— Не скажете, где живет малыш Эрнест?
— Третий дом за бакалейной лавкой, на главной улице.
Мегрэ поспешил туда. Одноэтажная хибара. В комнате рядом с буфетом — увеличенные фотографии отца и матери. Женщина уже успела снять пальто и толклась на кухне, откуда доносился запах жареной говядины.
— Вашего сынишки нет дома?
— Он пошел раздеться. Нечего пачкать праздничную одежду. Сами видели, как ему досталось! У нас в семье никогда ничего такого не было; а он…
Распахнув дверь, она заорала:
— Поди сюда, негодник!
Мегрэ увидел мальчугана — он был в одних трусиках и старался куда-нибудь спрятаться.
— Пусть он оденется, — проговорил Мегрэ. — Мне нужно с ним поговорить.
Женщина вновь занялась обедом. Муж ее, по всей видимости, зашел пропустить рюмку-другую в заведение Мари Татен.
Наконец дверь отворилась и появился Эрнест, весь вид которого выражал настороженность. На нем была будничная одежда, брюки были явно длинноваты.
— Пойдем-ка пройдемся.
— Вы собираетесь на улицу? — воскликнула женщина. — Тогда, Эрнест, поди надень свой воскресный костюм, да побыстрее.
— Не стоит, сударыня. Ну, идем, приятель.
На улице было пустынно. Сегодня жизнь бурлила лишь на деревенской площади, на кладбище, да и в заведении Мари Татен.
Завтра я подарю тебе молитвенник даже толще этого: с красными заставками в начале каждого стиха.
Мальчуган буквально остолбенел. Значит, комиссар знает, что бывают молитвенники с красными заглавными буквами — как раз такой лежит обычно в церкви на алтаре.
— Только ты должен честно сказать, где нашел молитвенник графини. Я не буду тебя ругать.
Забавно было наблюдать, как в мальчугане просыпается древняя крестьянская осторожность. Он молчал. Даже весь подобрался.
— Ты нашел его там, где сидела графиня?
Молчание. Веснушчатая мордашка словно окаменела: малыш судорожно стиснул зубы.
— Разве ты не понял, что я тебе друг?
— Да, вы дали маме двадцать франков.
— Ну так что?
Вот теперь малыш мог отыграться.
— Когда мы шли домой, мама сказала, что лишь для вида отхлестала меня по щекам, и потом даже дала мне двадцать сантимов.
Так-так… А парень-то, оказывается, своего не упустит. Интересно, что за мысли бродят в этой головенке, кажущейся непомерно крупной для такого заморыша.
— А ризничий?
— Он ничего мне не сказал.
— Кто же забрал молитвенник со скамьи?
— Не знаю.
— А где же ты его нашел?
— В ризнице, под моим стихарем… Я собирался идти завтракать к кюре. Но забыл захватить носовой платок, полез в карман стихаря — чувствую, там что-то твердое.
— А ризничий тоже был там?
— Он был в нефе, гасил свечи… Знаете, свечи с красными буквицами, они очень дорогие.
Иначе говоря, кто-то взял молитвенник со скамьи и До поры до времени спрятал под стихарем служки, чтобы потом его забрать.
— Ты раскрывал книгу?
— Не успел. Я не хотел остаться без завтрака — тем более что по воскресеньям дают яйцо всмятку и еще…
— Знаю, знаю.
Тут Эрнест окончательно растерялся: откуда известно этому горожанину, что по воскресеньям на завтрак у священника подают яйца и варенье?
— Можешь идти домой.
— Вы в самом деле подарите мне…
— Молитвенник? Да. Завтра. До свиданья, мой мальчик.
Мегрэ протянул мальчугану руку, и тот, чуть поколебавшись, пожал ее.
— Знаю, знаю, это вы понарошку, — тем не менее хмыкнул он перед тем, как уйти.
Итак, преступление совершено в три этапа: статью кто-то набрал или велел набрать на линотипе. А линотипами, как известно, оборудованы только типографии газет или очень крупные издательства.
Кто-то заложил вырезку в молитвенник на конкретную страницу.
А потом кто-то забрал молитвенник со скамьи и до времени спрятал его под стихарем в ризнице.
Возможно, все это дело рук одного человека. Однако не исключено, что для каждого этапа был свой исполнитель. Хотя вполне возможно, что текст набирал один, а все остальное проделал другой.
Проходя мимо церкви, Мегрэ увидел, что оттуда вышел кюре и направляется к нему. Комиссар подождал его у тополей — возле старухи, торговавшей шоколадом и апельсинами.
— Я иду в замок, — сообщил кюре, подходя к Мегрэ. — Мне впервые в жизни довелось служить в таком состоянии: я сам толком не понимал, что делаю. Как подумаю, что это могло быть преступление…
— Речь идет именно о преступлении, — отозвался Мегрэ.
Некоторое время они шагали молча. Комиссар протянул священнику газетную вырезку. Тот на ходу прочел ее и вернул комиссару.
Спутники упорно хранили молчание.
— Зло порождает зло. Но то было несчастное существо, — проговорил наконец кюре.
Ветер задувал с удвоенной силой, так что приходилось придерживать шляпу.
— Я действовал недостаточно энергично, — мрачно добавил кюре.
— Вы?
— Она приходила ко мне каждый Божий день. Готова была вернуться на путь праведный. Но едва она возвращалась в замок…
Он произнес эти слова с невыразимой горечью.
— Я не хотел там появляться. Но в конце концов это был мой долг.
При виде двух мужчин, идущих им навстречу по главной аллее парка, Мегрэ и священник приостановились.
Приглядевшись, они узнали темную бородку Бушардона, а худосочный верзила рядом с ним был не кто иной, как Жан Метейе. Яростно размахивая руками, он вновь что-то доказывал доктору. Желтая машина по-прежнему стояла во дворе замка. Судя по всему, Метейе боялся туда возвращаться, пока не уехал граф де Сен-Фиакр.
Над деревней брезжил таинственный, обманчивый свет. И во всем случившемся было что-то обманчивое, двусмысленное. Какая-то невразумительная канитель.
— Идемте, — проговорил Мегрэ.
Похоже, врач тоже сказал секретарю что-то в этом Роде и потащил его к священнику.
— Здравствуйте, господин кюре. Представьте, я вполне могу вас обнадежить. Даже такому закоренелому нечестивцу, как я, понятна ваша тревога при мысли, что в вашей церкви совершено преступление. Однако это вовсе не так. Опираясь на научные факты, со всей определенностью заявляю, наша графиня умерла от сердечного приступа.
Мегрэ подошел к Жану Метейе.
— У меня к вам один вопрос.
Чувствовалось, что молодой человек нервничает, прямо обмирает от страха.
— Когда вы в последний раз были в редакции газеты «Журналь де Мулен»?
— Я… Погодите…
Он собирался уже что-то сказать, но спохватился и подозрительно уставился на комиссара.
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
— Не важно.
— Я обязан вам отвечать?
— Не хотите — не надо.
Выглядел Метейе не то чтобы опустившимся, а скорее измученным глубоким внутренним разладом. Нервозность его переходила все пределы и могла бы стать предметом внимания доктора Бушардона, который в эту самую минуту беседовал с кюре.
— Я прекрасно знаю: теперь все будут валить на меня.
Но я готов защищаться.
— Договорились. Вы будете защищаться.
— Прежде всего, я хочу повидаться с адвокатом. Это мое право. И вообще, кто вы такой?
— Минуточку. Вы изучали право?
— Два года.
Секретарь графини попытался взять себя в руки, даже выдавил подобие улыбки.
— В полицию никто не обращался. Состава преступления — нет. Значит, у вас нет ни малейших оснований…
— Прекрасно! В самую точку.
— Доктор утверждает, что…
— А я полагаю, что графиня была убита. И убийца — самый что ни на есть отъявленный мерзавец. Прочтите-ка вот это.
Мегрэ протянул ему газетную вырезку. Метейе весь сжался, словно одеревенел, и так зыркнул на комиссара, словно собирался плюнуть ему в лицо.
— Мерзавец? Вы говорите, мерзавец? Я не позволю…
Комиссар мягко тронул его за плечо:
— Милый юноша, но ведь вам-то я еще ничего не говорил. Кстати, вы не знаете, где сейчас граф? А теперь прочтите и верните мне эту бумагу.
Глаза Метейе торжествующе блеснули.
— Граф обсуждает с управляющим какую-то историю с чеками. Вы найдете их в библиотеке.
Доктор Бушардон и священник слегка обогнали комиссара, и он расслышал, как врач произнес:
— Нет, нет, господин кюре, это вполне соответствует природе человека. Более, чем соответствует! Если бы вы немножко занялись физиологией, вместо того чтобы без конца мусолить писания Святого Августина!
Гравий шуршал под их шагами. Все четверо медленно поднялись по ступеням крыльца, каменные плиты которого побелели от стужи.
Мегрэ не мог поспеть всюду одновременно. Замок был слишком велик. Поэтому он лишь приблизительно представлял себе, что именно происходило там в это утро.
Обычно в праздничные или воскресные дни принарядившиеся крестьяне не спешили расходиться по домам после торжественной службы, радуясь возможности потолкаться среди друзей-приятелей на деревенской площади или в кафе. Вот и сейчас кое-кто из них был уже под хмельком. А малыши в торчащих колом праздничных костюмах восторженно таращились на своих папаш.
