носки и надел поверх своих. Потом натянул грубые рыбацкие башмаки, отдав взамен свои.
– Это я вот это, по-твоему, надеть должен?
– Да, хотя они несколько вышли из моды, – ответил каторжник. – Впрочем, художник сапожнику не судья.
– И впрямь! – согласился рыбак, аккуратно завязывая шнурки.
Повисло молчание.
– Полагаю, вы повидали мир? – неожиданно спросил каторжник.
– Есть малость, – ответил рыбак, роясь по карманам в поисках обратного билета.
