Войдя в замок, заметно позеленевший Жан Метейе отделился от спутников и направился на второй этаж: слышно было, как он забегал, заметался по своей комнате.
— Может быть, вы пойдете со мной? — сказал тем временем Бушардон священнику.
И повлек его к спальне, где лежала покойница.
На первом этаже по всему фасаду был пробит широкий коридор, по одну сторону которого выстроилась шеренга дверей. До Мегрэ донесся звук голосов. Ну да, ему ведь сказали, что граф де Сен-Фиакр и управляющий в библиотеке.
Он пошел было туда, но ошибся дверью и очутился в гостиной, соединявшейся с библиотекой проходной дверью. Дверь эта была распахнута, и в висевшем напротив двери прямоугольном зеркале в золоченой раме Мегрэ увидел молодого графа, с удрученным видом примостившегося на краешке стола, и рядом с ним — набычившегося коротышку управляющего.
— Ну как вы не понимаете — настаивать бесполезно, — проговорил Готье. — Тем более когда речь идет о сорока тысячах франков!
— Кто разговаривал со мной по телефону?
— Само собой — господин Жан.
— Он наверняка даже не передал матери, что я звонил.
Покашляв для приличия, Мегрэ вошел в библиотеку.
— О каком телефонном разговоре идет речь?
Морис де Сен-Фиакр нехотя ответил:
— Позавчера я звонил в замок. Как я вам говорил, мне были нужны деньги. Я хотел попросить у матери нужную сумму. Но трубку снял этот… ну, в общем, господин Жан, как его тут называют.
— И он ответил вам, что ничего не выйдет? Но вы все же приехали.
Управляющий поглядывал то на Мегрэ, то на графа.
Морис слез со стола.
— Я вызвал Готье вовсе не для того, чтобы говорить о деньгах, — заволновался он. — Но вы же знаете, комиссар, в каком положении я теперь оказался. Завтра же на меня подадут в суд. Однако после смерти матери я являюсь единственным законным наследником. Вот я и попросил Готье раздобыть мне эти злосчастные сорок тысяч франков к завтрашнему утру. Но выходит, что это невозможно.
— Совершенно невозможно, — подтвердил управляющий.
— Иначе говоря, до прибытия нотариуса — делать нечего. А он соберет всех заинтересованных лиц лишь после похорон. Однако, по словам Готье, даже под залог всего оставшегося имущества занять сорок тысяч франков будет сложно.
Молодой граф заметался по комнате.
— Все совершенно ясно, не так ли? Яснее некуда. Быть может, мне даже не удастся проводить в последний путь собственную мать! Только вот… Еще один вопрос. Вы говорили о преступлении. Так что же теперь?
— Уголовное дело не возбуждено и, по всей видимости, возбуждено не будет, — ответил Мегрэ. — Значит, и расследования не будет.
— Оставьте нас, Готье.
И едва управляющий вышел за дверь, граф воскликнул:
— Значит, ее действительно убили?
— Да, но официальная полиция в данном случае бессильна.
— Объяснитесь. Я начинаю…
Но тут из вестибюля послышался женский голос, которому вторил басок управляющего. Морис вздрогнул, направился к двери и резко распахнул ее.
— Мари? В чем дело?
— Морис, почему меня не впускают? Это безобразие!
Я битый час дожидалась в гостинице…
Незнакомка говорила с сильным иностранным акцентом. То была Мари Васильефф, прикатившая на стареньком такси, видневшемся во дворе замка.
Молодая женщина была на редкость хороша собой — высокая, статная, с роскошными белокурыми волосами, правда, не исключено, что цветом волос она была обязана искусству парикмахера. Заметив, что Мегрэ внимательно ее разглядывает, она затараторила по-английски, и Морис перешел на тот же язык.
Она спрашивала, достал ли он деньги. Он ответил, что об этом теперь не может быть и речи, что мать его умерла и Мари должна вернуться в Париж, куда он тоже скоро приедет.
В ответ она хмыкнула:
— На какие шиши! Мне даже нечем расплатиться с таксистом.
Морис де Сен-Фиакр занервничал. Пронзительно визгливый голос его любовницы эхом разносился по замку, внося в происходящее скандальную нотку.
Управляющий все еще стоял в коридоре.
— Раз ты остаешься, я тоже никуда не поеду, — заявила Мари Васильефф.
Тогда комиссар распорядился:
— Готье, заплатите шоферу и отошлите машину.
Казалось, весь уклад жизни в замке летит в тартарары.
Но не только уклад жизни материальной — с этим еще можно было бы как-то справиться. Рушился духовный уклад. И этот развал казался особенно заразительным.
Даже Готье выглядел растерянным и сбитым с толку.
— Все же нам нужно поговорить, комиссар, — наконец выдавил граф.
— Не теперь.
И Мегрэ указал ему на нарядную женщину, расхаживавшую по гостиной и библиотеке с таким видом, словно она делала опись имущества.
— Кто изображен на этом дурацком портрете, Морис? — смеясь, воскликнула она.
На лестнице послышались шаги. Мегрэ увидел одетого в широченное пальто Жана Метейе, который спускался вниз с дорожной сумкой в руках. Похоже, Метейе не сомневался, что его отпустят восвояси: он даже приостановился у дверей библиотеки, словно чего-то выжидая.
— Куда вы направляетесь?
— В местную гостиницу. Мне кажется, так будет приличнее.
Стремясь избавиться от присутствия любовницы, Морис де Сен-Фиакр повел ее в правое крыло замка. Молодые люди по-прежнему переговаривались по-английски, явно что-то обсуждая.
— Неужели действительно невозможно занять сорок тысяч франков под залог замка? — спросил Мегрэ управляющего.
— Не так-то это просто.
— Ну что же, завтра прямо с утра займитесь этим делом и постарайтесь сделать невозможное.
Мегрэ намеревался задержаться в библиотеке, но в последний момент решил подняться на второй этаж, где его ожидал сюрприз. Пока внизу люди предавались бесцельной суете, наверху, в спальне графини де Сен-Фиакр, воцарился идеальный порядок.
Врач и помогавшая ему горничная обмыли, переодели и причесали покойницу.
Не осталось и следа от царившей здесь утром атмосферы запустения и развала. Даже покойница выглядела совсем иначе: строго и торжественно возлежала она в белой ночной рубашке на своей постели с балдахином, скрещенными руками прижимая к груди распятие.
В спальне горели свечи, в сосуд со святой водой была опущена веточка самшита.
Бушардон вопросительно поглядел на вошедшего комиссара, словно спрашивая: «Ну как? Славно мы поработали?»
Священник молился, беззвучно шевеля губами. Он остался в комнате покойной, а врач и Мегрэ вышли за дверь.
Народ на площади поредел. Кое-где сквозь неплотно задернутые занавески на окнах видно было, как крестьянская семья сидит за праздничным обедом.
На несколько секунд солнце попыталось прорваться сквозь пелену облаков, но через минуту небо вновь сделалось свинцово-серым, и деревья еще сильнее затрепетали на ветру.
Жан Метейе сидел в углу зала неподалеку от окна и машинально жевал, поглядывая на пустынную дорогу. Мегрэ уселся в противоположном углу. Меж ним и секретарем расположилась семья, приехавшая из соседней деревни на грузовичке. Они прихватили с собой собственную провизию, и Мари Татен подавала им одну лишь выпивку.
Бедняжка Татен совсем потеряла голову. Она перестала что-либо понимать в происходящем. Чаще всего комнаты в ее гостинице пустовали: лишь изредка она сдавала комнатенку в мансарде какому-нибудь рабочему, подрядившемуся делать ремонт в замке или где-нибудь на ферме.
И вдруг теперь — мало того что у нее остановился Мегрэ, — появился еще один постоялец — секретарь графини.
Она не осмеливалась пуститься в расспросы. За утро она и без того наслушалась от клиентов всяких чудовищных россказней. Ко всему прочему речь шла даже о полиции!
— Боюсь, курица пережарена, — заметила она, обслуживая Мегрэ.
Но сказано это было таким тоном, словно она собиралась запричитать: «Мне до смерти страшно. Я совершенно не понимаю, что тут творится. Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани!»
Комиссар глядел на нее с умилением. Она так и осталась такой же тщедушной и боязливой, как в детстве.
— А помнишь, Мари, что за история вышла тогда…
Тут она вытаращила глаза и всплеснула руками, словно пытаясь защититься.
— Что за история вышла тогда с лягушками?
— Но… Кто же…
— Мать послала тебя за шампиньонами на тот луг, что позади пруда Богородицы. Неподалеку играли трое мальчишек. Они улучили минутку, когда ты о чем-то задумалась, и вместо грибов насовали тебе в корзину лягушек.
Вот уж натерпелась ты страху, пока шла домой — в корзинке-то все время что-то копошилось.
Несколько мгновений она пристально глядела на него и наконец пролепетала:
— Мегрэ?
— Не зевай! Господин Жан уже доел свою курицу и дожидается остального.
Настроение у Мари Татен совершенно переменилось: несмотря на владевшие ею смущение и растерянность, в ней пробудилось теплое чувство доверия.
Странная штука жизнь! Год за годом проходят, не принося ни малейшего происшествия, ни единого пустяка, способного разорвать монотонное течение дней. И вдруг на вас обрушиваются немыслимые события, драмы и вообще такие вещи, о которых и в газетах-то не прочтешь!
