двадцать назад?
Снова возня с пенсне.
– Откуда вы знаете?
– Извините, но сейчас в вашем облике нет ничего такого, что напоминало бы о действующей армии. Не обижайтесь и скажите мне лучше, из чего был, по вашему мнению, произведен выстрел.
– Надо думать, из пистолета не самого большого калибра. Точнее сказать трудно.
– С какого расстояния?
– Кожа вокруг отверстия не опалена. На самоубийство это не похоже. Нисколько не похоже.
– Выводы буду делать я. На своем веку я видел столько самоубийств, ничуть на самоубийство не похожих при первом осмотре…
– Извините. Стреляли ярдов с двенадцати-пятнадцати.
Холмс оглядел кабинет.
– От того места, где лежит тело, до любой стены не более шести-семи ярдов.
– Но вы еще не знаете самого главного, – тоном плохо скрываемого превосходства заметил доктор.
– Слушаю вас.
– Я не нашел пули.
– Не понимаю.
– В черепе милорда не было пули. Была дыра в голове, была смерть, но не было пули.
Наступило напряженное молчание. Все ждали, как отреагирует великий сыщик на это сенсационное сообщение. Ватсон, например, в глубине души надеялся, что его друг небрежно махнет рукой и своим простым, естественным объяснением сгонит скептические гримасы с этих физиономий.
Холмс молчал.
Ватсону пришлось говорить самому:
– Вы не могли ошибиться, коллега?
Доктор Бредли снисходительно улыбнулся и не счел нужным отвечать.
– Может быть, кто-нибудь еще до того, как вы здесь появились…
Толстяк объяснил:
– Из такой раны невозможно извлечь пулю, не разворотив полчерепа. Даже если бы здесь чудом оказался сам мистер Герфинг со своими новейшими зондами, то и в этом случае остались бы очевиднейшие следы. Пуля была в голове милорда, как в сейфе.
– Кто присутствовал при вскрытии?
– Обычный состав. Впрочем, есть протокол. Учитывая необычность случая, я позаботился обо всех, даже самых мелких формальностях. Сверх всего – инспектор.
– Лестрейд? – подал голос Холмс.
– Он все время был при мне. Ему так не терпелось получить пулю, что он сам порывался взяться за пинцет.
Ответ можно было считать исчерпывающим.
Опять наступило тягостное молчание. Случившееся просматривалось в свете сказанного еще хуже, чем интерьер кабинета в свете фонаря.
– Любопытно, – пробормотал великий сыщик, – труп человека в запертом изнутри наглухо зашторенном кабинете – и без пули в голове. Любопытно.
– Не столько любопытно, сколько страшно.
Все обернулись. В дверях стоял высокий, чрезвычайно горбоносый, в длинном атласном халате человек.
– Мой брат Гарри, – прошептал сэр Эндрю.
– Да, Гарри Блэкклинер, если угодно, – высокомерно подтвердил тот.
– Здравствуйте, – скучным голосом сказал Холмс.
Ватсон молча коснулся кожаным пальцем тульи своего котелка.
– Вы назвали эту историю любопытной, мистер, э-э…
– Холмс, с вашего позволения.
– При чем здесь мое позволение? Здесь позволяю или запрещаю не я.
– Кто же?
Горбоносый обошел стол и опустился в отцовское затаенно скрипнувшее кресло. Он стал похож на большую недовольную жизнью птицу. Фонарь, стоявший рядом, бросал на его физиономию мертвецкий отсвет. На бледно-лоснящемся лбу билась напряженно изогнутая жилка. Во взгляде было что-то безумное. Когда бы не трагическая история, стоявшая за всем происходящим, это заявление прозвучало бы чуть театрально.
– Скажу только одно. Смерть отца – это не последняя смерть в этом доме.
– Что вы имеете в виду? – спросил Холмс.
– О господи! – сказал доктор Бредли.
– Ты имеешь в виду Тони?! – крикнул сэр Эндрю.
С этими словами старший брат бросился к выходу, за ним Эвертон, далее два доктора. И, наконец, сорвался с места сам возмутитель скорбного спокойствия – средний брат.
Когда пристыженные спасители вернулись в кабинет в сопровождении разбуженного, но ничуть не убитого сэра Энтони, они не застали там Холмса.
– Где же он? – раздался чей-то недоумевающий голос. Никто на этот вопрос не ответил. Группу все еще возбужденно дышащих джентльменов окружила угрожающая тишина. Ватсон почувствовал, что по позвоночнику потекла медленная ледяная капля. Бредли схватился за ворот, чтобы облегчить жизнь своему полнокровию. Сэр Гарри раз за разом зачесывал растопыренной пятернею копну волос на затылок. На широком скуластом лице юного Тони то вспыхивали, то гасли горящие ужасом глаза. Он, кстати, первым сориентировался в ситуации:
– А может, он у мисс Элизабет? Неужели что-то случилось с ней?!
Догадка была настолько очевидной, что группа братьев и докторов тут же снова пришла в движение. Вновь из кабинета в коридор, по лестнице на третий этаж, вдоль по тусклой полоске света к полуоткрытой двери.
– Мисс Элизабет занимает третий этаж, – торопливым шепотом пояснял на ходу сэр Эндрю бегущему рядом Ватсону, – у нее большие способности к танцам, отец организовал там что-то вроде танцкласса. Нам запрещено было бывать там.
Эвертон, в последний момент вырвавшись вперед, распахнул перед джентльменами дверь.
Холмс стоял посреди дамского будуара и обнимал за плечи девушку с роскошными распущенными по всей спине волосами. Она явно искала убежища на груди великого сыщика. Объятие было вполне джентльменским, хотя и плотным. При этом Холмс отчетливо шептал в копну великолепных волос:
– Плачьте, плачьте! Надо поплакать!
Переполненные вопросами джентльмены застыли подле неожиданной пары. Холмс, не давая их вопросам оформиться, сам начал говорить:
– Когда все бросились спасать юного сэра Тони, я подумал, что кто-то должен позаботиться и о мисс Элизабет. Я нашел ее в состоянии сильнейшего испуга. Узнав, что я не убийца, а, наоборот, сыщик, она в порыве облегчения бросилась мне на грудь. Вам надо поплакать, дитя мое, и напряжение спадет. Я правильно представляю нервную конструкцию женщины, доктор?
– Да, – одновременно ответили Бредли и Ватсон.
Плечи под валом волос затряслись.
– Вот и славно, – сказал Холмс и погладил одно из них, – а теперь, я думаю, нет никаких препятствий к тому, чтобы все удалились. Для того, чтобы распросить мисс о ее страхах, одного мужчины вполне достаточно.
Ватсон ассистентски покашлял, выясняя, относится ли пожелание к нему тоже. Оказывается, относилось. Впрочем, действия друга показались ему разумными. Перекрестный допрос в полночь – это, пожалуй, слишком для нервов впечатлительной девицы.
Когда группа молчаливых мужчин спускалась по лестнице в толщу тихих сомнений, сэр Эндрю вдруг несообразно весело спросил:
– А что бы вы сказали, господа, о хорошем куске холодной телятины и стакане доброй мадеры? По-моему, мы заслужили нечто в этом роде.
– Слушаюсь, сэр, – пропищал Эвертон.
На следующее утро после завтрака Ватсон, как и было заранее условлено, вышел в редкую дубовую рощицу, замершую над темным овальным прудом в тылу Веберли-хауса. Удобно петляя меж бесшумных прохладных деревьев, песчаная тропинка сбегала к росистому берегу. Облака тумана медленно впутывались в разреженную толпу можжевеловых кустов на том берегу, освобождая для сосредоточенного обозрения темное лоснящееся зеркало неподвижной воды.
Сколь английским было это утро!
Доктор поправил белый шарф и поднял
