Да, удача всегда могла отвернуться от него. Да, он знал, что идет на риск. Но по крайней мере в его распоряжении был еще один чудесный день в Йогаваре, и не стоило его портить мыслями о грустном.
Вновь за его спиной раздвинулись двери. Две миниатюрные девушки повели Калли к ванне из красного дерева.
Опять обмыли его. Опять опустили в ароматную воду.
Потом помогли вылезти, уложили на мат, подсунули под голову футабу. Сделали массаж. На этот раз Калли почувствовал прилив плотского желания. Потянулся к одной из девушек, но она мимикой и движениями рук показала, что это не по их части. Что она пришлет другую девушку.
Вот тут Калли поднял два пальца, чтобы показать, что хочет двух девушек. Массажистки захихикали, и он задался вопросом: а не любят ли японки покувыркаться?
Он наблюдал, как они вышли из комнаты, сдвинули двери. Давно уже он не испытывал такой расслабленности. Даже задремал. Наконец услышал, как раздвинулись двери. Ага, идут, подумал он. Приподнял голову, чтобы посмотреть, какие они, в чем одеты, и, к своему полному изумлению, увидел приближающихся к нему двух мужчин, лица которых скрывали хирургические маски.
На мгновение он подумал, что массажистки его не поняли. Решили, что ему потребовались массажисты-мужчины. Но тут до него дошло, что в сельской местности маски никто не носил. Осознав, что означает появление незваных гостей, Калли закричал: «У меня нет денег! У меня нет денег!» Попытался встать, но мужчины уже нависли над ним.
Боли он не почувствовал. Словно нырнул в ароматную воду, наполнявшую ванну из красного дерева. Его глаза вылезли из орбит. И он вытянулся на мате с футабой под головой.
Мужчины завернули его тело в полотенца и молча вынесли из комнаты.
* * *
На другой стороне океана Гронвелт в своем люксе наклонился над пультом управления, чтобы включить насос, подающий в игорный зал казино чистый кислород.
Я прилетел в Вегас поздним вечером, и Гронвелт попросил меня пообедать с ним в его люксе. Мы выпили, официанты принесли стол с заказанным нами обедом. Я отметил, какие крошечные у Гронвелта порции. Он заметно постарел, сдал. Калли говорил, что он перенес инсульт, но, как мне представлялось, полностью оправился от него. Разве что двигался чуть замедленно и отвечал мне после небольшой паузы.
Я искоса глянул на пульт управления, которым пользовался Гронвелт, подавая в казино чистый кислород.
— Калли рассказал вам об этом? — поинтересовался Гронвелт. — Этого делать не следовало.
— Очень уж любопытная информация, грех не поделиться с другом, — ответил я. — А потом, он знал, что я никому ничего не расскажу.
Гронвелт улыбнулся.
— Поверите вы мне или нет, но я считаю, что делаю доброе дело. Дарю немножко надежды проигравшим. У них появляется возможность сделать последнюю ставку на свежую голову, а уж потом отправляться спать. Я жалею проигравших. Заснуть им ой как нелегко. А выигрывающим кислород не нужен. Им и так хорошо. Против них я, кстати, ничего не имею. Теория вероятностей на моей стороне, им ее не победить. И действует она как в игре, так и в жизни. Рассчитывать можно только на нее, а об удаче лучше забыть. Эта магия может и подвести.
Я согласно кивнул. Когда мы поели и выпили бренди, Гронвелт коснулся главной для меня темы:
— Я не хочу, чтобы вы волновались из-за Калли, поэтому расскажу о том, что с ним произошло. Помните ту поездку за деньгами в Токио и Гонконг? Так вот, по каким-то только ему ведомым причинам Калли решил предпринять вторую попытку. Я говорил ему, что делать этого не стоит. Предупреждал, что теория вероятностей работает против него, поскольку в первый раз все прошло очень уж гладко. Но Калли решил поехать.
— Он не мог поехать без вашей команды.
— Да. Я от этой поездки только выгадывал.
— Так что с ним случилось?
— Мы не знаем, — ответил Гронвелт. — Он уложил деньги в свой уникальный чемодан и исчез. Фуммиро думает, что он в Бразилии или Коста-Рике и живет как король. Но мы с вами знаем Калли лучше, чем он. Он может жить только в Вегасе.
— Так что, по-вашему, случилось с Калли? — повторил я.
Гронвелт улыбнулся.
— Помните, как писал Йетс? «Много солдат и матросов лежит вдали от родимых небес». Вот что случилось с Калли. Я думаю, он сейчас в Японии на дне пруда неподалеку от какого-нибудь домика гейш. И такой исход ему ужасно противен. Он-то хотел умереть в Вегасе.
— Вы что-нибудь предприняли? — спросил я. — Попытались поставить в известность полицию или японские власти?
— Нет, — ответил Гронвелт. — Это невозможно, и я думаю, вам тоже не стоит это делать.
— Конечно же, я последую вашему совету, — ответил я. — Может, Калли и объявится в самое ближайшее время. Войдет с деньгами в ваше казино как ни в чем ни бывало.
— Этому не бывать. Пожалуйста, не лелейте таких надежд. Я буду огорчен, если внушил вам тщетную надежду. Просто примите случившееся как данность. Думайте о нем как о еще одном игроке, которого теория вероятностей стерла в порошок. — Гронвелт помолчал, прежде чем добавить: — На этот раз он неправильно просчитал «башмак», — и улыбнулся.
Я все понял. Гронвелт говорил мне, что отправил Калли в поездку, из которой не возвращаются. И, глядя на старика, я видел, что сделал он это не из жестокости, не из желания отомстить, что доводы у него наверняка были серьезные. И смерть Калли служила интересам дела, которому он отдал всю жизнь.
— Во времени я вас не ограничиваю, — сказал мне Гронвелт, пожимая на прощание руку. — Живите сколько пожелаете. Люкс в полном вашем распоряжении.
— Спасибо, — поблагодарил его я. — Но я, скорее всего, улечу завтра.
— А вечером будете играть? — спросил Гронвелт.
— Пожалуй. Но немного.
— Что ж, удачи вам.
Проводив меня до двери, Гронвелт сунул мне в руку пирамидку из десяти черных стодолларовых фишек.
— Их нашли в столе Калли. Я уверен, он хотел бы, чтобы вы поставили их перед тем, как уйти из казино. Может, это счастливые деньги. — Он помолчал. — Жаль, что так вышло. Мне недостает Калли.
— Мне тоже, — ответил я, переступая порог.
В гостиной я уселся в удобное кресло. Играть не хотелось, идти в кино не было сил. Я сосчитал черные фишки — неожиданное наследство, доставшееся от Калли. Десять штук, одна тысяча долларов. Я подумал, что Калли был бы счастлив, если б я положил их в чемодан и увез из Вегаса. Решил, что мне это по силам.
Случившееся с Калли меня не удивило. Он был не из тех, кто мог примириться с неизбежным торжеством теории вероятностей. Прирожденный игрок, в глубине души он всегда верил в обратное. Конечно же, Гронвелту он был не чета. Гронвелт с его «железными» шансами мог сокрушить любого.
Уснуть мне не удалось. Позвонить Валери я не мог: в Нью-Йорке часы показывали час ночи. Я взял вегасскую газету, которую купил в аэропорту. Просматривая ее, увидел рекламу последнего фильма Джанель. У нее была женская роль второго плана, но сыграла она так здорово, что ее уже номинировали на «Оскара». В Нью-Йорке премьера состоялась месяц тому назад, я собирался посмотреть этот фильм и решил не откладывать на завтра то, что мог сделать сегодня. Хотя не виделся с Джанель с той ночи, когда она ушла из моего люкса в отеле «Беверли-Хиллз».
* * *
Фильм мне понравился. Я наблюдал Джанель на экране и видел, что она не играла, а жила. Потому что поведение ее не отличалось от реальной жизни. То же самое она проделывала и со мной. На экране на ее лице отражались те же нежность, любовь, страсть, которые я лицезрел в нашей кровати. И, не отрывая глаз от экрана, я задавал себе вопрос: а где же реальность? Если она испытывала эти чувства со мной, как она могла столь точно имитировать их на съемочной площадке? В какой-то момент, после того как ее бросил возлюбленный, на лице Джанель явственно проступило то самое страдание (оно всегда рвало мне сердце), которое я видел в те моменты, когда ей казалось, что я к ней жесток и несправедлив. Меня поражало, сколь четко игра Джанель выражала тайные страсти, бушующие в ее душе. Играла ли она со мной, репетируя будущую роль, или ее игра выплеснулась из боли, которую мы разделили на двоих? Но я вновь едва не влюбился в Джанель и искренне порадовался тому, что для нее все хорошо закончилось. Что она добилась успеха, получила от жизни все, что хотела (или думала, что хотела). Хэппи-энд, думал я, бедный, отвергнутый любовник, наблюдающий издалека за удачей своей возлюбленной, и все жалели бы меня, будь я героем, потому что я так тонко все чувствовал и теперь страдал, в одиночестве кропая книги, тогда как она блистала в сверкающем мире кино. Мне бы хотелось, чтобы все так и было. Я обещал Джанель, что никогда не изображу ее потерпевшей поражение или вызывающей жалость, если она таки станет героиней моей книги. Как-то вечером мы досмотрели «Историю любви», и она пришла в ярость:
