– Как это ужасно! Похоже на смерть, но такую, которая не приносит окончательного мира и успокоения. А с Теофилиусом могло такое произойти?
– Могло. Но он умер от первого же удара. Возможно, это не следует считать несчастливым исходом.
– Вы сказали об этом Селесте и Анжелине?
Брови у него удивленно поднялись – возможно, от осознания собственного упущения.
– Нет… Нет, не сказал. – Он состроил неприятную гримасу. – А теперь, надо полагать, уже чуточку поздно. Они еще подумают, что я ищу какие-то оправдания.
– Да, – кивнула Шарлотта. – Они обвиняют вас, но насколько это серьезно, не мне судить.
– Бог ты мой! – взорвался Шоу, и на его лице появилось изумленное выражение. – Неужто вы полагаете, что Анжелина и Селеста стали бы прокрадываться во тьме ночи к моему дому, чтобы сжечь его вместе со мною, потому что считали, что я мог бы спасти Теофилиуса? Это нелепо и абсурдно!
– Но кто-то же это проделал.
Изумление с его лица исчезло, осталась одна только боль.
– Да, конечно. Но не из-за Теофилиуса.
– Вы в этом абсолютно уверены? Разве вы исключаете такую возможность, что его смерть произошла в результате убийства? И теперь кто-то боится, что вы можете это понять, а затем и выяснить, кто его убил? В конце концов, ситуация-то сложилась чрезвычайная, не так ли?
Шоу недоверчиво посмотрел на нее, и это выглядело почти комично – широко раскрытые глаза и открытый рот. Потом, постепенно, эта мысль стала для него менее абсурдной, и доктор понял всю ее мрачную подоплеку. Он взял со стола свои нож и вилку и снова начал есть, автоматически, усиленно при этом размышляя.
– Нет, – сказал он наконец. – Если это было убийство, во что я не верю, значит, оно было проделано идеально. Я ничего не заподозрил – и сейчас не подозреваю. Да и кому бы вообще захотелось его убивать? Он был ужасно невыносимый человек, но таких огромное множество. И ни Пруденс, ни Клеменси не нуждались в его деньгах.
– Вы уверены? – мягко спросила она.
Шоу поднял руку, перестав есть, и улыбнулся вдруг совершенно очаровательной улыбкой, полной радости и удовольствия.
– Конечно. Клеменси раздавала свои деньги со всей возможной быстротой; а Пруденс имела и имеет вполне достаточно поступлений от своих книг.
– Книг? – Шарлотта крайне удивилась. – Каких книг?
– Ну, например, от «Тайны леди Памелы», – ответил он, теперь широко улыбаясь. – Она сочиняет романтические истории – да, конечно, под другим именем. Но имеет огромный успех. Джозайю хватил бы апоплексический удар, если бы он про это узнал. И Селесту тоже – но, естественно, по совершенно иным причинам.
– Вы уверены? – Шарлотта была ужасно довольна, но все еще не могла до конца в это поверить.
– Конечно, уверен. Клеменси занималась ее делами – чтобы Джозайя ничего про это не прознал. Полагаю, теперь этим придется заниматься мне.
– Боже ты мой! – Шарлотте очень хотелось захихикать – это было настолько абсурдно, что она едва сдержалась; однако оба они были слишком озабочены совсем другими проблемами. – Ну, хорошо. – Она с усилием привела себя в чувство и несколько успокоилась. – А если не из-за Теофилиуса, не из личной к нему неприязни или из-за его денег, тогда из-за чего?
– Не знаю. Я уже обшарил всю память, множество раз перебрал все, что только можно, – реальные события и воображаемые, которые могли бы вызвать чью-то ненависть ко мне или страх, достаточные, чтобы предпринять такой страшный шаг, как попытка убийства. – Он помолчал, и в его глазах снова возникла тень прежней ироничности. – Не то чтобы, как потом оказалось, это был слишком большой риск. Полиция, кажется, так и не пришла ни к каким выводам по поводу того, кто это сделал; у них не больше понимания, чем было в первый день.
Шарлотта сразу же бросилась на защиту Питта, инстинктивно, и сразу же пожалела об этом.
– Вы хотите сказать, что они вам ничего не рассказывают? Но это вовсе не значит, что они не знают…
Шоу резко вздернул голову, широко раскрыл глаза.
– Они и мне ничего не рассказали, – быстро добавила она.
Но он-то понял разницу.
– Конечно. Это я поспешил с выводами. Они, кажется, вполне откровенны, но вряд ли станут посвящать меня во все свои дела. Я у них, вероятно, числюсь в главных подозреваемых. По-моему, это абсурдно, но, надо полагать, представляется им вполне разумным подходом.
Шарлотте больше нечего было ему сказать, других вопросов не оставалось, ничего такого она больше придумать не могла. И тем не менее она так и не могла пока что ответить на вопрос, поставленный Веспасией. Может, он и впрямь дурак – в том смысле, который она вкладывает в это понятие, – то есть не видит некоторых эмоциональных нестыковок, которые сразу же разглядела бы любая женщина?
– Спасибо, что уделили мне столько времени, доктор Шоу. – Шарлотта поднялась из-за стола. – Я понимаю, конечно, что все эти мои вопросы были несколько назойливы и даже нахальны. – Она улыбнулась извиняющейся улыбкой и тотчас заметила его мгновенную ответную реакцию. – Я задаю их, потому что проследила весь путь Клеменси и потому что очень высоко оцениваю ее деятельность, настолько высоко, что крайне озабочена тем, чтобы тот, кто ее убил, был обнаружен; кроме того, я намерена добиться, чтобы ее работа была продолжена. Мой зять вообще-то собирается выставить свою кандидатуру на выборах в парламент. Его и мою сестру очень задело то, что нам удалось выяснить, так что, я думаю, они не остановятся, прежде чем не займутся проблемой принятия такого закона, которого добивалась Клеменси.
Шоу тоже встал, обошел стол и вежливо подвинул стул, давая ей возможность более свободно двигаться.
– Вы понапрасну тратите свое время, миссис Питт, – сказал он очень тихо.
Тон его голоса был не критический; скорее, в нем слышалось сожаление, словно он уже произносил эти же самые слова и раньше и по тем же причинам, – и они и в тот раз не принесли никакого результата. Возникло даже ощущение, что в комнате сейчас присутствует Клеменси или благородный призрак этой женщины, которая так нравилась им обоим. Это не казалось им каким-то нежелательным вторжением в их беседу – для них это было присутствие духа, который отнюдь не возражал против их дружеских встреч, даже против того, как он мягко прикасался к руке Шарлотты, против возникшего чувства близости, когда он прощался с нею, когда его глаза вдруг заблестели, пока он смотрел, как она удаляется, спускается по ступеням, а потом садится в карету, опершись на руку лакея Веспасии. Шоу остался стоять в коридоре; так он и стоял, выпрямив спину, еще долго после того, как экипаж завернул за угол, прежде чем закрыть за ней дверь и вернуться в столовую.
Шарлотта велела кучеру ехать к дому Уорлингэмов. Версия, что либо Селеста, либо Анжелина пытались убить доктора Шоу, вовсе не казалась ей неприемлемой, что бы они ни думали о его небрежности или халатности при лечении Теофилиуса и ответственности за его смерть. Однако в результате этой смерти Клеменси и, следовательно, Шоу унаследовали значительную сумму денег. Такой мотив не следовало выпускать из виду. И чем больше Шарлотта об этом думала, тем больше он казался ей единственной разумной альтернативой, если, конечно, не принимать во внимание какого-нибудь влиятельного владельца трущоб, который опасался ее разоблачений. Насколько реалистична такая версия? Чьи еще имена Клеменси узнала, не считая собственного деда?
В своих поисках она, несомненно, должна была узнать и о других таких владельцах, если не прежде Уорлингэма, то хотя бы после него. И это послужило толчком, пробудило в ней настоятельное стремление изменить закон, что привело бы к крайне нежелательному вниманию общества к довольно большому числу важных людей. Сомерсет Карлайл упоминал об аристократических семействах, банкирах, судьях, дипломатах, известных, публичных личностях, которые едва ли могли позволить, чтобы этот источник их доходов стал известен широкой общественности. А тот самодовольный и самоуверенный адвокат был настолько уверен в том, что его клиенты наверняка прибегнут к насильственным мерам, чтобы сохранить собственную анонимность, что был готов пустить в ход угрозы.
Но кто же мог позволить себе выйти так далеко за рамки общественной морали и даже чисто финансовых методов, чтобы совершить убийство? Есть ли хоть какая-то надежда, что им удастся это узнать? Шарлотте представилось, что они разыскивают поджигателя в криминальных кругах, находят его и пытаются заставить назвать имя заказчика убийства. Безнадежные мечты, разве что им очень крупно повезет.
И как только эти негодяи узнали про это?! Может, Клеменси была так неосторожна, что решилась встретиться с одним таким лицом к лицу? Нет, конечно, нет. Какой в этом был смысл?
И еще она так и не стала разоблачать Уорлингэмов, уж это-то точно. Они никогда не стали бы устанавливать этот памятный витраж в честь покойного епископа и просить архиепископа Йоркского его освятить, если бы возник хоть малейший намек на скандал, связанный с его именем.
