Анджело стоял на закрытой палубе портового буксира и провожал взглядом океанский лайнер, медленно поворачивавший налево, чтобы выползти из нью–йоркской гавани. В руке у него была чашка черного кофе. Пуддж, стоя за штурвалом, направлял суденышко поперек высоких волн.
— По крайней мере, похоже, что ты знаешь, что делать, — сказал Анджело, не сводивший глаз с темной громады судна, уносившего Изабеллу в Италию.
— Это единственная полезная вещь, которую я получил от своего старика, — ответил Пуддж. — Прежде чем он смылся черт знает куда, он, когда оказывался трезвым, бывало, подрабатывал на таких вот буксирах и других корабликах. Иногда он брал меня с собой, ну вот я и присмотрелся.
— Ты думаешь, с ней все в порядке? — спросил Анджело.
— Они не будут тратить силы для охоты на нее, — сказал Пуддж. — Гоняться будут за тобой и мной. А она тем временем будет отдыхать и много и вкусно есть. Боюсь, она вернется малость растолстевшей, но могу поставить доллар — ты все равно будешь ее любить.
— Как по–твоему: кто–нибудь видел, как я покидал судно?
— Нельзя увидеть того, чего не видишь, — веско заметил Пуддж.
— Спайдер должен ждать на складе на пирсе.
— В таком случае пора начинать медовый месяц, — сказал Пуддж.
Дойдя до третьего ряда скамеек в церкви Святого Матфея, Джеймс Гаррет преклонил колени, приложил руки к груди и закрыл глаза. Дело происходило в субботу, под вечер, и от длинной очереди людей, стремившихся исповедаться, осталось лишь несколько человек. Гаррет перекрестился и сел, решив дождаться, пока уйдет последний из кающихся грешников. Широко улыбаясь, он поглядывал на алтарь, ощущая приятную тяжесть конверта с десятью тысячами долларов, лежавшего в нагрудном кармане пиджака. Повернувшись вправо, он проводил взглядом темноволосую женщину в туфлях на высоких каблуках, которая только что раздвинула занавески исповедальни и направилась по центральному нефу, низко склонив голову и погрузившись в молитву. Гаррет попытался угадать, в каких грехах могла признаться эта женщина и сколько «Отче наш» и «Богородица» велел ей прочитать престарелый священник, с пяти часов принимавший исповеди и облегчавший грешникам бремя покаяния. Взглянув налево, Гаррет увидел, что исповедальню покинула замыкавшая очередь пожилая женщина с черным платком на плечах и черным шарфом, закрепленным заколкой для волос. Гаррет, не вставая, подвинулся на скамейке к проходу, поднялся, преклонил колени перед центральным алтарем и легкой походкой направился к фиолетовым занавескам, чтобы очистить свою душу от бремени греха.
Оказавшись в темной кабинке, он привычно опустил голову, и через пару секунд маленькое окошечко открылось. Гаррет посмотрел сквозь натянутую в окошке сетку и увидел силуэт священника, сидевшего спиной к стене, прикрыв лицо руками. Он еще раз перекрестился и начал свой обрядовый монолог.
— Благословите меня исповедаться в грехах, отец мой, — сказал Гаррет. — Я уже две недели не бывал у исповеди.
Священник кашлянул в носовой платок и кивнул.
— Это не так уж много, — сказал он. — Какие грехи вы совершили за это время?
Гаррет глубоко вздохнул и пожал плечами.
— Я несколько раз солгал и ругался намного больше, чем следовало. Но трудно этого избежать, когда ты полицейский и имеешь дело с такими людьми, с какими мне приходится встречаться каждый день.
— Понимаю, — сказал священник. — И что еще?
— Это почти все, отец мой, — ответил Гаррет. — Еще несколько раз согрешил в мыслях, а больше, пожалуй, ничего и не было.
— Вы молитесь каждый день?
— Да, — сказал Гаррет. — Если и не каждый, то почти каждый.
— Сегодня вы молились? Перед тем как прийти сюда и обрести мир у Господа?
— Несколько минут назад. — Вопросы священника несколько озадачили Гаррета. В темноте исповедальни он не мог разглядеть лицо с другой стороны, но точно знал, что это не тот священник, который всегда бывал здесь по субботам. — Я вознес благодарение за посетившую меня удачу.
— Значит, ваша душа очистилась, — сказал голос. — И теперь вам осталось только получить епитимью.
— Что ж, отец, назначайте ее, — бодро сказал Гаррет, прижав локтем толстый конверт в кармане.
— Прочтете три раза «Богородица», — велел голос, — и «Господню молитву». А теперь умри!
Джеймс Гаррет увидел дуло пистолета, яркую вспышку, а потом почувствовал горячую острую боль в груди. Толстые бархатные занавески, скрывавшие Гаррета от остального мира, раздвинулись, впустив неяркий свет. Продажный полицейский, откинувшийся на деревянную стенку исповедальни, повернул голову и увидел Анджело Вестье–ри. Вторая дверь исповедальни открылась, оттуда вошел Пуддж Николз и стал за спиной Анджело.
— Даго, ты настолько глуп, что даже понятий не усвоил, — сказал Гаррет, превозмогая боль. — Церковь для всех считается неприкосновенной.
Анджело вошел в кабинку и приставил дуло пистолета к виску Гаррета.
— Пути Господни неисповедимы, — сказал он и нажал на спуск. Гаррет свалился со стула и упал замертво в угол исповедальни. Анджело убрал оружие в кобуру, запустил руку в карман пиджака полицейского и вынул конверт с десятью тысячами долларов.
Анджело и Пуддж прошли по пустой церкви и опустились на колени перед главным алтарем, испрашивая себе божьего благословения. Набитый деньгами конверт Анджело сунул в деревянный ящик для сбора пожертвований.
— Пусть помолятся за упокой его души, — сказал Анджело.
— Скорее на эти деньги приходский священник будет пьянствовать весь следующий год, — отозвался Пуддж. — Впрочем, и то хорошо, и другое неплохо.
Они повернулись и вышли из темной пустой церкви навстречу догоравшему закату.
То, каким образом гангстер совершает убийство, не менее, если не более важно, чем само убийство. В том, как и где оно осуществлено, кроется множество сигналов для врага. Если стрельба ведется в месте, неофициально объявленном запретным, атакованный оказывается в проигрышном положении, так как ему, во–первых, трудно предсказать следующий шаг своего врага, а во–вторых, становится ясно, что человек, против которого он выступил, готов на все, чтобы достичь победы. До убийства Джеймса Гаррета бандиты крайне неодобрительно относились к применению насилия в церкви. Случившееся вызвало суматоху в преступном мире и дало понять Джеку Веллсу и его команде, что эта война будет не такой, как прежние.
«Криминальные боссы начали обращать внимание на Анджело только после расправы с Гарретом, — рассказывал мне Пуддж. — До того действующим стрелком считали меня, а его лишь кем–то вроде подручного. Этим своим поступком он изменил существовавшие тогда правила и перевел себя на центральную позицию. Акцию он совершил точно так же, как делал все остальное в своей жизни, — очень спокойно и когда удара меньше всего ожидали. Одна из целей, ради которых совершаются подобные публичные убийства, — привлечь к стрелку больше внимания, чем к жертве. Анджело это было совершенно безразлично. Он стремился не к тому, чтобы о нем рассказывали в таблоидах, а к тому, чтобы его враги знали, что он сделал. Ключ к любой победе — дать понять, что твои удары будут неожиданными. Если тебе удастся убедить в этом мир, это нагонит такого страху, какой не вызовет самая кровопролитная уличная перестрелка».
Сутенер Френсис спал, сидя на кушетке, его голова откинулась назад, руки расслабленно лежали на сиденье. Он был одет в коричневые слаксы с расстегнутым поясным ремнем и сорочку. Солнце всего двадцать минут как взошло, и в комнате еще царил утренний полумрак. Босые ноги Френсиса стояли на сыром и липком от пролитого пива полу. На кофейном столике, усыпанном крошками, красовались две грязные тарелки.
Он не слышал шагов мужчины, вошедшего в комнату. А тот аккуратно поставил рядом с кушеткой стул, повернув его спинкой к зашторенным окнам. Потом встал на стул и убедился, что он выдерживает вес человека. Один конец принесенной с собой толстой веревки пришелец привязал к трубе отопления, проходившей у стены под самым потолком. На свободном конце он сделал скользящую петлю и проверил узел — свободно ли движется. Оставив петлю болтаться на уровне своей головы, он все так же бесшумно сошел со стула.
