– Когда это? – спросила Бет.
– Во время войны? – предположил губернатор. – Вы это имели в виду, Вальтер?
– Некоторое время мы жили под Мюнхеном, в стогу сена, – ответил генеральный секретарь. – Наш дом конфисковали. Меня выпустили из концлагеря – моя жена это как-то устроила. Нас было шестеро. Двое детей, мать моей жены, моя тетя и нас двое. – Он говорил тихо и медленно. – Однажды мы раздобыли курицу, целую курицу.
Губернатор покачал головой. В его лице и голосе чувствовалось сочувствие и безоговорочное понимание.
– Она была для детей, но им не досталась.
Наступила тишина, затем он закончил:
– Когда мы с женой отвернулись, обе старушки ее тут же съели. Всю, и косточки обглодали дочиста. Так обстоят дела, когда речь идет о выживании.
- Возможно, – не спеша предположил губернатор, – если всех истеричных политиков, создающих вам такие проблемы, перенести сейчас сюда, поставить в наше положение, то все споры сразу будут решены. Что бы вы сказали о таком варианте?
– Что это чисто в стиле янки. – Генеральный секретарь улыбнулся. – Полагаю, что наша ситуация не изменилась?
Увидев лицо губернатора, он только кивнул:
– Я так и думал. А теперь одно маленькое замечание. Судья Поль Норрис, скажем так, на грани взрыва. Он так разъярен, – снова та же улыбка, – что моих дипломатических способностей не хватает, чтобы его успокоить.
- Я с ним поговорю, – сказал губернатор.
Судья Поль Норрис, высокий седовласый мужчина командирского типа, бросил на него испепеляющий взгляд.
– Если кто-нибудь немедленно что-нибудь не придумает, – сказал он, – я возьму все в свои руки.
Губернатор понимающе кивнул:
И что вы сделаете, Поль?
– Не знаю.
– Прекрасный ответ, вполне достойный вас.
Норрис медленно ответил:
- Слушайте, Бент, я уже сыт вами по горло. Вы остры на язык. Все это знают. И вы пользуетесь им, чтобы издеваться над всем, что создало величие этой земли. Вы...
- Вы имеете в виду, – сказал губернатор, – унаследованное состояние, положение и то, что когда-то называлось привилегиями. – Он кивнул. – Я видел недавно ваше имя в одном списке. Ваши доходы за прошлый год достигли почти миллиона долларов, но при этом вы совсем не платили налогов.
– Я не нарушал законов. – На лбу Норриса забилась тонкая жилка. – Все было в пределах правил.
– В этом я убежден, только вот человеку, который зарабатывает только десять тысяч в год, тяжело понять, почему он должен платить налог в двадцать процентов.
Бет смотрела, слушала и пыталась понять, чего хочет добиться губернатор, сознательно восстанавливая против себя этого человека, будь он хоть тысячу раз прав.
– Мне плевать на людей, зарабатывающих десять тысяч в год, – ответил Норрис. – Они меня не интересуют.
Бет в душе рассмеялась. «Теперь понимаю, – сказала она себе, – это сознательный уход в сторону от темы, размахивание красной тряпкой, чтобы отвлечь человека от главной проблемы».
– Но и на вас, Поль, наплевать тому нашему гипотетическому человеку, зарабатывающему десять тысяч долларов в год. Он сыт вами по горло и считает, что с вами и вам подобными давно пора кончать.
– Вы говорите, как коммунист.
– Это обо мне уже говорили.
– Значит, вы признаетесь?
Губернатор улыбнулся.
– Я думаю, откуда взялось это обвинение. Крайне левые считают меня слишком верной опорой нашего строя, и вместе с мнением, которого придерживаетесь вы и вам подобные, это ставит меня туда, где я и хочу быть: достаточно близко к центру.
Он помолчал.
– Попробуйте задуматься над всем тем, что я вам сказал. – И потом, внезапно ставшим холодным голосом добавил: – Но пусть вам не взбредет в голову затеять в этом зале какой-нибудь переполох, или я прикажу связать вас как рождественского гуся и заткнуть вам рот бананом. Вы поняли?
Норрис засопел. Жилка у него на лбу набухла еще сильнее:
– Вы не посмеете!
Губернатор ощерил зубы:
– Не пытайтесь это проверить, Поль. Я блефую только в покере.
И они с Бет отошли прочь.
Официант с напитками на подносе заступил им дорогу.
– Спасибо, парень, – сказал губернатор, подал бокал Бет и взял себе.
– Как идут дела, господин губернатор? – спросил официант полушепотом. – Знаете, говорят, что нам отсюда не выбраться. Никогда. Говорят, что с пожаром не могут справиться. Говорят...
– Всегда что-нибудь да говорят, – ответил губернатор, – и всегда кто-нибудь заявляет, что все кончено.
– Ну да. Я знаю, в войну я служил на флоте. Только, господин губернатор, у меня жена и трое детей, что будет с ними? Скажите мне, что будет с ними?
– Мальчики, – спросил губернатор, – или девочки?
– Разве в этом дело? – И добавил: – Два мальчика и девочка.
– Сколько им?
Официант нахмурился:
– Одному одиннадцать, Себастьяну. Берту – девять. Бекки – всего шесть. К чему это вам?
– Бекки еще слишком мала, – ответил губернатор. – Но почему бы вам не взять Себастьяна и Берта в субботу на футбол?
– То есть завтра?
– Разумеется, – губернатор спокойно улыбался. – Мы там можем увидеться. И если так, ставлю вам пиво, а ребятам кока-колу. Идет?
Официант замялся, потом ответил:
– Думаю, вы мне дурите голову. Извините за выражение, мадам. – Он помолчал. – Но если мы там и вправду встретимся, то ловлю вас на слове, так я знайте. – Он отвернулся, но тут же обернулся к ним снова. – Я обычно хожу на западную трибуну. – Уходя, он улыбался.
– Он понял, Бент, – заметила Бет.
Губернатор кивнул:
– В войну я служил в Лондоне. Тогда вы еще были совсем ребенком.
Бет улыбнулась так же, как он:
– Не пытайтесь испугать меня вашим возрастом.
– Когда настал настоящий хаос, – продолжал губернатор, – люди сумели с ним справиться. Не то, чтобы им это нравилось, но справились. Выдержали, не жаловались и редко паниковали. Такие же люди, как этот парень. А люди вроде Поля Норриса не умеют... ну, жить вместе с другими.
– И вместе с другими умирать, – добавила Бет. – Да, вы правы. – У нее уже горели веки. – Возможно, в конце концов запаникую и я.
– Еще не конец, – голос губернатора звучал уверенно и твердо. – Но если он и наступит, вы паниковать не будете.
– Прошу вас, Бент, не позволяйте мне этого.
Было 17. 23. С момента взрыва прошел час.
В трейлере зазвонил один из телефонов. Браун снял трубку и представился, немного послушал, замялся.
– Да, – сказал он наконец, – она здесь.
Он передал трубку Патти.
– Я так и думала, что ты там, девочка моя, – услышала она голос матери. В ее тоне не было и следа упрека. – Это хорошо. Папа был бы рад.
Тишина.
Патти закрыла глаза. Потом нерешительно спросила:
– Был бы? Что это значит?
Молчание в трубке длилось бесконечно. Потом Мери Макгроу прервала его спокойным голосом, в котором не было и следа слез.
– Умер, – сказала она. И все.
Патти невидяще уставилась на хаос за окном и глубоко, с дрожью вздохнула:
– А я была здесь.
– Ты ничем бы не помогла, – ласково ответила Мери. – Меня пустили к нему на несколько минут. Но он не видел меня и даже не знал, что я там.
Слезы уже готовы были хлынуть из глаз. Патти с трудом сдерживала их:
– Я приеду.
– Нет. Я уже дома, девочка моя.
– Я еду туда.
– Нет. – Голос звучал странно, напряженно, но вместе с тем уверенно. – Я выпью чашку крепкого чая. И как следует выплачусь. Потом пойду в церковь. Так что ты мне в этом ничем не поможешь.
Мери помолчала.
– Не то чтобы ты мне мешала. Но только сейчас, когда умер отец, я хочу побыть одна. Отец бы это понял.
– Я тоже понимаю, мама, – задумчиво ответила Патти.
«Каждый противостоит горю по-своему», – подумала она. Для нее это было внове. Сегодняшний день многое представил по-новому.
– А что у тебя? – спросила мать.
Патти чуть удивленно обвела взглядом трейлер, но ответ был прост: – Я остаюсь здесь. На папиной стройке.
Наступила долгая пауза.
– А Поль? – спросила Мери.
– Ничего. С ним все кончено. – Патти немного помолчала. – Папа знал об этом. – И сквозь горе снова прорвался гнев. Она его подавила.
– Поступай, как считаешь нужным, девонька. Благослови тебя Бог.
Патти медленно положила трубку. Она понимала, что Браун и два начальника пожарных команд стараются не смотреть на нее и в недоумении ждут объяснений. Просто удивительно, как легко она это поняла, как легко она понимает таких мужчин, как эти, мужчин, похожих на ее отца. Мужчин, совсем не таких, как Поль. «Но тогда мне нечего скрывать», – подумала она.
– Отец умер, – Она сказала это медленно, решительно и тут же встала. – Я пойду.
– Присядьте, – сказал Браун. Голос его звучал хрипло. Молча достал сигареты, взял одну, переломил ее пополам и со злостью швырнул половинки в пепельницу. – Ваш отец... – начал он. – Мне очень жаль, миссис Саймон, – Несмотря на усталость и напряжение, он заставил себя улыбнуться; это была нежная и сочувственная улыбка. – Мы, бывало, спорили. Это естественно. Он был строителем, а я, по его меркам, только помехой, и оба мы легко заводились, – Улыбка стала шире. – Но я не знал лучшего человека и я рад, что его нет здесь и он не видит все это.
