Все же, если смириться с его полным убожеством, у домика были свои преимущества. Целительный морской запах Эмбаркадеро день и ночь был к услугам крейговского носа, а стоило спуститься по щербатым ступеням мимо закрывавших обзор пакгаузов, открывался вид на Телеграф-Хилл. Далекий крик чаек ласкал слух, а на верфи можно было полюбоваться кораблями всех видов и размеров — для этого и всего-то надо было немного пройтись. Человек со скромными запросами — в смысле материальном — мог бы жить здесь на старости лет, пожалуй что, и в довольстве.
Домик начинался с ветхого крыльца, с давно уже истлевшими перилами; и на этом ненадежном насесте, с трубкой в беззубом рту, тихо раскачиваясь в перекосившейся качалке с соломенной спинкой, восседал Артур Бенджамин Крейг.
Внешне он изменился до неузнаваемости. То большое тело, которое помнил Эллери, усохло и деформировалось. Рука, державшая трубку, превратилась в сморщенную птичью лапу, покрытую коричневыми пятнами в тех местах, где она не была лилово-серой. Когда лапа с трубкой удалялась ото рта, челюсти сжимались и складывались в нечто, подобное птичьему клюву. Даже в лице было что-то птичье — время как бы оперило и взъерошило кожу на лице, на котором ярко сверкали два безвеких глаза. Лысый череп был подобен натертой до блеска старой кости. Лоснящейся бороды больше не было.
Поднимаясь но выбитым ступеням, где на каждом шагу рискуешь подвернуть ногу, Эллери невольно и быстро переоценивал свои первые впечатления. Старики изгои не бреются. Одеяние старика лишь на первый взгляд могло показаться кучей лохмотьев, но это был просто старый костюм с лучших времен, неоднократно чиненный, и был он вполне пристоен и чист. Если бы Крейг так не иссох, если бы костюм был ему впору, никто и не подумал бы назвать его одежду «костюмом отшельника».
Перед крыльцом Эллери остановился. Если судить по высоте крыльца, к нему полагалось бы иметь три ступеньки. Но их не было. Эллери подумал, что у хозяина должна сохраниться изрядная ловкость, чтобы подниматься и спускаться с крыльца, не переломав себе при этом ноги.
— Мистер Крейг? — спросил Эллери.
Блестящие глаза неторопливо осмотрели его с головы до пят.
— Я вас знаю, — произнес внезапно Артур Крейг. И этот голос поразил Эллери — он был надтреснутый, но на редкость вразумительный, без малейших признаков старческого слабоумия.
— Знаете, мистер Крейг, — с улыбкой подтвердил Эллери. — Но это было очень давно.
— Когда? — последовал скрипучий вопрос.
— На Рождество тысяча девятьсот двадцать девятого года.
На лице старика проступили мириады морщинок, он хлопнул себя по ляжке и чем-то хрустнул.
— Вы Эллери Куин, — произнес он, тяжело дыша и потирая глаза.
— Вы правы, сэр. Можно войти?
— Да, да! — Девяностолетний старик птицей вспорхнул со своей качалки, отметая все протесты Эллери.
— Нет-нет, вы садитесь. Я пристроюсь на краешке.
Что он и сделал.
— В детстве я посиживал вот так, болтая ногами над отцовским крылечком. Там тоже ступенек не было. Меня это и тогда не волновало, не волнует и сейчас. Значит, вы такой путь проделали, чтобы только повидаться со старым Крейгом. Летели, как я понимаю? Сам-то я не очень жалую самолеты — слишком много риску. Я знал, что вы как-нибудь ко мне наведаетесь. А то ни с кем из старых знакомых не вижусь. Раньше Дэн Фримен захаживал, но что-то перестал — не одобряет мой образ жизни.
Старик снова хлопнул себя по ляжке. Он не приглашал Эллери в дом, и Эллери подумал, что болтливость старика была отчасти напускной — чтобы скрыть это нежелание впустить гостя в дом.
— Я полагаю, мой адрес дал вам Дэн?
— Да, мистер Крейг. А почему вы сказали, что знали, что я загляну к вам?
Старик развернулся и прислонился спиной к потрескавшемуся столбику, подтянув к себе левую ногу и свесив правую с края крыльца. Он достал коробок, тщательно выбрал спичку, чиркнул ею об пол, поднес к трубке и запыхтел с величайшей осмотрительностью и неторопливостью, пока весь не оказался окутан дымовой завесой, словно какой-нибудь индеец древности.
— Потому что вы так и не закончили это дельце в Элдервуде, — пробурчал он, энергично насасывая трубку, — вот почему. Вы похожи на меня. Терпеть не можете некачественную работу. Халтуры не выносите. Особенно собственной. — Он выхватил трубку из губ и выжидательно покосился на Эллери. — Мне кажется, что вам на эту задачку чертовски много времени понадобилось.
— Я же не сидел над ней беспрерывно, — возразил Эллери с ухмылкой. Все происходящее начинало ему нравиться — все шло совсем не так, как он представлял себе. — Более того, я об этом вовсе не задумывался четверть века, даже больше. Но вчера…
Так Эллери рассказал Артуру Б. Крейгу, как вышло, что он вернулся к этому делу.
— В общем, все так и стояло у меня в кабинете на полу. Двенадцать карточек, двенадцать подарков. — Он остановился и закурил сигарету. — Знаете, мистер Крейг, я ведь понял смысл этих подарков еще в Элдервуде.
— Да ну? — Старик, похоже, удивился. — Насколько я помню, вы об этом ничего не говорили.
— Нет, — сказал Эллери. — Не говорил.
— А почему?
— Потому что кто-то и рассчитывал, что я не буду молчать. Кто-то хотел навесить убийство Джона на другого и предполагал, что я клюну на ложные улики. Но давайте, мистер Крейг, начнем с альфы, а не с омеги.
— Прекрасно сказано. — Беззубый рот скривился в ухмылке. — Значит, специально подставляли другого, да? Продолжайте, мистер Куин, я этого ждал без малого двадцать восемь лет.
На этот легкий сарказм Эллери ответил улыбкой.
— Я слишком надолго погряз в рассуждениях о числах. Число «двенадцать» не давало мне покоя. В празднике участвовало двенадцать человек, Святки длятся двенадцать суток. Двенадцать знаков зодиака, двенадцать коробочек с подарками и так далее — что-то было случайным совпадением, а что-то было явно продумано. Я не сомневался в важности числа «двенадцать». Разумеется, так и предполагалось, что я на этом застряну. Это препятствие на моем пути должно было сделать достижение цели еще более желанным. Ну и, конечно, число «двенадцать» оказалось всего лишь намеренной «липой». Можно сказать, не липа, а целый баобаб.
Но число «двадцать» — это совсем другое дело. — Эллери нагнулся и стряхнул пепел на землю. — Это было количество отдельных подарков, оно же — количество выделенных слов в стихах. Это число сопровождалось конкретными предметами — вол, дом, верблюд и прочее. Может быть, здесь какая-то последовательность? В каком контексте эти двадцать предметов образуют последовательность? Последовательность подразумевает определенный порядок: сначала что-то первое, потом второе, потом третье и так далее. Я внимательно просмотрел все предметы. Вол — первый, дом — второй, верблюд — третий, дверь — четвертая, и так далее до двадцатого предмета. Несколько раз я почти находил решение, но меня постоянно сбивало с толку это число «двадцать». Я не мог придумать никакой последовательности из двадцати предметов. Когда же я наконец догадался, то тут же понял, почему так долго не мог найти ответа. Число «двадцать» оказалось тоже своего рода «липой». У него был смысл, по в наше время он давно утрачен. Теперь и в той культуре, которая определяла мой процесс мышления, этот смысл несет совсем другое число.
— Ах, неужели! — сказал старик даже с каким-то ликованием.
— Открытие произошло случайно, в ночь на шестое января. Я поднялся в свою комнату, взяв с собой подаренный мне экземпляр книги стихов Джона. Совершенно случайно я открыл ее на титульном листе. Там-то все и было: ключ, ключ, открывающий дверь. И за этой дверью был ответ.
— Какой ответ? — нетерпеливо спросил старик.
— Алфавит, — ответил Эллери.
— Алфавит. — Старик произнес эти три слога почти с любовью. — Основа основ.
— Вот именно, мистер Крейг, — сказал Эллери. — Ведь алфавит в том виде, в каком мы его унаследовали от древних финикийцев, изначально представлял собой набор картинок конкретных повседневных вещей — вещей, которые для первобытного народа были самыми что ни на есть основными: еда, кров, передвижение, части тела и так далее. Мне оставалось только додуматься до понятия «алфавит» — что именно это понятие и должны были передать конкретные предметы, положенные в коробочки. А числа тут оказались ни при чем. Мы знаем, что алфавит состоит из 26 букв. Да, это так, по 1000–1300 лет до нашей эры, когда создавался финикийский алфавит, букв было не двадцать шесть. Алфавит тогда состоял из двадцати двух «картинок», двадцать из которых дошли до нас, а шесть остальных появились из других, более поздних источников.
— Действительно ли все мои терзания были вызваны изначальным финикийским алфавитом? Вне всякого сомнения. Вол — или, точнее говоря, воловья голова, дошедшая до нас в перевернутом виде, — это общий символ пищи, который финикийцы взяли за первую букву своего алфавита, «алеф» или А. Вторым подарком был дом — «бет», то есть В. Третьим даром был верблюд — а финикийский «гимель» или «гамель» стал у нас C; O произошло от двери, E — от окна, P — от гвоздя или крючка, отдельная буква O появилась только в третьем веке до нашей эры, а до тех пор буква C обозначала и G тоже. Наше H произошло от финикийского «хет», что значит «забор» — а сразу же после гвоздя Джон получил именно забор. I — рука, J, которую римляне обособили от I для обозначения согласного, а не гласного звука, не стала отдельной буквой до шестнадцатого столетия, так что Джон не получил подарка, связанного с этой буквой. Далее, K — ладонь; L — хлыст; M — вода; N — рыба; O — глаз; P — рот; Q — обезьяна; R — голова; S — зуб; T — метка или крест; U, V и W и появились позже; X — столб; Y мы получили от греков, и, наконец, Z, происшедшее, как это ни печально, от «зайин», то есть кинжал… Последний удар, который прикончил близнеца Джона. Двадцать предметов, полностью соответствующие двадцати прообразам букв финикийского алфавита.
