исследовать здешние подвалы.
И немедленно. Откладывать исследование до утра было невозможно. Слишком опасно? Но кто мог сказать, где в этом доме тебя подстерегает опасность?
Необходимо было некоторое снаряжение. Фонарь, свечи, ключи. За поисками всего этого меня застал в буфетной дворецкий. Чтобы сгладить неприятное впечатление от своей возни (посторонний джентльмен в служебных помещениях дома – это не совсем нормально), мне пришлось сообщить ему свою архитектурную легенду. Он немедленно предложил мне помощь. Он был так любезен, что снарядил фонарь и отыскал все необходимые ключи. «Особая связка, – сообщил он не без гордости в голосе, – мало кто в доме знает о ее существовании». Свою услужливость он объяснил желанием быть постоянно рядом с кем-то, ибо одиночество сделалось слишком тягостным в последнее время. «Если мне суждено столкнуться с чем-то необычным, то пусть это произойдет при свидетелях». Я согласился, что атмосфера в доме и в самом деле тягостная и странная. Перед тем как отправиться в путешествие по подвалам, я поднялся в свою комнату, чтобы переодеться. На столике рядом с изголовьем моей кровати лежал конверт. Это было письмо. Вот его содержание. «Должен сообщить вам следующее: известный вам привратник скрывает свою истинную фамилию. Он не Кэшмен. Он Смерд, сын небезызвестной Оливии Смерд».
И это все!
Долго я вертел листок в руках, но ничего больше на нем не отыскал.
Одевшись подобающим случаю образом, я вышел в задумчивости в коридор, где сделался свидетелем весьма странной сцены. По лестнице с третьего этажа прямо мне под ноги буквально скатился сквернословящий сэр Тони. Самым мягким выражением в его спиче было слово «собака»!
На третьем этаже располагались комнаты мисс Элизабет (мне так и не удалось с нею пообщаться, она почти не покидала своих апартаментов, завтракала и обедала наверху), и надо было полагать, что все ласковые слова относились именно к ней. Но тогда сам собой возникал вопрос: а что, собственно, делал там, наверху, этот богобоязненный юноша?!
Пока я размышлял над этой загадкой, сверху спустился еще один Блэкклинер. А именно сэр Гарри. Он тоже изрыгал проклятия, тоже поминал собаку и озабоченно дул на левую кисть.
Мое неожиданное появление немного их смутило.
«Позвольте», – сказал я и взял руку сэра Тони, чтобы как следует рассмотреть. На руке были несомненные следы укуса. Ничего не оставалось, как предположить, что он укушен мисс Элизабет!!!
Выражение лиц у этих джентльменов было таково, что я понял – на мои вопросы они отвечать не станут. Была надежда, что они хотя бы выслушают врачебные советы. Выслушали, но с постными лицами и весьма нетерпеливо.
После чего мы раскланялись.
Что же там произошло на третьем этаже?
Загадок становится все больше.
Прежде всего следовало навестить мисс Элизабет. Необходимо было узнать, как она себя чувствует после общения с братьями Блэкклинер. Признаться, поднимался наверх я без особой охоты. Существовала опасность быть понятым неправильно и попасть, что называется, под горячую руку. Оказалось, что опасался я не зря. «Что тебе нужно, щенок?!» – послышалось из-за двери в ответ на мой деликатный стук.
Чтобы дать понять, что стучит не щенок, а человек взрослый, я кашлянул. Как можно гуще.
Дверь отворилась. Мисс Элизабет явилась передо мною во всей растрепанной красе. Надобно заметить, что в этот момент я впервые ее толком рассмотрел. Живое подвижное лицо, весьма милое. Темные быстрые глаза, немного раздражения в уголках рта. И копна распущенных волос.
«Ах, это вы, доктор!» – сказала она тусклеющим голосом.
Я осторожно поинтересовался, могу ли войти. Не слишком охотно, но она меня впустила, при этом пытаясь привести в порядок свои волосы. Беседа наша получилась сумбурной, затрудняюсь ее изложить как-нибудь связно. Состояла она в основном из монолога мисс Элизабет. Она горько и длинно сетовала на свою ужасную роль одинокой беззащитной девушки в современном обществе. Все смотрят на нее как на вещь, никто не считается с жизнью ее души. Каждый норовит вторгнуться в ее судьбу и грязно наследить там. Первым это вообразил сам милорд. Но он хотя бы старался придать своему влечению оттенок благородства, вел речь, хотя и туманно, о женитьбе. Брал на себя обязательство обеспечить сироту. Да, она чувствовала себя морально униженной, плакала ночи напролет, но не ожидала, что с его смертью станет еще хуже. Предполагавшиеся деньги исчезли. Никто даже не упоминает о трех тысячах фунтов, обещанных милордом ей. Сыновья ведут себя как свиньи. Они, кажется, убеждены, что деньги находятся у нее. Вообще их ничего не интересует, кроме денег. Они даже угрожают, что если они денег не получат, то не выпустят ее отсюда.
Она зарылась лицом в ладони и зарыдала. Надо было что-то сказать. Но вид плачущей женщины парализует во мне всякую способность соображать. Сказав несколько дежурных фраз о сочувствии, понимании, о железном оскале нашего молодого века, я ретировался.
Нет, уж лучше отправиться на поиски прошлогоднего льда, чем утешать разочарованную даму.
Спускаясь вниз по лестнице, я отметил про себя, что мисс Элизабет, пожалуй, не англичанка. Нервное напряжение обнажает в ее речи скрытый акцент. Кроме того, меж ее оборотами мелькают явные галлицизмы.
Эвертон ждал меня с нетерпением, о чем говорило звякание ключей у него на связке. Мы немедленно приступили к инспектированию подвальных помещений Веберли-хауса. Там было сумрачно, сыро, царили запахи плесени и занавеси паутины. Эти помещения посещаются весьма редко, по утверждению Эверто-на. Сам он вел себя так, словно оказался в подвале впервые. Путался в ключах, отвечал с неуверенностью о том, что нам предстоит увидеть за той или иной дверью. Я дважды поскользнулся на влажных камнях, он умудрился сделать это раз пять.
На неизбежный вопрос о привидениях Эвертон ответил неестественным смехом. Мол, ходят какие-то разговоры на эту тему, но лично ему ни разу с привидениями сталкиваться в Веберли-хаусе не приходилось. Конечно, в истории любого английского родовитого семейства полно кровавых и таинственных историй, но не всякая оставляет по себе память в виде колоритного духа.
Воспользовавшись тем, какое направление принял разговор, я сказал, что если дворецкий не желает беседовать об умерших, то, может быть, он охотнее поговорит о живых. Например, не знает ли он, какова фамилия привратника Якова?
Эвертон нахмурился. Поставил фонарь на пол и огляделся, хотя мы были совершенно одни в каменном мешке. Потом он засвистел мне на ухо своим тонким шепотком. Оказывается, Яков действительно не Кэшмен, а Смерд, это фамилия, очень, кстати, странная, его беспутной материи Оливии, связавшейся некогда с неуемным сэром Энтони. От этой связи привратник и родился.
Интересно: Яков сын покойного милорда!
