— Разумеется.
— Так что же?
— Ничего он не делал. Так, напишет несколько личных писем. Поначалу бахвалился, что поможет госпоже графине подзаработать — он якобы прекрасно разбирается в финансовых операциях. Накупил каких-то акций, которые через несколько месяцев прогорели. Тогда он стал уверять, что возместит все убытки и даже заработает сверх того благодаря новой технике фотографии, придуманной каким-то его дружком. Госпоже графине это обошлось в добрую сотню тысяч франков, а потом пресловутый дружок как в воду канул. И вот в последний раз он занялся печатаньем каких-то клише. Я ровно ничего в этом не смыслю. Что-то вроде фотогравюры или гелиогравюры, но дешевле…
— Так, значит, Метейе очень занятой человек?
— Шуму много, а толку — чуть. Строчил статейки в «Журналь де Мулен», и редакции приходилось их опубликовать — из-за госпожи графини. Мало того, у них в типографии он и возился со своими клише, и директор не решался выставить его вон. Ваше здоровье!
Тут управляющий встревожился:
— Они, часом, не схлестнулись с господином графом?
— Нет, все в порядке.
— Полагаю, вы здесь не просто так. Зря — она уже умерла от сердечного приступа.
Хуже всего было то, что управляющий упорно отводил взгляд. Утерев усы, Готье направился в соседнюю комнату.
— Извините, мне нужно переодеться. Я собирался к вечерне, но теперь…
— Мы еще с вами увидимся, — бросил ему Мегрэ на прощанье.
Не успел он затворить за собой дверь, как невидимая женщина поинтересовалась:
— Кто это был?
Двор, где Мегрэ мальчиком играл в шарики прямо на земле, теперь был выложен плитками песчаника.
На деревенской площади собирались кучки принарядившихся крестьян. Из церкви лились звуки органа.
Дети, выряженные в новые праздничные одежки, не смели сегодня шалить и резвиться. Там и сям мелькали торчавшие из карманов носовые платки. У многих покраснели носы. То и дело кто-нибудь громко сморкался.
До Мегрэ доносились обрывки фраз:
— Это полицейский из Парижа.
— Говорят, он приехал из-за коровы Матье, которая околела на той неделе…
Чистенький, набриолиненный молодой человек фатоватого вида, одетый в темно-синий диагоналевый пиджак с красным цветком в петлице, набравшись духу, обратился к комиссару:
— Вас ждут у Татен. Вроде кто-то что-то украл…
Изо всех сил сдерживая смех, он принялся пихать приятелей локтями, но не выдержал и, отвернувшись, так и прыснул.
Как оказалось, он сказал правду. В гостинице Мари Татен стало заметно теплее, но теперь в воздухе плавали клубы табачного дыма. Похоже, посетители дымили трубками, как заправские паровозы. За столик, где расположилась большая крестьянская семья, Мари Татен принесла большие кружки кофе. Крестьяне подкреплялись домашней провизией — глава семьи перочинным ножом нарезал сухую колбасу. Молодежь пила лимонад, старики — виноградную водку. Мари Татен без конца суетилась вокруг посетителей.
При появлении комиссара нерешительно поднялась какая-то женщина, сидевшая в углу: облизнув пересохшие от волнения губы, она двинулась к Мегрэ. Комиссар сразу узнал рыжеволосого мальчишку, которого она тащила за рукав.
— Вы и есть господин комиссар?
Все разом оглянулись на Мегрэ.
— Прежде всего, должна сказать, господин комиссар, что в нашей семье никогда не было жуликов, хоть мы люди бедные. Понимаете? И вот когда я увидела, что Эрнест…
Бледный как полотно мальчишка уставился в пол: он изо всех сил крепился, чтобы не расплакаться.
— Так, значит, это ты взял молитвенник? — спросил Мегрэ, склонившись к мальчику.
Ответом ему был лишь яростный колючий взгляд.
— Отвечай же господину комиссару.
Но парнишка упорно хранил молчание. Недолго думая, мать влепила ему затрещину — на левой щеке мальчугана остался багровый след материнской пятерни. Голова бедняги мотнулась в сторону, глаза налились слезами, губы задрожали, но он не шелохнулся.
— Горе мое, будешь ты отвечать или нет?
И, обращаясь к Мегрэ:
— Вот они каковы, теперешние детки! Уже какой месяц он слезно клянчит у меня молитвенник! И чтобы непременно такой же толстый, как у господина кюре! Представляете себе! Так что когда мне сказали про молитвенник госпожи графини, я сразу подумала…
И потом я удивилась, чего это он вернулся домой в перерыве между второй и третьей мессой? Обычно в это время он перекусывает в доме у кюре. Я тут же пошла в комнату и под матрасом нашла вот это…
Тут мать вновь влепила мальчугану оплеуху, а малыш даже не пытался уклониться или защититься от удара.
— В его возрасте я и читать-то не умела! Но у меня и без того хватало совести не красть книги!
В гостинице воцарилось почтительное молчание. Мегрэ взял молитвенник:
— Благодарю вас, сударыня.
Ему не терпелось посмотреть книгу, и он направился было в дальний конец зала.
— Господин комиссар… — вновь окликнула его крестьянка.
Теперь она вновь выглядела растерянной, сбитой с толку.
— Мне сказали, что будет вознаграждение… Хоть Эрнест и…
Она аккуратно спрятала в ридикюль протянутые комиссаром двадцать франков, после чего потащила сына к двери, приговаривая:
— Уж я тебе задам, ворюга ты эдакий!
Мальчуган метнул взгляд на Мегрэ. Глаза их встретились лишь на несколько мгновений, но этого было вполне достаточно, чтобы понять: они друзья.
Наверное, потому, что когда-то Мегрэ тоже тщетно мечтал о молитвеннике с золотым обрезом, и чтобы там были не только обычные молитвы, а все литургические тексты, напечатанные в две колонки — по-французски и по-латыни.
— Когда вы собираетесь обедать?
— Не знаю.
Мегрэ собрался было подняться к себе в комнату, чтобы там осмотреть молитвенник, но вспомнил о тысяче крошечных сквознячков, тянувших из-под крыши, и передумал, решив пройтись по дороге.
Неспешно шагая по направлению к замку, он раскрыл молитвенник, на переплете которого красовался герб де Сен-Фиакров. Вернее, ему даже не понадобилось его раскрывать: книга сама раскрылась на том месте, где между страниц была заложена какая-то бумага.
Страница 221. Молитва после причастия.
На самом деле там лежала небрежно вырезанная газетная заметка, которая на первый взгляд показалась комиссару какой-то странной, словно бы плохо пропечатанной.
«Париж, 1 ноября. Трагическое самоубийство произошло сегодня утром в квартире на улице Миромениль, занимаемой вот уже на протяжении многих лет графом де Сен-Фиакром и его подругой, русской эмигранткой Мари С.
Заявив подруге, что он стыдится скандального поведения некоторых членов своей семьи, граф прострелил себе голову из браунинга и через несколько минут, не приходя в сознание, скончался.
Как нам известно, речь идет о крайне тягостной семейной драме, а вышеупомянутый член семьи несчастного самоубийцы — не кто иной, как его мать».
Гусыня, вперевалку шествовавшая по дороге, вытянула шею и яростно зашипела на комиссара. Громко зазвонили колокола, и из церкви медленно потекла толпа людей. Слышалось шарканье сотен ног. Из распахнутых дверей храма тянуло ладаном и паленым воском.
Мегрэ сунул молитвенник в карман пальто, но книга была слишком толстой, и карман у него оттопырился. Он приостановился, чтобы повнимательнее осмотреть роковой клочок бумаги.
Вот оно, орудие преступления! Клочок газеты размером семь на пять сантиметров!
Графиня де Сен-Фиакр явилась к заутрене, опустилась на колени возле скамьи, где уже двести лет молились ее родичи. Она собиралась причаститься. Об этом кто-то знал. Вот она раскрыла молитвенник, собираясь прочесть «Молитву после причастия».
И тут орудие преступления сработало. Мегрэ крутил в руках вырезку. Что-то здесь было не так. Особенно его заинтересовало качество печати: ему показалось, что отпечаток изготовлен не на обычном типографском станке.
Это был обыкновенный оттиск, изготовленный вручную, плоской печатью. Иначе и быть не могло — ведь текст пропечатался на обратной стороне листка!
Злодей даже не потрудился сделать фальшивку как следует, а может, он просто не успел. Но графине и в голову не пришло перевернуть бумажку. Она мгновенно умерла — от потрясения, от негодования, от стыда и тоски.
На Мегрэ страшно было смотреть: ему еще не доводилось сталкиваться с таким подлым, трусливым, но в то же время таким хитроумным преступлением.
Мало того, убийца додумался предупредить полицию!
Предположим, молитвенник так бы и не нашелся…
Да, именно так! Молитвенник должен был исчезнуть.
Тогда не было бы и речи о преступлении и обвинять было бы некого. У графини внезапно отказало сердце, и она умерла. Вот и все.
Неожиданно Мегрэ повернул обратно. Когда он вернулся в гостиницу, там только и речи было, что о нем и о молитвеннике.
— Не скажете, где живет малыш Эрнест?
