на роль артефактов плюс колючая проволока да еще плюс колючие кусты шиповника, умудряющиеся продираться вверх и вширь в этих железных джунглях, делали этот заброшенный, видимо, огород неприступной крепостью. Помню, тогда, когда я здесь праздно шатался, меня интересовало, во-первых, что там, на земле, может вызреть в этой вечной тени от высоких стен, а во-вторых, где калитка, которая пропускает хозяина вовнутрь. Она, безусловно, есть, но так замаскирована, что непосвященный ни за что ее не отыщет. Этот секрет, между прочим, мне сейчас открылся — тот, худенький, стриженый, с плечами, как у подростка, или даже вообще без плеч, отодвинул лист ржавой, в дырках, но еще крепкой жести, за которой и обнаружился вход — дверка, запертая на замок. Шмакадявка, ему, что ли, перешел по наследству огородик, достал из кармана ключ, замок щелкнул, и калитка медленно отворилась. Лось довольно грубо подтолкнул меня, и я вынужден был первым ступить на заповедную территорию. Никогда раньше не подумал бы, что мое любопытство будет удовлетворено подобным вот образом: сюда, да еще после электрошока, да еще под конвоем!
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: пахарь и сеятель здесь не появлялся уже лет пять. Буйно кустился сорняк, заглушив островки измельчавшей, выродившейся клубники и цепкого щавеля. Странное дело: дикое, заброшенное место, а остро пахнет свежей землей — так, как нею пахнет на кладбище. А здесь и кладбище, а не огород — в ближнем ко мне углу вырыта классическая, по всем законам жанра могила. Не яма абы как, а, я бы сказал, красивая, с прекрасно выровненными краями, глубокая, метра в два, могила.
— Здесь тебе будет хорошо, — доверительно сказал Лось. — Совсем недалеко от дома, тихо, уютно, никто не тревожит. Птицы поют, бабочки летают, травка растет, муравьи ползают. Всем бы так… А мы тебя не забудем. Пришли, бутылочку распили, помянули…
— Спасибо за столь трогательную заботу, — криво усмехнулся я, досадуя, что до конца еще не оклемался после электрошока. — Только с какой стати вы решили отправить меня на тот свет?
— Или не догадываешься? Ты же заложил очень хорошего человека, который к тебе с открытой душой…
— Хорошо, убьете, но ведь ему только хуже будет.
— Пусть попробуют доказать. А тебя здесь, между прочим, и с миноискателем не найдут.
«Это уж точно, — подумал я. — Проклятая «крепость» простоит сто лет, и никто сюда нос не сунет. Был Эд Хомайко и исчез. Без вести пропал. Как на войне…» Вслух же сказал:
— Все ясно, Лось. Только вот… Мое последнее желание, а я ведь, как понимаю, приговорен к казни, можешь выполнить?
— Хорошо держишься, — серьезно, без издевки, похвалил он, вытаскивая из кобуры под мышкой пистолет. — Я таких уважаю. Ну, говори, чего хочешь? Покурить напоследок?
— Зачем? Я скоро и так отвыкну от этой вредной привычки!
— Тоже верно! — засмеялся он. — Тогда что?
Пистолет был только у Лося, остальные двое явно настороже, они пристально следят за каждым моим движением. Понятно, что шансов у меня практически нет.
— Скажи честно, это вы убили Модеста Павловича Радецкого?
— Кого-кого?
— Искусствоведа. Не прикидывайся, что ты его не знаешь. Помнишь, одним февральским вечером вы вместе с Блынским сидели с ним в «Пирах Лукулла»?
— А, этот… А он тебе кто?
— Родной дядя, — мысль моя параллельно с этим очень интересным разговором работала в поисках спасения, но абсолютно ничего хорошего мне на ум не приходило.
— Нет, корешок, я его не мочил. Хотя, может, такая перспектива и светила. Ну, удовлетворил свое любопытство?
— Не совсем. Можно, еще вопрос? — попросил я, чувствуя, что меня уже по-настоящему охватывает смертная тоска. Странно, но еще немного, и Эда Хомайко на этой земле не станет. — О чем вы говорили тогда за столом?
— Артачился твой родственник. А Блин его уговаривал, на понты брал. Знаешь, мы б его, наверное, замочили. Скорее всего, замочили бы. Точно — замочили бы. Но, извини, до этого не дошло, кто-то нас опередил. По крайней мере, так мне сказал Блин. Ты доволен?
Блин — это, конечно, Блынский. Тонкий ценитель икон, обзаведенный воровской кличкой. Что ж, так бывает — если эстет от божественной живописи позволяет себе называть иконы «досками»…
Наверное, я задумался, потому что Лось решил, что я его не расслышал, и поэтому повторил:
— Ты доволен?
Я кивнул, а он снял спусковой крючок с предохранителя. «Шестерки» подтолкнули меня ближе к вырытой яме.
В легких сумерках еще хорошо различался земной срез — верхняя кайма из весьма средненького чернозема, ниже — слой рыжеватой супеси, а дальше однородный белый влажноватый песчаник. Бр-р, с детства не люблю, когда простыни мокрые. Не знаю, что со мной произошло, но я почувствовал себя сильным и злым. Может, от обреченности. А может, просто оправился от удара электрошокером.
— Куда? — спросил Лось. — В голову или сердце? Не бойся, мучиться не будешь!
— В сердце, конечно, — хладнокровно ответил я. — Только дай мне еще полминутки. Выкурю последнюю сигарету.
— Не хотел же, — удивился Лось.
— А теперь захотел.
С этими словами я, желая угоститься сигаретой, протянул руку к щуплому, без плеч, пареньку, который стоял между мной и Лосем. Тот полез в карман, достал пачку «Мальборо», собственноручно выудил оттуда сигарету и подал ее мне.
— Перед смертью не накуришься, — сказал я и осуществил то, что мгновением раньше вызрело в моей отчаянной головушке — схватил щуплого, как мешок с зерном, двумя руками и швырнул его на Лося. Пока они падали — щуплый, рефлекторно отпихнутый Лосем, угодил прямехонько в могилу, сам Лось повалился навзничь на траву, я, не оборачиваясь к водиле, ребром левой ладони рубанул его по горлу, причем так сильно, так удачно, что мужик, кажется, остался без кадыка, искупив тем самым первородный грех Адама. По крайней мере, «адамово яблочко» третьего моего палача куда-то закатилось, не исключаю, что под шейные позвонки. Жив он или нет, меня не интересовало. Того, что в могиле, опасаться не стоило: сам он оттуда не выберется. А вот с Лосем еще предстояло разобраться. Пистолет в горячке, вернее, в момент столкновения с «мешком зерна» вылетел из его руки, и теперь бандит, поднимаясь, шарил по густой траве, стараясь тут же, немедленно его отыскать и пустить в дело. Я пресек эти попытки, успев с высоты (я ведь стоял, а он еще полулежал) приметить, где лежит орудие моей казни.
Я пал на Лося — не упал, а именно пал, как коршун на петуха. Лось вцепился мне в горло, но я ослабил его хватку своевременным мощным ударом в челюсть. Когда пальцы врага отступились, еще
