— Действительно ли все мои терзания были вызваны изначальным финикийским алфавитом? Вне всякого сомнения. Вол — или, точнее говоря, воловья голова, дошедшая до нас в перевернутом виде, — это общий символ пищи, который финикийцы взяли за первую букву своего алфавита, «алеф» или А. Вторым подарком был дом — «бет», то есть В. Третьим даром был верблюд — а финикийский «гимель» или «гамель» стал у нас C; O произошло от двери, E — от окна, P — от гвоздя или крючка, отдельная буква O появилась только в третьем веке до нашей эры, а до тех пор буква C обозначала и G тоже. Наше H произошло от финикийского «хет», что значит «забор» — а сразу же после гвоздя Джон получил именно забор. I — рука, J, которую римляне обособили от I для обозначения согласного, а не гласного звука, не стала отдельной буквой до шестнадцатого столетия, так что Джон не получил подарка, связанного с этой буквой. Далее, K — ладонь; L — хлыст; M — вода; N — рыба; O — глаз; P — рот; Q — обезьяна; R — голова; S — зуб; T — метка или крест; U, V и W и появились позже; X — столб; Y мы получили от греков, и, наконец, Z, происшедшее, как это ни печально, от «зайин», то есть кинжал… Последний удар, который прикончил близнеца Джона. Двадцать предметов, полностью соответствующие двадцати прообразам букв финикийского алфавита.
— Да ну? — оживленно сказал старик. — И из этого вы решили?..
— …что человек, задумавший всю эту мрачную шуточку, очевидно, неплохо знал историю появления алфавита, — сказал Эллери. — Другие события показали, что дарителем мог быть только кто-то из присутствовавших в доме, а кто там был? Поэт-дилетант, художница по костюмам и украшениям, оккультистка-любительница, протестантский пастор, адвокат, врач, актриса, музыкант, студентка — и книгоиздатель с типографом… Я исключаю миссис Янссен, Мейбл и Фелтона — это было бы уж совсем несерьезно.
Мне сразу стало ясно, что надо выбирать между Фрименом и вами. Но тут даже и о выборе особо говорить не приходится: издатель работает с языком как редактор и как коммерсант, типограф же подходит с технической стороны. А ведь вы были не просто типографом, вы — профессиональный макетчик, мастер высочайшего класса, для которого обязательно хорошее знание типографского дела и искусства печати. Я нимало не сомневался, что последовательность подарков, построенная на финикийском алфавите, указывала именно на вас, мистер Крейг, как на дарителя и убийцу Джона.
— Понятно, — задумчиво сказал старик. — И вы этому не поверили.
— Нет, поскольку я был абсолютно уверен, что никому не придет в голову строить такую изощренную систему подсказок, чтобы с их помощью изобличить себя самого. Поэтому я решил не называть ваше имя ни полиции, ни Джону, ни гостям. Если вас кто-то подставлял под удар, я не собирался подыгрывать истинному преступнику.
— Главный вопрос, — продолжил Эллери, — вопрос, который встал передо мною в ту январскую ночь тридцатого года, и после, все двадцать семь с лишним лет, время от времени мучил меня, был такой: кто же подставлял вас, мистер Крейг?
Старик покосился на него сквозь табачный дым.
— А теперь вы это знаете, да?
Эллери кивнул.
— А теперь я знаю.
Глава Двадцатая, в которой мистер Куин исповедуется в ошибках молодости и доводит, хоть с опозданием, историю Двенадцати ночей до конца
— Я знаю, — продолжил Эллери, — поскольку мне достаточно было лишь обобщить те три улики, которые в то Крещенье, много лет назад, я так и не сумел осмыслить до конца.
— Первая из них — это группа непонятных рисуночков. Помните, на обратной стороне нескольких белых карточек, на которых были напечатаны стишки, тот, кто сочинил их и напечатал, карандашом набросал довольно схематичные рисунки? Они были не на каждой карточке — всего на четырех из двенадцати. Сам их случайный характер указывал на то, что появились они скорее неосознанно, чем сознательно. Как будто, задумавшись над этими карточками, автор поигрывал карандашом — словом, чертил машинально, думая совсем о другом. В таком случае, рисунки приобретают значение, указывая на бессознательное «я» того, кто сочинял, печатал, подставлял другого, рисовал и убивал — в противоположность стихам и прочим творениям его сознательного «я». К сожалению, рисунки мне ничего не сказали. Они просто показались мне упрощенными изображениями тех предметов, к которым относились стихи, напечатанные на карточках.
Старик слушал внимательно, даже критически.
— Да? — сказал он. — Продолжайте, мистер Куин.
Эллери вынул из кармана листок бумаги и развернул его.
— Я намедни срисовал это с оригиналов, мистер Крейг. Вероятно, это освежит вашу память. — Он наклонился, протягивая листок. — Посмотрите на них.
Лапа схватила бумагу. На ней было следующее:
— Тогда мы все сочли, что наброски изображают предметы, — сказал Эллери. — На карточке, знакомящей нас с волом, домом и верблюдом, на обратной стороне было нацарапано «OX», а также домик с острой крышей, пятью окнами и дверью, и самая характерная черта верблюда — его горбы. На карточке, где говорилось о заборе, был рисунок, похожий на забор. На карточке, упоминавшей руку и ладонь — кстати, это самая интересная карточка, — на обороте имелось нечто вроде трафаретного изображения руки, состоящей из пяти растопыренных пальцев и крестика на том месте, где должна быть ладонь. А на карточке с водой и рыбкой на обратной стороне была волнистая линия, которая могла обозначать только воду, и крайне упрощенное изображение рыбы. Узнал ли я из этих рисунков что-нибудь о том, кто их нацарапал? — Эллери покачал головой. — Всего тридцать шесть часов назад, не раньше. А вам, мистер Крег, что они говорят об авторе?
Старик в изумлении смотрел на рисунки.
— Невероятно! — воскликнул он. — Я только сейчас заметил.
— Да, подсознание — штука коварная. — Эллери кивнул. — Автор оригиналов этих картинок чертил их сознательно, хотя и не очень задумываясь, как и изображения предметов, о которых говорилось на карточках, но бессознательная техника рисунка выдавала его с головой. Доказательством того, что делалось это не вполне осознанно, служит тот факт, что он позволил себе пустить карточки с рисунками в дело. Если бы он только дал себе труд подумать, что они могут его выдать, ему оставалось бы только порвать их и напечатать новые, с чистой оборотной стороной.
И что же это за бессознательная техника, которая выдавала его и которую я обнаружил только двадцать семь лет спустя? — сказал Эллери. — Да всего лишь то, что каждый элемент этих рисунков — каждый кружок, квадрат, линия, точка, крестик — полностью входит в определенную систему знаков, используемую на конкретном этапе издательской и полиграфической работы — вычитывании корректур. Если при прочтении рукописи или гранок корректор обнаруживает в тексте цифру или число, которое, по его мнению, следует напечатать буквами, он ставит на полях маленькое «o» — как кодовое обозначение «набрать буквами». Если корректор увидит в гранках неполно или плохо пропечатанные литеры, он ставит на полях маленькое «x», и наборщик знает, что ему следует искать. Отсюда «o» и «x» в «ОX».
Само по себе это могло быть просто совпадение. Но взгляните на «дом». Он состоит из семи элементов. Пять из них — маленькие квадратики; а это корректорский знак, обозначающий «круглую шпацию» или «отступить один знак». Закорючка, похожая на дверь, — это корректорский знак «далее в указанном направлении». Перевернутая галочка — это знак вставки. Две таких галочки рядом — так автор изобразил верблюжьи горбы — это два знака вставки подряд.
Изображение забора? Оно состоит из вертикальных и коротких горизонтальных линий. Вертикальная черта имеет по меньшей мере два конкретных значения для корректора и наборщика, горизонтальные же, разумеется, просто обозначают дефисы.
Точки, составляющие пальцы «руки». Точками над словами корректор обозначает «сохранить вычеркнутые мною слова», обычно в добавление к ним на полях пишут «отмена». X на месте ладони — еще одно обозначение дефекта печати.
Волнистая линия «воды»? Этот знак под текстом означает «набрать жирным шрифтом». А изображение, похожее на рыбу, — один из нескольких способов передать команду «изъять».
Там, где каждый без исключения элемент является частью знакового языка корректора, и сомнений быть не может, что тот, кто рассеянно рисовал картинки, чрезвычайно хорошо знает этот язык, настолько хорошо, что пользуется им безотчетно. Согласны, мистер Крейг?
— Абсолютно. — Старик слушал как завороженный.
— Такова была запоздалая отгадка номер один. — Эллери закурил новую сигарету. — Не менее интересен и номер два.
