воротник пальто. Вчерашняя телятина еще давала себя знать ломотой в висках и неприятным привкусом во рту.
Сзади раздались сочные шаги по влажному песку тропинки, и одновременно с этим звуком явился запах табачного дыма.
– Доброе утро, Ватсон.
– Доброе, но промозглое.
Холмс заинтересованно огляделся.
– Да? Возможно. Знаете, над чем я размышлял, идя сюда?
– Даже не пытаюсь гадать.
– Правильно, не надо. Я думал над тем, с чего бы следовало начать описание этого дела. Писательское чутье вам что-нибудь уже подсказывает? Не начать ли с этого пруда? Как он таинственен! Смотрите, туманный занавес снова закрывается. Роскошно!
– Вы полезно побеседовали с девушкой?
– Скорее приятно, чем полезно. Она весьма мила, но разговор с нею не дал мне пищи для какой-нибудь стоящей версии. Может, у вас мелькнули трезвые мысли?
Ватсон нервно пожал зябкими плечами.
– Нет. Я даже приблизительно не могу себе представить причину смерти милорда. Пулевое ранение без пули – это ведь настоящий бред.
– Как раз это, дорогой друг, самая легкая из загадок. И я ее, как мне кажется, уже разгадал.
Недоверчивый скошенный взгляд доктора.
– Да, да. Дело в том, что пуля была.
– Куда же она девалась?
– Растаяла.
– Если вам угодно шутить…
– Это была ледяная пуля. Если кусок льда непосредственно перед выстрелом вставить в патрон, то он поведет себя так же, как кусок свинца. А потом исчезнет.
– Но…
– И меня беспокоит это «но». В жизни всегда так. Одна разгадка задает десять новых загадок. Кто засунул лед в патрон? Почему сэр Энтони ждал, пока это будет сделано? Куда девался стрелок после выстрела? Где он хранил лед перед тем, как сделать из него пулю?
– И откуда лед в сентябре, это ведь тоже загадка.
Холмс кивнул, пососал потухшую трубку.
– Как раз на эту тему у меня есть соображения.
– Говорите же!
– Если подпольные помещения Веберли-хауса достаточно глубоки, можно вспомнить, что некогда наши предки имели обыкновение забивать подвалы глыбами льда, вырубленными в замерзших водоемах, и хранили на них рыбу, мясо и овощи. Иногда все лето.
– Но реки в этих местах никогда серьезно не промерзают.
– Реки – да, текучая вода. А вот пруды?
Ватсон совсем другими глазами посмотрел на водное чудо, лежащее у его ног.
– Что вы скажете о последней зиме?
– Моя практика выросла втрое против обычного уровня. Сплошные бронхиты и обморожения у бедняков.
Холмс постучал трубкой по стволу ближайшего дуба.
– Остается выяснить, кто заведует подвальными кладовыми в этом симпатичном особняке. Впрочем, тут не придется долго ломать голову. Ставлю шиллинг против пенса, это наш милейший привратник Яков. Убежден, эта личность не так проста, как кажется.
– Да, пожалуй, я обратил внимание, как лебезит перед ним сэр Эндрю. Так не говорят со слугами.
– Браво, Ватсон, что вы еще заметили? Вчера и сегодня.
– Например, мне кажется, что братья Блэкклинеры очень мало похожи друг на друга.
– Ну, это было заявлено с самого начала. Один бретер, картежник, второй ученый, третий почти святой.
– Я не о том, Холмс. Мне трудно представить, что все они родились от одного отца и одной матери.
– Что-то вы в последнее время ударились в физиогномику. Правда, не всегда ваши выводы основательны. Вспомните вашего Ройлотта-Бриджесса.
Доктор чуть покраснел, но промолчал.
– Да я смотрю, вы так до конца и не признали свое поражение в той истории!
Доктор нахмурился.
– Оставим это.
– И вправду, оставим. Никакого отношения тот актер не имеет к нашему спектаклю. Продолжайте, Ватсон, что еще показалось вам странным?
Ватсон выпятил верхнюю губу, пережидая, пока схлынет обида. Холмс решил его подбодрить.
– С братьями Блэкклинерами вы, надо признать, правы. Трудно поверить, что это одна плоть и кровь. Но прихоти природы необыкновенны и бесконечны. Безусловное ближайшее родство этих трех людей – одна из таких прихотей.
Доктор принял извинения.
– Еще этот доктор Бредли, Холмс.
– Что же с ним?
– За завтраком, к которому вы не вышли, он вел себя странно. Не как врач.
– Что вы имеете в виду?
– Он отказался от овсянки и потребовал вчерашнего жаркого. После этого велел принести вина и выпил две бутылки хереса на протяжении каких-нибудь сорока минут. Какую несусветную чушь он нес при этом!
– Две бутылки хереса с утра могут замутить самый позитивистский разум.
– Мне представлялось, что врач должен быть осведомлен о том вреде, который может принести херес в таком количестве в такой ранний час.
– Он деревенский доктор, это дает право на некоторые заблуждения. А потом, насколько я знаю, в клятве Гиппократа говорится об обязанностях врача по отношению к чужому здоровью, а не к своему. Скажите, вы когда-нибудь видели абсолютно здорового врача?
Ватсон пожал плечами.
– Помнится, даже Авиценну изводил колит.
Чтобы прекратить этот парад познаний, доктор решил слегка повернуть течение разговора.
– Мне показалось, что братья тяготятся обществом мистера Бредли.
– Думаю, не более, чем вы.
Доктор развел руками, показывая, что он все сказал.
– Теперь слушайте меня, Ватсон. Мне придется немедленно уехать.
– Как?!
– Я получил срочное послание от Майкрофта. Дело не терпит ни малейшего отлагательства. Меня не будет несколько дней. Не волнуйтесь, по моим расчетам, за это время не должно произойти ничего серьезного, опасения сэра Эндрю не оправдаются. Так мне кажется. Но будут происходить другие события, за ними вам надлежит следить внимательнейшим образом. Лучше, если вы станете записывать свои наблюдения. И как можно подробнее. Особенно присматривайтесь к Якову. Мне кажется, он способен привести нас к разгадке.
– Вы убываете немедленно?
– Да. Не волнуйтесь и ведите дневник. Белая бумага надежнее сохраняет наши наблюдения, чем серое вещество мозга.
«Надобно сделать замечание об общей атмосфере Веберли-хауса. Она слишком необычна, чтобы оставить ее без внимания. С чем бы ее можно было сравнить? Прежде всего приходит на ум корабль, капитан коего отсутствует по болезни или смерти. Корабль еще движется прежним курсом, но в сердцах пассажиров уже поселилось подозрение, что в самом скором времени им придется полететь в тартарары.
Что в такой обстановке выступает на первый план – падение нравов и ослабление чувства приличия. Увеличивается потребление алкоголя, возникает словесная несдержанность. Я имею несчастливую и неприятную возможность наблюдать вышеназванные проявления. Пьяны все и с самого утра. Некоторые даже перестали переодеваться к приему пищи, что я считаю верхом невоспитанности, если учесть, что за стол садятся не только родственники, но и гости.
Несдержанность словесная также производит удручающее впечатление. Я всегда подозревал, что английского аристократа, как и всякого человека, иной раз терзает искушение употребить крепкое словцо или соленое выражение. Но я смущен тем,
