— Да ты посмотри на себя в зеркало! — продолжал свирепствовать Королев. — Железный Феликс! Мария Спиридонова! Фаина Каплан! Ничего женского, на лице постоянная маска, скулы стиснуты, зубы сжаты. Ты когда в последний раз улыбалась? Нет-нет, ты мне скажи, когда ты улыбалась, искренне и чисто, как и положено женщине. Ты даже улыбаешься, потому что тебе выгодно улыбнуться. Ты ругаешься, как извозчик, ты мужиков за людей не считаешь. — Королев пустил отчаянного петуха на последнем слоге и сбился. Помолчал, подумал, успокоился и добавил с горечью в голосе: — Из тебя могла бы получиться великолепная женщина. А ты — мент в юбке! Карьеристка!
— Что в этом плохого? — прошептала я.
Значит, мои горькие слезы, муки совести, рефлексии и комплексы никому не видны. Это мои внутренние ощущения. Для моих коллег я — карьеристка, идущая по головам своих соратников. Не знающая страха, не ведающая совести, не плачущая, не страдающая…
Вот тебе и комплексы. Оказывается, внешняя сторона разительно отличается от внутренней. А мне всегда казалось, что я вся на виду, как под микроскопом. Ведь не спрячешься же от пытливых глаз соратников. А они все видят, как в кривом зеркале.
Я резко встала и подошла к зеркалу. На меня посмотрело надменное лицо. И впрямь не ведающее бессонных ночей и внутренних терзаний.
— Королев, а я вчера упала на пол вместе с подозреваемым. Это ведь по-женски?
— Каждый может упасть, — отмахнулся Королев.
Кажется, он уже пожалел, что завелся с утра и вывалил наконец-то подполковнику Юмашевой правду-матку в лицо.
Моя уловка не сработала. Я уже никогда не изменю сложившегося обо мне мнения.
Может, мне влюбиться в подозреваемого? Не поверят, все равно не поверят…
Скажут, она притворяется, ради решения оперативной задачи. Ради раскрытия преступления. Но я же могу любить! Я — женщина!
— Королев, я пришла по делу. — Он все равно не простит мне равного с ним положения. И бог с ним! Хотя очень интересно, переживает ли он сомнения и муки?
— Могу лишь сказать в свое оправдание, что я ни за что не смогла бы отшить заявительницу, как ты. Совесть бы не позволила. Со стороны очень смешно, но, если вдуматься, мерзко ты поступил, мужественный ты наш. Давай говорить конструктивно, ругаться будем по окончании расследования. Мы с тобой раскатаем шкалик, и ты выскажешь мне всю правду-матку в глаза. Я выслушаю и все равно сделаю по-своему. Моя жизнь, как хочу, так ею и распоряжаюсь. Приступим?
— Приступим, — нехотя согласился Королев. Он еще не отошел от ночного дежурства.
Тут не до полемики о равноправии с женщина-ми-сотрудницами.
— Володя, — елейным голосочком пропела я, вкладывая в песнь все рулады, какими я овладела в течение жизни. — Володя, твои сотрудники прочесывают «Петромебель» и «Рубины». Так?
— Ну так, — Королев мрачно насупился. Очевидно, мое «Володя» произвело шокирующее впечатление. Думает небось, что я прикалываюсь.
— Они накопали что-нибудь про филиалы? Мне стало достоверно известно, что Сухинин часто отъезжал в командировки в различные города по стране. В отделе кадров и бухгалтерии должны остаться документы, подтверждающие эти факты. Есть у тебя что-нибудь по этой теме?
— Мои орлы, — горделиво произнес Королев, — много чего накопали. Но подумай, что из этого можно сделать? Филиалы «Петромебели» разбросаны по стране. Филиалы «Рубинов» находятся в других городах. Как мы сопоставим эти точки? Прибавь к филиалам и организациям подпольные лавочки, занимающиеся обработкой самородков, — и все, мы приплыли. Точнее, мы утонем в море документов, и никто нас не спасет.
— Никто. — Я мрачно потрясла головой. Точь-в-точь как Шерстобитов.
— У тебя, как всегда, море информации, абсолютно никчемной и ненужной. Может быть, я согласен, — в этом месте он утвердительно потряс руками, — эта информация правдоподобна, но она не имеет отношения к делу. Мы не сможем ничего сделать, обладая этой информацией. К примеру, обыватель говорит, что страну ограбил Чубайс. Но ведь это не так. А если и так, то доказательств нет. Ты похожа на обывателя. — Королев радостно заржал, весьма довольный удачным сравнением.
— Хорошо, я согласна. Я похожа на обывателя, хотя и спорная точка зрения! — выразительно виляя бедрами, я поплыла к выходу. Мне хотелось из вредности подразнить Королева. Кажется, это у меня получилось.
— Заходи! — крикнул он мне вслед, озадаченный моим странным поведением.
Я вела себя странно, понимая, что приплыла не в ту сторону, слегка перепутав берег. Никаких идей, никаких мыслей, версий, все в тумане спорных точек зрения. Может быть, я — карьеристка, но у некарьериста Королева тоже нет никаких версий.
Не нашел же он документов, подтверждающих командировки Сухинина.
Никаких новых версий не предвидится. Его «орлы» покопают, покопают, перекопают до основания корпорацию и объединение и плюнут на это тухлое дело.
На этом вся работа закончится, Юрий Григорьевич будет вспоминать еще три года, что я прошляпила удачное раскрытие, Иванов будет угощать изысканным напитком, а Линчук, а что — Линчук? Что с ним, кстати?
Я забежала в кабинет, где за столом, вперясь в монитор, усиленно морщил лоб Михаил Николаевич.
— Миша! Ты? Почему на работе?
— А что? Можно домой идти? — Линчук поднялся из-за стола, готовясь улизнуть под сурдинку.
— Почему ты не в Луге? — заполошно заорала я, напрочь забыв о «Железном Феликсе», «Марии Спиридоновой» и «Фаине Каплан».
— Я уже вернулся. — Линчук разочарованно уткнулся в монитор.
Улизнуть под сурдинку не получилось.
— Но как ты добрался? Там же заносы, — растерянно пробормотала я, смущенная собственным всплеском.
Где, где контроль за эмоциями?
— У меня там свой грейдер. Мужик местный снег чистит. И мне дорогу подчищает после каждого снегопада. Я же туда каждые выходные езжу. — Линчук рассматривал аналитическую таблицу, силясь сопоставить цифры.
— А-а, — протянула я, не зная, что еще сказать. — А Шаповалов как?
— Нормально. Там у меня бабка живет, дом сторожит. Она ему готовить будет, стирать. Я сам поеду в субботу, хочешь, поехали, в баньку сходим. — Линчук весело заржал. Совсем как Королев.
— Что вы все ржете, как кони? — зашипела я, стараясь не забыть о контроле над эмоциями. Даже прикрикнуть нельзя на расшалившихся мужиков. — Неужели так смешно?
— Конечно, смешно, — невозмутимо смеялся Линчук, — я тебе массаж сделаю, попарю. А то ты вечно злая!
Сдерживая шипение, рвущееся из меня клубами ярости, я долго смотрела на невозмутимого Линчука.
Он, ничтоже сумняшеся, слово в слово повторил обидную тираду Королева.
Что мне оставалось делать? Я повернулась кругом и замаршировала по направлению к кабинету, где Иванов заваривал кофе, а Юрий Григорьевич листал талмуд, вчитываясь в шеренги мелких буковок.
Уж они-то не обидят меня плоскими замечаниями. Потому что любят, потому что видят каждый день всякой — плачущей, злой, доброй, виноватой, кающейся…
Я молча продефилировала мимо начальства и уселась в кресло. Надо попить кофейку, поговорить по душам с Юрием Григорьевичем. А там, глядишь, появятся новые идеи.
Но не тут-то было! Это был явно не мой день. У стола Виктора Владимировича красовалась вчерашняя блондинка. Они оживленно беседовали о чем-то, перешептываясь через стол. Перед красоткой стояла чашка с дымящимся кофе.
«И здесь облом! Что делать? Что делать?» — мысленно завопила я, мысленно же заламывая руки.
А ничего не делать! Надо сесть за свой стол и проанализировать оперативную обстановку, вдруг за мое отсутствие она выправилась, выровнялась, исправилась…
— Гюзель Аркадьевна, присядьте.
Юрий Григорьевич ласково поманил меня пальцем. От жгучей обиды на окружающий мир мне захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, уползти за монитор, в нору. Вместо этого начальнический перст настойчиво манил меня на разборки.
— Слушаю, товарищ полковник. — Интересно, а что он думает обо мне? Наверное, считает меня комиссаром Мегрэ… Надо срочно начать курить сигары.
— Не нервничайте, Гюзель Аркадьевна, успокойтесь. Расскажите все с самого начала.
Как все просто — не нервничайте, женщина, успокойтесь и доложите толком оперативную обстановку.
У меня закипели подступающие к горлу слезы.
Однажды от нервных перегрузок, случившихся в результате борьбы с преступностью без выходных и двенадцатичасового рабочего дня в течение двух месяцев, я расплакалась в присутствии Юрия Григорьевича.
Клянусь, я больше под страхом смерти не допущу подобной слабости.
Картина впечатляла — я сидела за своим столом, напряженная, с вытянутым лицом, а слезы текли по моему лицу, и остановить их никто не мог. Юрий Григорьевич вызвал дежурную машину и заставил Иванова отвести меня вниз.
