говорить только по существу. А Натаров может разглагольствовать, если силы есть.
— На службе восстановился, молодой, здоровый… А я в развалину превратился. Думаешь, это мне в наказание? Думаешь, за тебя?..
Кауров молчал, не отказывая грешнику в покаянии. Следователь, он ведь как священник, разве что тайну исповеди не соблюдает.
— А вот хрен тебе!.. — Натаров скрутил фигу, но руку перед собой не вытянул. — Не заслужил ты, чтобы из-за тебя!.. Ты ведь тоже мне крови попил… Что молчишь?
— Нечего сказать.
— Как это нечего? Ты зачем пришел?
— Мне сказали, я пришел.
— Кто сказал, Евграфов? — презрительно скривился Натаров. — Поджопник этот?
— Начальник мой.
— Начальник… Подставил он тебя тогда… Или ты думаешь, что я ничего не помню? Помню, знаю!.. И даже вину за собой чувствую… Но признаваться ни в чем не буду. Ты уж извини, умереть хочу с комфортом.
— В окружении детей, — с плохо скрытой усмешкой дополнил Кауров.
— Это ты мне прямо под дых? Или по яйцам?
— Хотите поговорить?
Натаров взял авторучку, удерживая двумя пальцами, поднял над столом. Затем уронил, проводив ее взглядом до самого стола, и усмехнулся, услышав шлепок.
— Мои дети, что хочу, то и делаю… Ты это хотел услышать, Кауров?
— Я хочу знать правду!
— Правду… А правда такая, наказан я за свои грехи! Проклят!.. А тут этот приходит и заявляет, что он мой сын.
— Игнат Федосеев?
— Да нет, Федосеев потом уже был. А в прошлом Леня приходил… — Натаров скосил взгляд на раскрытый в сторонке от него лист бумаги. — Леонид Петелин… И что я, по-твоему, сделал?.. Выгнал его взашей!.. Не в себе я был после обследования. Ничего не нашли, а жить не хотелось, так хреново было… А ночью снится, мои дети — мое проклятье. Да так явно приснилось, женщина была, в ярко-синем платье, живая, но лицо в трупных пятнах, до сих пор перед глазами! Принять их, сказала, надо. Ничего не говорила, но я слышал! Слышал так, как будто она мне на ухо кричала!.. И что ты думаешь, я сделал? А в список наследников решил включить! Всех!
— Скольких всех?
— А я что, знал, сколько их там было? Сколько там набрызгало… Знаешь, почему детей отпрысками называют?
— То есть вы не узнавали, сколько у вас этих самых отпрысков?
— Как это не узнавал? Узнавал! Навел справки. Девять отпрысков. Ни много ни мало!
— Всех в список наследников включили?
— Всех.
— Определенная сумма каждому или одна сумма на всех?
— На всех, вдруг еще там кто-то объявится…
— То есть, чем меньше наследников, тем больше получает уцелевший.
— Уцелевшие… А вот об этом я как раз не подумал. Может, потому что ничего никому не сообщал. Подготовил список, в случае смерти вскрыть, а до смерти никто ничего не должен был знать… Думаешь, глупо поступил?
— Преступно глупо.
— Но ведь сработало!
— Что сработало?
— Легче мне стало. Совсем хорошо стало. Я даже к работе вернулся… Вот и скажи, зачем мне убивать своих детей? Чтобы каких-то десять миллионов сэкономить?.. Так я мог просто отменить завещание, логично?
— Логично.
— Так в чем моя вина?
— Вины, может, и нет, но ваших детей кто-то убивает.
— Моих детей… До сих пор непривычно звучит… Жизнь, считай, прожил, привык считать, что детей у меня нет…
— А они были, но где-то там, не ваши, чужие. Но от вас!
— Блеснуть решил, Кауров? — скривился Натаров. — Блеснул! Прямо в лужу!.. Наташка моя двух дочерей до меня родила, а со мной ничего! Я потом узнавал, бесплодие у меня! Еще думал, что липу в клинике сливал… А тут приходит этот. Сын, родной. Думал, врет. А потом проверил — правда. И остальных нашел. Девять душ, ну, считая Леню… И сон приснился… Нашел всех, в завещание внес, легче стало…
— Как вы узнали, сколько у вас детей и кто они такие?
— Вот разговорился! — с барственным видом усмехнулся Натаров. — Не перебивай, я еще не все сказал… Я ведь не знал, что моих отпрысков убивают, только чую, что хреново мне. Хорошо все было, и вдруг снова все вернулось. И никто уже ничего не может сделать.
— Ваших отпрысков уже два месяца убивают.
— А я следил за ними, нет? У меня и без них целый гарем, две дочки, и все баб нарожали. Пять внучек! Пять!..
— Игнат Федосеев тоже к вам приходил?
— А я не говорил?.. Приходил!..
— Нет больше Игната Федосеева.
— Вот и скажи, зачем мне его убивать! Это же моя смена! На кого я завод могу оставить? На гарем свой? Так они там только по текстильной промышленности. Одни шмотки на уме!.. Нет, это хорошо, девчонки у меня чудесные, любо-дорого…
Натаров замолчал, растягивая губы в улыбке. О своих дочерях и внучках он думал с явным умилением. Может, на самом деле в семье полная идиллия?
— Мужья в этом гареме есть? — спросил Кауров.
— Мужья… — недовольно глянул на него Натаров. — Ну, мужья-то, конечно, есть. И у Варвары муж, и у Валерии… У Варвары муж что надо, а у Валерии… Не того Туголуковым назвали. Ну да ладно!
Натаров качнул головой, строго глянув на Каурова. Не собирался он откровенничать с ним там, где дело касалось его семьи. Но Родион гнул свое.
— Мужья знали о появившихся наследниках?
— Да нет, я никому не говорил.
— Кто о них знал?
— Кто знал? Леня знал… Петелин.
— Он вам весь список представил?
— Он. Только не сразу. Я его попросил узнать и мне сказать. У него там источник свой, в клинике работал, где я рождаемость повышал.
— Кто источник?
— Это ты у него спроси.
— Значит, Леонид Петелин вам список представил?
— Он.
— Я могу ознакомиться с этим списком?
Натаров молча ткнул пальцем в лист бумаги и, не отрывая от стола, переместил с одного конца на другой. Кауров кивнул в знак благодарности, взял бумагу, пробежался по тексту. И Мирошникова там, и Барков, и Старов, и Федосеев, этих уже можно вычеркивать. А имя Щипковой Марины Валентиновны должно сохраниться, Кауров не мог дать ее в обиду. Помимо Марины оставалось еще четверо живых, одно женское имя и три мужских, в том числе и Петелин. Фамилии, адрес — все есть. Но адреса, возможно, уже недействительные. Из дома сорок восемь по улице Горького родители Марины съехали, когда она еще училась в школе. Старые адреса, двадцативосьмилетней давности. Из списка от медицинского центра.
— Можешь оставить себе, я не хочу, чтобы еще кто-то погиб, — приложив руку к животу, скривился Натаров.
— Петелин знал о том, что он и остальные включены в завещание?
— Нет. Я никому не говорил. Знает только нотариус. А это значит, что не знает никто.
— А если кто-то
