Ознакомительная версия.
И она попробовала стать на голову, опираясь спинкой на боковину дивана, но не удержалась и упала.
– Нет, у меня получается! – сказала она, снова усаживаясь на ковер. – Это после завтрака, я ведь теперь тяжелее…
Виктор улыбнулся. Первый раз он так легко и без внутреннего раздражения разговаривал с Соней. Первый раз за все эти несколько месяцев.
Ему показалось это странным. Ведь он не переставал чувствовать Соню чужой и как бы случайной в своей жизни. Ему ее словно подбросили, а он оказался слишком добрым, чтобы отвести ее куда-нибудь, куда приводят подброшенных детей. Нет, конечно, это было не совсем так. Какой-то странный долг руководил им по отношению к Соне. Миша-непингвин, которого он и знал-то едва ли, доверил ему свою дочь в момент, когда ему грозила опасность. Он бы и забрал ее наверняка, будь он жив. Но теперь забирать ее было некому.
Миша ни разу не упомянул про ее мать. А потом его друг-враг Сергей Чекалин пытался отобрать ее у Виктора. Но пытался как-то вяло и ненастойчиво. И ушел, не попрощавшись и не настаивая… И вот Соня прижилась в его квартире, особенно не беспокоя его и не надоедая. Правда в этом была уже заслуга Нины, Нины, которая, конечно, не появилась бы здесь, если б не было Сони… И тогда жили бы они вдвоем с Мишей по-прежнему, не плохо и не хорошо, а так, обыденно.
Около трех пришла Нина. После Сережиной мамы она еще раз прошлась по магазинам и теперь выкладывала на кухонный стол из хозяйственной сумки детские сырки, сосиски, творог…
– Знаешь, – сказала она, увидев вошедшего на кухню Виктора. – Сережа звонил из Москвы. У него все в порядке…
Она поцеловала Виктора.
– А ты еще костром пахнешь! – сказала и улыбнулась.
Прошло несколько дней. Однообразных и тихих. Единственное, что Виктор сделал за это время – поменял два замка на двери. Сам купил и сам поменял.
Чувства удовлетворения хватило на несколько часов, а потом снова стало скучно. Надо было что-то делать, но делать было нечего. И писать не хотелось.
– Дядь Витя! – крикнула утром восхищенная Соня, стоя у балконной двери. – Сосульки плачут!
Снова пришла оттепель. Пора бы уже – начало марта.
Виктор ждал весну, словно тепло могло решить все его проблемы. Хотя, когда он задумывался о своих проблемах, то понимал, что и проблем-то как таковых почти нет. Деньги пока есть, тем более, что главный неожиданно вернул долг с помощью загадочной «ночной почты». А на шкафу в сумке рядом с пистолетом лежит еще толстенная пачка стодолларовых банкнот, и хотя это деньги Сони он, как ее неофициальный опекун, имеет моральное право на какую-то их часть.
Нина по-прежнему целыми днями возилась с Соней, то дома, то на улице, оставляя Виктора наедине с собой. Но ночь снова объединяла их и Виктор, понимая, что никакая это не любовь и не страсть, но все-таки ждал очередной ночи, ждал телом и руками. Обнимая Нину, лаская ее и занимаясь с ней любовью, он забывался. Тепло ее тела казалось той самой весной, которую он с нетерпением ждал. А потом, глубокой ночью, когда она уже спала, тихо посапывая во сне, он лежал с открытыми глазами и с каким-то странно-уютным ощущением устроенного быта. Он лежал и думал, что все у него есть, все для нормальной жизни. Жена, ребенок, домашний зверек пингвин. И хотя искусственность объединения всех четверых в одно целое была ему очевидна, но он отбрасывал эту очевидность ради чувства уюта и временной иллюзии счастья. Хотя кто знает, может это счастье не было таким иллюзорным, каковым его изображали утренние здравые мысли Виктора. Но что ему за дело было ночью до утренних мыслей. Само чередование ночного счастья и утреннего здравомыслия, постоянность этого чередования словно доказывали, что он был и счастлив, и здравомыслящ одновременно. А значит все было в порядке и жизнь стоила жизни.
Неожиданный телефонный звонок застал его в кухне – он как раз вытаскивал из морозильника завтрак для пингвина. Бросив порезанную на куски рыбину в миску, Виктор прошел в гостинную и снял трубку.
– Приветствую! – прозвучал знакомый ему голос. – Как жизнь?
– Нормально.
– Я уже в Киеве, – сказал голос и Виктор сразу понял – это был главный. – Можешь считать свой отпуск оконченным…
– Так что, мне подъехать в редакцию? – спросил удивленный Виктор.
– Зачем же тратить время? Я пришлю курьера. Отдашь ему готовые тексты, а он тебе новую работу передаст. Ты будешь дома?
– Да.
– Ну вот и славно! Кстати, хоть ты и не член профсоюза, но отпуск у тебя был оплаченный! Пока!
Виктор варил кофе и радовался тишине в квартире – Нина с Соней уехали в Пущу-Водицу искать подснежники. В этой тишине можно было теперь присесть за стол с чашечкой кофе и спокойно подумать обо всем. В этой тишине можно было бы даже сидеть и не думать, а просто пить кофе, сосредотачиваясь на его вкусе и не подпуская близко к себе никакие мысли, способные нарушить состояние покоя души.
Но усевшись за стол и пригубив крепкий кофе, он тотчас почувствовал волнение.
Миша уронил кусок рыбы и Виктор нервно вздрогнул, отогнулся вправо, посмотрел на пингвина.
Вкус кофе отодвинулся на второй план. Волнение наростало. Нервные, испуганные мысли одолевали его вопросами.
Что теперь? Снова «крестики»? Снова подчеркнутые красным факты биографий людей, не знающих о том, что их «некролог» уже в работе? Редкие кофепития в кабинете у главного? Его доброе отношение к Виктору, дрожащие округлые буквы его почерка? Его письменная лаконичность, приверженность к одному единственному слову «отработан», аккуратно выведенному многократно на оригиналах «крестиков», уже сообщивших читателям газеты о закончившейся жизни очередного человека, заслужившего расширенный некролог?
Новый жанр, жанр изобретенный Виктором был жив. В отличие от многих героев этого жанра. Но Виктор уже не ощущал потребность в славе, он уже давно не хотел кричать: «Это я написал!». Его вполне устраивала анонимность «Группы Товарищей».
Он чувствовал, что в этой Группе он не одинок. Главный тоже был одним из Товарищей этой группы. Кто-то еще был членом Группы, может быть даже главным Товарищем. Этот кто-то одобрял «крестики», размашисто расписываясь поверх текста Виктора. Но что он одобрял, Виктору теперь было не совсем ясно. Одобрял ли он текст или же героя текста? И эти даты, очевидно определявшие день публикации некролога, но явно проставленные когда герои некролога были еще живы? Плановое хозяйство смерти?
Нет, понимал Виктор, этот некто одобрял не качество текста, не его философские отступления и удачные подачи неожиданных жизненных поворотов героев. Некто одобрял самих героев, определяя сколько им осталось жить. И главный редактор играл во всем этом процессе неожиданно мелкую роль. Он сам был своего рода смесью курьера и автобусного контролера. И хотя в его обязаности наверняка входила публикация «крестиков» в указанный день, но и эта роль не казалась теперь Виктору особенно значительной. Как и его собственная роль, которую он все-таки до конца не понимал.
Вопреки логическому движению мыслей, неожиданное воспоминание вдруг отвлекло Виктора и бросило его в дрожь. И хотя он, казалось, уже почти понимал происходящее, но это воспоминание словно отбросило его назад, оттолкнуло от попытки решить уравнение с одним неизвестным и двумя известными.
Он вспомнил последние слова главного, сказанные им в ответ на любопытство Виктора. Той ночью, когда Игоря Львовича внизу ждала машина, чтобы отвезти в аэропорт.
«Тебе расскажут обо всем только в том случае, если твоя работа, как впрочем и жизнь, больше не будет нужна…»
Тогда Виктору казалось, что он прощается с главным навсегда. И как-то естественно думалось, что и его работе пришел конец, хотя неожиданная загадка, обнаруженная им в сейфе у главного, все равно его тревожила. Но уже на следующий, кажется, день, эту загадку словно само время отодвинуло куда-то в прошлое. И возникшее в воображении Виктора расстояние времени между уже прошлой загадкой и самим собой, перешагнувшим через очередную линию своей жизни, будто бы притупило его интерес к этой тайне, соавтором которой он очевидно был. «Лучше ничего не знать, но быть живым. Особенно, когда все уже в прошлом.» – думал тогда он.
И вот оказалось, что никакое это ни прошлое. И все продолжается. И он должен продолжать работать, обращая особое внимание на строчки, подчеркнутые красным карандашом.
– Стоит ли пытаться узнать, что происходит? – думал теперь он. – Стоит ли? Стоит ли рисковать своим пусть даже странным, но все-таки уютом, своим спокойствием? Ведь все равно придется писать эти «крестики», придется быть нужным, чтобы оставаться живым.
Снова вспомнилась та последняя фраза главного.
Нет, решил Виктор, черт с ним, но гораздо спокойнее не думать обо всем этом.
Он взял с подоконника папку с давно уже готовыми «крестиками» на военных. Просмотрел фамилии и тексты.
Ознакомительная версия.
