– Ей они тоже угрожали? – спросила она. – Вам известно, как близко она пошла к тому, чтобы выяснить имена этих людей? А они, несомненно, опасались, что она всем расскажет о том, что именно они владеют этими трущобами.
Доктор уже перестал есть и теперь смотрел в свою пустую тарелку, опустив лицо, так что оно скрылось в тени; в нем боролись боль и злость.
– Так вы считаете, что они хотели убить с помощью пожара именно Клем, не так ли?
– Да, – призналась Шарлотта и заметила, как он напрягся, оторвал взгляд от тарелки, поднял его и встретился с нею глазами, пораженный, пристально изучая ее лицо. – Но теперь я в этом не уверена, – закончила она. – С другой стороны, зачем кому-то убивать вас? Пожалуйста, не нужно никаких уклончивых ответов. Дело слишком серьезное, чтобы играть словами. Клеменси и Эймос Линдси уже погибли. Вы уверены, что больше смертей не будет? Как насчет миссис Тернер и мистера Олифанта?
Шоу сморщился, словно она его ударила. В глазах снова появилось выражение боли, губы сжались в тонкую полоску, чего он и не пытался скрыть. Вилка и нож выпали из пальцев.
– Неужто вы полагаете, что я не думал об этом? Я проанализировал все случаи, всех пациентов, которых лечил в последние пять лет. И среди них нет ни единого, кого можно было бы в здравом уме подозревать в убийстве, не говоря уж о двух.
Поворачивать назад было уже бессмысленно, хотя Томас, конечно, уже задавал этот же самый вопрос.
– И каждый смертельный случай проанализировали? – тихо спросила она. – Вы уверены, что абсолютно все смерти были естественными? А не могла ли одна из них, любая, произойти в результате убийства?
В уголках его губ появилась недоверчивая улыбка.
– И вы считаете, что тот, кто это сделал, мог опасаться, что я об этом знаю – или могу догадаться, – и пытался убить меня, чтобы я молчал? – Шоу не принимал эту версию, а просто рассматривал такую возможность и приходил к выводу, что это вряд ли соответствует медицинским показаниям и данным, ему известным. Все эти смерти, конечно, были семейными трагедиями, но не преступлениями.
– Не могло ли такое случиться? – продолжала спрашивать Шарлотта, стараясь, чтобы в голосе были не слишком заметны тревога и насточивость. – Не могла ли одна из этих смертей оказаться для кого-то выгодной или прибыльной?
Доктор ничего не ответил, и она поняла, что он старается что-то припомнить. У каждого из них была своя боль. Каждый пациент, умерший у него на руках, означал для него какое-то упущение и неудачу, незначительную или огромную, неизбежную или неожиданную и шокирующую.
Тут ей пришла в голову новая мысль.
– Может быть, это был несчастный случай и его сумели как-то прикрыть, замазать, а потом стали опасаться, что вы поняли, в чем там было дело? И потом испугались, что вы заподозрили, что они это сделали умышленно…
– У вас несколько мелодраматическое представление о смерти, миссис Питт, – мягко сказал Шоу. – Обычно все гораздо проще: например, лихорадка, которая никак не прекращается и в конце концов истощает организм больного, можно сказать, выжигает его изнутри; или непрекращающийся сухой кашель, который переходит в кровотечение и все больше и больше ослабляет больного, пока у него не остается больше сил сопротивляться. Иной раз это ребенок, или молодой человек, или женщина, изнуренная работой и непрерывными деторождениями; или мужчина, который долго работал в сырости и на холоде, пока не угробил свои легкие. Иногда это полный человек, склонный к апоплексии, или ребенок, родившийся слишком слабым, чтобы выжить. Как это ни удивительно, но очень часто их конец бывает вполне мирным.
Шарлотта посмотрела ему в лицо. Воспоминания очень четко отражались на нем, в его глазах; это была печаль, но не по умершим, а по живым, память об их боли и гневе; печаль и по собственной неспособности им помочь, как-то облегчить это ощущение потери, внезапно возникшего одиночества и ужасной пустоты, когда душа человека, которого вы любили, расстается со своей земной оболочкой, и даже эхо былой жизни постепенно затихает где-то вдали, а здесь остается только прах, еще сохраняющий форму человеческого тела, но уже пустой и холодный – как очаг, когда в нем потушили огонь.
– Но ведь так бывает не всегда, – с сожалением сказала она, ненавидя себя за то, что настойчиво продолжает развивать эту тему. – Некоторые сражаются до самого конца, а некоторые родственники ни за что не хотят мириться с утратой. Разве не могло так случиться, что некто счел, что вы сделали не все, что могли? Возможно, не по злому умыслу, а просто по небрежности или по незнанию? – Шарлотта произнесла это с едва заметной грустной улыбкой и так мягко, что он даже не мог подумать, что она верит в нечто подобное.
Между бровей Шоу появилась глубокая морщина, и он посмотрел на нее с некоторым изумлением.
– Нет, никто из родственников никогда не проявлял никаких подобных чувств, одно только естественное огорчение и страдание. Люди часто злятся, гневаются, когда смерть наступает неожиданно; злятся, потому что судьба их обокрала и им нужно возложить вину на кого-то конкретного; но это постепенно проходит. Честно вам скажу: никто и никогда не обвинял меня в том, что я мог бы сделать больше.
– Никто? – Шарлотта очень внимательно смотрела на него, но он отнюдь не пытался избегнуть ее пристального взгляда и не покраснел. Нет, он ее не обманывал. – Даже сестры Уорлингэм – в связи со смертью Теофилиуса?
– Ох! – Доктор тяжело вздохнул. – Но это их обычное поведение. Они как раз из тех, кому очень трудно принять… смириться с тем, что кто-то, полный жизни и совершенно здоровый, как Теофилиус, может умереть. Он ведь всегда был у всех на виду и во всем участвовал. Стоило возникнуть любому спору, любой дискуссии, и Теофилиус тут же выступал со своим мнением, многословно и с огромной уверенностью в своей правоте.
– И, конечно же, Анжелина и Селеста с ним соглашались… – подсказала Шарлотта.
Шоу резко рассмеялся.
– Конечно. Но только не в тех случаях, когда он выражал несогласие со своим отцом. Мнения покойного епископа всегда превалировали надо всем остальным.
– А он часто расходился с ним во мнениях?
– Очень редко. И только по малозначительным вопросам. Например, по поводу вкусов или хобби – коллекционировать книги или картины; носить серое или коричневое; подавать на стол кларет или бургундское, свинину или баранину, рыбу или жаркое из дичи; или, например, о каком вкусе, хорошем или дурном, свидетельствует коллекционирование китайского фарфора. Ничего серьезного, что имело бы реальное значение. Они всегда пребывали в полном согласии по поводу морального долга, места и добродетелей женщины, по поводу того, каким образом должно управляться общество и кем.
– Не думаю, что мне следует слишком волноваться по поводу Теофилиуса, – заметила Шарлотта, не подумав, не вспомнив, что тот все-таки был тестем Шоу. То, как его все описывали, слишком здорово напоминало ей дядюшку Эмили Юстаса Марча, а ее воспоминания о нем всегда вызывали смешанные чувства, но все с явным привкусом неприязни.
Шоу широко улыбнулся ей, и мысли о смерти на минуту исчезли; не осталось ничего, кроме огромного удовольствия от общения с нею.
– Вы бы его непременно возненавидели, – уверил он ее. – Точно так, как я.
Ей хотелось рассмеяться, видеть лишь немного абсурдную и легко воспринимаемую сторону всего этого. Но она никак не могла забыть злобного выражения на лице Селесты, когда разговор зашел о смерти ее брата, и того, как ей поддакивала Анжелина, вполне искренне.
– От чего он умер? И почему так внезапно?
– От апоплексического удара, – ответил доктор, теперь подняв взгляд и встретившись с ней глазами. – У него иногда возникали жуткая головная боль, высокое кровяное давление, головокружения, а пару раз даже приступы апоплексии. И, конечно, то и дело приступы подагры. За неделю до смерти у него случился приступ временной слепоты. Он длился только один день, но ужасно его перепугал. Думаю, Теофилиус решил, что это признак приближающейся смерти…
– И был прав. – Шарлотта прикусила губу, пытаясь найти слова, чтобы задать вопрос, в котором не прозвучал бы намек на вину доктора. Это оказалось нелегко. – Вы все время про это знали?
– Я полагал, что это вполне возможно. Но не ожидал, что это произойдет так скоро. Почему вы спросили?
– А вы могли бы предотвратить это, если были уверены в диагнозе?
– Нет. Ни один врач не знает, как можно предотвратить апоплексический удар. Конечно, не все подобные приступы смертельны. Очень часто у пациента наступает паралич одной стороны тела. Или он теряет способность говорить или зрение, но после этого живет еще многие годы. Некоторые парализованные годами лежат неподвижно и не могут разговаривать, но, насколько можно судить, остаются в полном сознании и понимают все, что происходит вокруг них.
