— Абсолютно. — Старик слушал как завороженный.
— Такова была запоздалая отгадка номер один. — Эллери закурил новую сигарету. — Не менее интересен и номер два.
Как вы помните, ключевые слова в стихах были напечатаны вразрядку. Например, слово «дом» было напечатано не «дом», а «д-пробел-о-пробел-м». Да, я сразу понял, что это означает. Я в первый же вечер заметил, что это делается для выделения слова в ряду других слов в стихах. Но вот что я понял только вчера — такой метод выделения слова оказывается еще одной бессознательной подсказкой со стороны автора.
Ведь что сделает обычный человек, если захочет выделить напечатанное на машинке слово? Он подчеркнет его или, если речь идет о типографском наборе, наберет курсивом. Однако еще в 1931 году знаменитый британский художник, график и шрифтовик Эрик Галл печатно настаивал на том, чтобы повсеместно использовать разрядку вместо подчеркивания или курсива для выделения отдельных слов — что к тому времени делали только отъявленные пуристы из числа печатников. Пока что эта практика не применяется повсеместно, но многие печатники-пуристы продолжают выделять слова через разрядку.
— Верно, верно, — пробормотал старик.
— Две настолько однозначные улики почти неизбежно вели к не менее однозначному выводу, — продолжал Эллери. — Но прошлой ночью я нашел еще и третью, которую не увидел тогда, в те рождественские праздники, и которая все окончательно расставляет по своим местам.
Помните, мистер Крейг, последнюю строчку в последней карточке, полученной Джоном, в той самой, на которой лежал Джон Третий с кинжалом в спине. Это была строчка «И в жизни твоей последний удар».
Возможно, это и покажется слегка притянутым за уши, но вы же знаете, сколь изощренными бывают бессознательные действия нашего ума. «Последний удар» — это понятие, возникшее в древнем ионийском городе Колофоне, чей знаменитый отряд кавалерии должен был неизменно наносить «последний удар» в бою. Но точно так же профессионалы обозначают современный библиографический термин «колофон», что значит, и едва ли это нужно объяснять вам, выходные данные в самом конце книги, где перечисляются важнейшие факты, связанные с выходом книги: имена автора, редактора, художника, место и время публикации и тому подобное.
Здесь подсознание сильно подвело нашего автора, он же машинистка, он же убийца. Оно побудило его при убийстве того из братьев, которого он считал настоящим Джоном, — то есть при завершении своего дела, — употребить типографский термин, означающий то же самое!
Эллери решительно отбросил сигарету, как бы ставя точку.
— Ну вот. Кто же из этой группы знал корректорские значки настолько хорошо, что неосознанно использовал их как элементы рисунка? Кто из группы мог по привычке использовать разрядку при выделении слов, как поступают только самые взыскательные пуристы из печатников? Кто из группы с наибольшей вероятностью мог употребить профессиональный типографский синоним слова «колофон»? Кто, кроме одного лица, профессионального типографа, настолько проникшегося духом своей профессии, что он возвысил ее, как кто-то когда-то сказал, до уровня подлинного искусства? Вы печатали эти карточки, мистер Крейг. Вы нацарапали эти рисунки. Вы посылали эти подарки. Вы нанесли «последний удар» кинжалом в спину человека, которого приняли за своего подопечного. Вы наводили подозрение на самого себя.
Старик молчал. Он сидел, сжав потухшую трубку, покачивая правой ногой над боковой стенкой крыльца, двигая челюстями в глубокой задумчивости.
Наконец он сказал, почти с хитрецой:
— Говорите, я сам наводил на себя подозрение? И при этом сами только что сказали, что ни один разумный человек не станет изобретать столь изощренную систему наводок с единственной целью — изобличить самого себя. Вы мне сами признались, что именно поэтому вы и решили, что я — невинная жертва подлога.
— В январе тридцатого я был очень молод, — кивая, сказал Эллери. — А все выглядело вполне логично, не так ли? Да, никто бы не поверил, что разумный человек станет наводить подозрение на самого себя. И мне потребовалось более четверти века, чтобы понять, что разумный человек может навести на себя подозрения как раз по той причине, что никто этому не поверит.
Старик смеялся так долго и сильно, что начал задыхаться. Эллери встал и легонько постучал его по спине. Когда у Крейга кончился приступ, Эллери сел на место.
— Ты умен, мой мальчик, умен! — прохрипел старик.
— Вы, мистер Крейг, оказались намного умнее. Вы прочли мою книгу и, несомненно, выкачали из Джона все сведения обо мне. Вы вычислили все особенности моего мышления и, исходя из этого, построили свой план. Вы подбрасывали мне очевидное в уверенности, что я его отвергну. И вы оказались правы. Это был мастерский двойной блеф, который меня совершенно сбил с толку. Могу лишь засвидетельствовать вам свое запоздалое восхищение.
— Но как я рисковал, а? — Старик фыркнул от смеха. — Глупо так рисковать, да?
— Нет, — сказал Эллери. — Потому что вы рисковали гораздо большим. Вы хотели убить Джона. Но если бы вы убили его без особых затей, даже не оставив против себя никаких улик, то все равно оставались бы подозреваемым номер один. У вас ведь был мощнейший мотив желать Джону смерти до 6 января 1930 года. И скрыть этот мотив было бы невозможно. Согласно завещанию отца, если бы Джон умер до достижения двадцатипятилетнего возраста, вы, Артур Бенджамин Крейг, унаследовали бы все состояние Себастианов. Единственный способ, каким вы могли бы надеяться отвлечь внимание от этого мотива, — нарочито привлечь внимание к чему-то другому. Если бы меня удалось убедить, что кто-то умышленно наводит на вас подозрение в убийстве, то я посчитал бы ваш мотив чем-то таким, чем истинный убийца просто воспользовался в своих делах. И я не принял бы его в расчет. Так оно и вышло.
— Не сходится, — старик заговорил с некоторой озлобленностью. — На что бы мне, богатому человеку, еще и имущество Себастианов? Я что, произвел на вас впечатление такого стяжателя, мистер Куин?
— Нет, мистер Крейг, но дело было в самом конце 1929 года, спустя всего два месяца после крупнейшего в истории биржевого кризиса 22 октября. Он накрыл вас, как и сотни тысяч других. Но я не верю, что вы из тех, кто пошел бы на убийство, лишь бы возместить собственные материальные потери. Вы были душеприказчиком Джона Старшего, распоряжались имуществом, процентами со вкладов и прочим почти двадцать пять лет. Я полагаю, что именно вверенные вам капиталы вы неразумно проиграли на бирже, понадеявшись на те опасно высокие проценты, которые в ту пору были приманкой для всех, — а за это вы могли попасть в тюрьму. Единственный способ прикрыть ваши злоупотребления — избавиться от Джона, пока он не стал законным владельцем состояния. Тогда изрядно пощипанное наследство перешло бы к вам, и никто ничего не узнал бы. Был, конечно, и другой вариант — не убивать Джона, а признаться ему, что унаследует он мало или вовсе ничего, и отдаться на его милость. Но я полагаю, мистер Крейг, что у вас имелись основания не слишком-то уповать на милость Джона. Я и сам ощущал в нем некоторую подспудную жестокость. Вы же не сомневались, что он не только заставит вас ликвидировать все ваше имущество и передать ему, но и в придачу засадит вас в тюрьму. И вот чтобы не попасть за решетку, вы и приготовились совершить убийство.
— Да, — пробурчал старик. — И все пошло прахом. От наследства не осталось ни цента. За те два месяца после краха я все рассчитал: подарки собрал, отпечатал стишки на машинке, которую припрятал в типографии. Все для вас приготовил, все до последней мелочи…
Его голос перешел на хнычущий шепот:
— Я и не знал, что у Джона есть живой брат-близнец… А уж о тройне понятия не имел… Не знал, что Джон прячет брата в моем доме. Когда я узнал, что я наделал — что Джон еще жив, — было уже поздно. Когда в ту ночь без четверти двенадцать Джон вошел в гостиную, полную народу — в том числе и полицейских, — я уже не мог исправить ошибку. Через пятнадцать минут наступила полночь, он по закону становился двадцатипятилетним и по закону же — наследником отцовского состояния. Я был разорен.
— И тогда вы распродали все, что имели, — сказал Эллери, — типографию, дом, движимость и недвижимость, наскребли достаточно, чтобы передать Джону ровно столько, сколько он должен был унаследовать; и ни он, ни кто другой не заподозрил, что вы передаете ему наше собственное богатство, а не его. Так было дело, мистер Крейг? И вы поэтому живете в этой развалюхе — на содержании у Эллен?
— Да, — с достоинством произнес старик. — Я разорился, и с тех пор я нищ. Несколько лет мне здесь удавалось заработать на жизнь прежним ремеслом. Но потом мне сказали, что я слишком стар… Эллен думает, что я выживший из ума скупердяй, у которого полны сундуки денег. Но она все равно шлет мне денежки, благослови ее Господь. Если бы не она, я давно уже помер бы с голоду.
