– И как думаете, станет девушка четыре года ждать парня, которого, с точки зрения всего света, стоит забыть как можно скорее?
Рыбак был тугодум, но не дурак, а ответ тут мог быть только один, но… что-то заставило его солгать. Наверное, доброе сердце. В общем, что-то такое было в этом каторжнике – и он ответил так:
– Станет, наверное. Девушки – они такие.
Каторжник промолчал, но словно ожил внутренне – должно быть, ложь и правда вышла во спасение.
Не сказав ни слова, даже «спасибо», он забрал макинтош, вершу и чехол для удочки. Теперь, полностью замаскированный, он выглядел совершенно безобидным последователем почтеннейшего сэра Айзека Уолтона [20].
Они постояли, глядя друг на друга. Потом беглый каторжник спросил:
– Не одолжите пятерку?
– Не вопрос. – Рыбак достал кошелек, набитый банкнотами, достал пятифунтовую купюру. – Точно хватит? – уточнил он, усмехнувшись.
– Если вам не жалко – еще пятерку.
Тот дал.
– Благодарю. Можно узнать ваше имя и адрес? Хотел бы вернуть все это вам, если… если возможность представится.
Попытка сказать это равнодушно провалилась.
– Калеб Эс Харкнесс, ВМФ США, фрегат «Боец», сейчас на рейде в Плимуте, – кратко сообщил тот.
– А-а, так вы американец!
– И потому я, выражаясь по-моряцки, хрен клал на ваши законы.
– Мистер Харкнесс, значит… или…
– Я капитан.
Они пожали друг другу руки и на том расстались.
Только прихрамывая в казенных ботах по дороге на Тэвисток, капитан понял, что он сам так и не задал своему знакомцу ни одного вопроса. До города было две мили – и неизвестно еще, ходят ли оттуда поезда на Плимут, дождь лил отчаянно, а без макинтоша капитан совсем промок, но он ни о чем не жалел. Порой по лицу его пробегала улыбка.
У капитана Харкнесса были весьма своеобразные и стойкие взгляды на мир – о чем, впрочем, большинство не подозревало, поскольку он не спешил этими взглядами делиться. И превыше всего он ценил благородную и бесстрашную невозмутимость, которой, как известно, так славна британская аристократия. Не было на свете человека, ни даже толпы людей, которая могла бы напугать капитана Харкнесса. Уж конечно, не боялся капитан и того бедолаги, что оставил его без макинтоша, удочки и бахил.
Все мы стремимся приблизиться к идеалу.
Калеб Эс Харкнесс полагал себя самым невозмутимым человеком в обоих полушариях.
Беглый каторжник его превзошел.
Признать свое поражение?
Проще было расстаться с вышеупомянутыми предметами, не получив никакой гарантии их возвращения, кроме хорошего произношения собеседника.
Два дня спустя он получил посылку. В ней были бахилы, макинтош, отличная английская удочка и две пятифунтовые банкноты.
* * *
Америка любит показывать, насколько она ценит своих славных сынов, но не всегда проявляет мудрую умеренность, воздавая им почести. Если бы тем же отличалась Англия, многие из нас были бы милосерднее к своим перьям; но об этом судить британской публике как наиболее пострадавшей стороне.
Продвижение Калеба Эс Харкнесса было неизбежно: во-первых, он был человек непревзойденной дерзости, во-вторых, он отлично знал, что дерзким быть благоразумно.
Корабль его жизни лег на прямой курс вверх по лестнице чинов в действующем флоте – и когда достиг положенного ему предела, повернул к флоту пассивному, сиречь к маленькому уютному дому в Вашингтоне и распростертым объятиям сливок общества сего благословенного города.
Здесь он тоже имел успех, ибо свет оценил его дерзость едва ли не выше, чем море. Вдобавок он открыл в себе новый талант: заставлять окружающих выглядеть нелепо и смешно – а ведь на свете нет людей более чувствительных, чем американские сенаторы.
А потому через шесть лет мы обнаружим Калеба Эс Харкнесса не в русле реки, но посреди вашингтонского великолепия. В столице устраивали торжества по случаю того, что Англия избрала для мирного взаимодействия с заморскими светилами одну из ярчайших своих звезд.
Хотя полномочный посол пока еще не появлялся на публике – но он был старшим сыном британского графа и имел собственный титул, а этого Вашингтону (и доброй доле Бостона с Нью-Йорком) было вполне достаточно.
Вдобавок посол уже показал, что может играть на равных одновременно с двумя американскими политиками и их компетентными секретарями, а следовательно, завоевал уважение всех политических партий (кроме той, к которой принадлежали пострадавшие в ходе «игры на равных» политики).
Президентский дневной прием побил рекорды посещаемости – а это значило, что на лестницах не хватало места, а пальцы правой руки у американских принцев крови и выборной элиты уже давно затекли.
От этой толпы наш знакомец бежал вглубь здания, ожидая начала происшествия, – и наткнулся на мужчину и женщину, зашедших в залу и теперь с интересом глядевших по сторонам.
– Бог ты мой! – воскликнул Харкнесс, когда взгляд его, мрачно и неспешно обходивший вокруг, наткнулся на даму.
Простим ему это недостойное джентльмена восклицание, ибо, может статься, наш американец никогда еще не встречал столь совершенного Божьего творения. В лице, глазах, в каждом движении этой дамы было то бесстрастное достоинство, которым, случается, бывают облечены умные и красивые женщины в пору прощания со своей юностью.
Она была довольно высокого роста, с легкими темно-русыми волосами и глубокими голубыми глазами, полными радостного жизнелюбия. Не чрезмерно стройная, она была похожа на юношу, чья сила и красота – в соразмерности его тела.
При виде такой моряки и солдаты задумываются, на что же похожи ее братья.
Все это Харкнесс отметил про себя, оглядев незнакомку с той ненавязчивой тщательностью, что так свойственна американцам вообще.
Он стоял у завешенного портьерой входа, застегивая перчатку, когда его толкнули.
– Прошу прощения, не заметил, – хлопнул капитана по плечу генеральный секретарь английского посольства. – Искал кое-кого. Бог мой, что за духота… А вот и он!
И секретарь направился к только что зашедшей паре.
– Монти, поспеши, ты срочно нужен, – сказал он юноше, бывшему заметно моложе своей спутницы, которой он бросил пару слов.
Та рассмеялась, и секретарь вновь направился к Харкнессу.
– Харкнесс, позвольте представить вам леди Сторрел.
Тот мягко улыбнулся, великолепно понимая, что просто попался под руку: отнимая у дамы кавалера, нельзя его никем не заменить.
– Леди Сторрел, позвольте представить вам адмирала Харкнесса, человека, который, несомненно, сделает Америку Владычицей морей!
И, от души расхохотавшись, секретарь забрал Монти, и они ушли.
– Неужели взаправду сделаете? – улыбнулась леди Сторрел, и в улыбке ее была удивительная для адмирала смесь детской непосредственности и аристократизма истинной англичанки.
– Непременно. Но каким образом – этого я вам не скажу.
– И не стоит. Вы ведь американец?
– Да, но только не надо вот этого.
– Чего именно? – Леди недоуменно сморгнула.
– Ну, полагаю, – в его серьезных глазах мелькнул озорной огонек, который леди заметила и который ей понравился, – вы намереваетесь поделиться с кем-нибудь впечатлениями от всего, здесь происходящего. Полный бедлам, не так ли?
– О да, – рассмеялась она. – Бедлам!
Еще несколько минут – и они уже сидели в уютном уголке, окруженном цветами, и она щебетала о том о сем, как школьница, отпущенная домой на выходные, а он слушал и порой вставлял пару метких словечек или ироничное замечание.
Она заговорила о себе – и, естественно, о своем муже. Об их доме в Англии, о его карьере и о своей ненависти ко всякой политике…
– Кстати! – вдруг воскликнула она. – А вот и он.
Харкнесс увидел высокого мужчину в парадном облачении британского дипломата.
– О! Это он, значит, ваш муж? – спросил он глухо.
Она улыбалась, взглядом маня супруга, как это умеют делать женщины; но что-то в голосе Харкнесса привлекло ее внимание, и она резко обернулась.
