Но только не ему.
А Патрисия продолжала:
— Мне действительно неприятно, что Бесс, ну… мисс Джонстон так пострадала. По — моему, зеленые чернила взяли специально, чтобы скомпрометировать Нигеля. Но уверяю вас, месье Пуаро, Нигель никогда не сделал бы ничего подобного!
— А! — Пуаро взглянул на нее с интересом.
Она покраснела и оживилась.
— Нигеля трудно понять, — откровенно сказала она. — Ведь у него было трудное детство.
— Мой бог, опять та же песня!
— Простите, что вы сказали?
— Нет — нет, ничего. Так вы говорили…
— О Нигеле. С ним нелегко ладить. Он совершенно не признает авторитетов. Он умен, это редкостного ума человек, но порой он ведет себя не очень правильно. Он любит насмешничать. И слишком высокомерен, чтобы оправдываться или выгораживать себя. Даже если его все будут подозревать в том, что он залил чернилами конспекты, он не станет оправдываться, а просто скажет: «Пусть думают, если им хочется». А это страшно глупо.
— Вы давно его знаете?
— Нет, примерно год. Мы познакомились во время поездки по замкам Луары. Он заболел гриппом, а потом подхватил воспаление легких, и я его выхаживала. У него очень хрупкое здоровье, и он себя совсем не бережет. Он такой независимый, но в каких — то вопросах — сущий младенец, которому нужна нянька.
Пуаро вздохнул. Он вдруг страшно устал от любви… Сначала Селия, смотревшая на Колина преданными собачьими глазами. А теперь Патрисия, этакая безгрешная мадонна. Конечно, без любви жить нельзя; молодые люди должны выбирать своих суженых, но он, Пуаро, к счастью, уже далек от этого.
Он встал.
— Вы позволите мне, мадемуазель, взять ваше кольцо? Завтра я его обязательно верну.
— Конечно, возьмите, — чуть удивленно ответила Патрисия.
— Вы очень любезны. И прошу вас, мадемуазель, будьте осторожны.
— Осторожна? Но почему?
— Если бы я знал! — сказал Эркюль Пуаро. Он был по — прежнему встревожен.
Следующий день миссис Хаббард прожила как в кошмарном сне. Утром, когда она встала, ей показалось, что у нее гора с плеч свалилась. Снедавшие ее сомнения по поводу недавних событий наконец рассеялись. Во всем оказалась виновата глупая девчонка и ее глупые современные взгляды, которых миссис Хаббард просто не выносила. И отныне в доме вновь воцарится порядок.
Но, спустившись в благодушном настроении к завтраку, миссис Хаббард поняла, что, как и раньше, живет на вулкане. Студенты словно сговорились и вели себя в то утро просто из рук вон плохо, правда, каждый на свой лад.
Мистер Чандра Лал, узнав о диверсии, учиненной в комнате Элизабет, весь кипел и тараторил без умолку.
— Притеснение, — шипел он, брызгая слюной, — это явное притеснение со стороны европейцев! Они презирают людей других рас, они полны предрассудков. Случай с Элизабет — типичнейшее проявление расизма.
— Успокойтесь, мистер Лал, — сухо сказала миссис Хаббард. — Ваши обвинения необоснованны. Никому не известно, кто это сделал и по какой причине.
— Разве, миссис Хаббард? А я думал, что Селия пришла к вам и покаялась, — удивилась Джин Томлинсон. — Я так обрадовалась, узнав об этом! Мы должны быть к ней милосердны.
— Фу, как ты набожна, Джин! — сердито воскликнула Валерии Хобхауз.
— По — моему, так говорить жестоко.
— «Покаялась»! — передразнил Нигель, передернув плечами. — Мерзейшее слово.
— Не понимаю, почему тебе не нравится. Оно в ходу среди членов Оксфордской общины[3] и…
— Что ты городишь? Неужели ты решила попотчевать нас на завтрак Оксфордской общиной?
— Что происходит, ма? Неужели Селия действительно воровка? Значит, она поэтому не вышла сегодня к завтраку?
— Простите, я не понимаю, — сказал Акибомбо.
Но ввести его в курс дела никто не удосужился. Всем не терпелось высказать свое мнение.
— Бедняжка, — гнул свою линию Лен Бейтсон. — Она что, сидела без денег?
— А знаете, я ничуть не удивилась, — с расстановкой сказала Салли. — Я все время подозревала…
— Но неужели Селия залила мои конспекты? — недоверчиво спросила Элизабет Джонстон. — Удивительно, просто не верится.
— Селия не прикасалась к вашим конспектам, — сказала миссис Хаббард. — Я прошу вас немедленно прекратить дискуссию. Я собиралась спокойно рассказать вам обо всем попозже, но…
— Но Джин вчера вечером подслушала ваш разговор, — сказала Валери.
— Я не подслушивала. Просто я случайно…
— Да говори уж начистоту, Бесс, — перебил Нигель. — Ты прекрасно знаешь, кто пролил чернила. Ведь мерзавец Нигель сам сознался, что залил твои конспекты чернилами из своего пузырька. Стало быть, это моя работа!
— Он не виноват, он притворяется! Нигель, ну зачем ты валяешь дурака?
— А ведь на самом деле я попытался проявить благородство и выгородить тебя, Пат. Не ты ли вчера утром просила у меня чернила?
— Простите, я не понимаю, — сказал Акибомбо.
— А тебе и не нужно понимать, — ответила Салли. — На твоем месте я бы сидела и помалкивала.
Мистер Чандра Лал подскочил как ужаленный:
— А потом вы спрашиваете, почему в мире царит насилие? И почему Египет претендует на Суэцкий канал?
— Черт побери! — заорал Нигель и грохнул чашку о блюдце. — Сперва Оксфордская община, теперь политика! Не дают спокойно позавтракать! Я ухожу.
Он злобно отшвырнул стул и вылетел из комнаты.
— На улице холодно, ветер! Надень пальто! — кинулась вслед за ним Патрисия.
— Кудах — та — тах! — язвительно заквохтала Валери. — У нее скоро вырастут перышки.
Француженка Женевьев, еще недостаточно хорошо знавшая английский, чтобы понимать такой бурный речевой поток, внимательно слушала Рене, который переводил ей на ухо, о чем говорят за столом. Внезапно она вскричала по — французски срывающимся голосом:
— C’est cette petite qui m’a volé mon compact? Ah, par exemple! J’irai а police. Je ne supporterai pas une pareille…[4]
Колин Макнаб уже давно пытался вставить свое веское слово, но его глубокий снисходительный бас утонул во всеобщем шуме и гаме. Тогда он перестал церемониться и со всего размаху стукнул кулаком по столу, да так, что тут же воцарилось молчание. Вазочка с мармеладом слетела со стола и разбилась.
— Замолчите вы наконец и дайте сказать мне! В жизни не встречал такого вопиющего невежества и злобы! Вы хотя бы чуточку разбираетесь в психологии? Поверьте, девушка не виновата. Она переживала тяжелый эмоциональный кризис; с ней надо обращаться крайне бережно и заботливо, иначе она останется калекой на всю жизнь. Я вас предупреждаю: с ней надо обращаться бережно, именно это ей сейчас необходимо.
— Постой — постой, — звонким занудливым голосом сказала Джин. — Я с тобой, конечно, согласна насчет бережного обращения с Селией, но все равно мы же не можем ей потакать! Я хочу сказать, потакать воровству!
— Воровству! — повторил Колин. — Но это не воровство. Черт побери, меня от вас тошнит… от всех.
— Интересная пациентка, да, Колин? — усмехнулась Валери.
— Для исследователя, интересующегося проблемами мышления, безусловно.
— Конечно, у меня она ничего не украла, — начала Джин, — но я думаю…
— У тебя — то она, естественно, ничего не взяла, — сурово оборвал ее Колин. — Но вряд ли бы ты обрадовалась, узнав почему.
— Не понимаю, о чем ты…
— Да брось, Джин, — сказал Лен Бейтсон. — Хватит пререкаться. Мы с тобой опаздываем.
Они ушли.
— Скажи Селии, пусть не вешает носа, — бросил Лен через плечо Колину.
— Я хочу выразить официальный протест, — заявил мистер Чандра Лал. — У меня выкрали борную кислоту, которая крайне необходима для моих глаз, воспаляющихся от упорных занятий.
— Вы тоже опоздаете, мистер Лал, — твердо сказала миссис Хаббард.
— Мой преподаватель сам не отличается пунктуальностью, — мрачно ответил мистер Чандра Лал, но пошел к двери. — И потом, он ведет себя неразумно и некорректно, когда я задаю ему глубоко научные вопросы…
— Mais il faut qu’elle me le rende, com — pac![5] — сказала Женевьев.
— Вы должны говорить по — английски, Женевьев. Вы никогда не выучите язык, если, волнуясь, будете переходить на французский. Кстати, вы обедали в это воскресенье в пансионате и не заплатили мне.
— Ах, я оставила кошелек в комнате. Я заплачу вечером… Viens, René, nous serons en retard..[6]
— Простите, — сказал Акибомбо, умоляюще глядя вокруг, — я не понимаю.
— Пойдем, Акибомбо, — сказала Салли. — Я тебе все объясню по дороге в институт.
Она ободряюще кивнула миссис Хаббард и увела с собой сбитого с толку Акибомбо.
— О боже! — глубоко вздохнула миссис Хаббард. — И что меня дернуло пойти на эту работу?
Валери, единственная, кто оставался в комнате, дружески улыбнулась ей.
