А вот дама, которая считает, что убийство совершает огромная обезьяна, которая либо сбежала из зверинца, либо была привезена каким-нибудь моряком.
— Что за несусветная чепуха! — досадует Эбберлайн.
— Это «Убийство на улице Морг», — поясняет Эдмунд Рид. — Леди, вероятно, недавно прочла новеллу Эдгара Аллана По и до сих пор находится под впечатлением. Еще несколько человек так прямо и написали, что всему виной пьеса «Доктор Джекил и мистер Хайд». Один считает, что она спровоцировала Потрошителя на убийства, другой уверяет, что сам Ричард Мэнсфилд после спектакля спешит на улицы, чтобы убивать проституток… По мнению этого джентльмена, «роль Хайда губительно сказалась на душевном здоровье мистера Мэнсфилд а»!
Среди предложений, поступивших в полицию, есть и такое: снабдить все улицы сигнальными звонками, а проституток — револьверами.
— Которые они немедленно пропьют… — резюмирует Эбберлайн. — Эти люди не имеют представления о том, что творится на улицах. Такое впечатление, что они знают об этой жизни только из газет и романов.
Он не так уж далек от истины. Обитатель благополучных районов Лондона редко соприкасается с миром «несчастных», миром алкоголиков и проституток, если только страсть к низменным развлечениям или дело не принуждает его посетить Уайтчепел. Единственное здравое предложение, поступившее в эти дни, гласит: необходимо улучшить освещение на улицах Ист-Энда. Пока же в темноте, что воцаряется там с наступлением вечера, легко может скрыться человек в окровавленной одежде. Но, к сожалению, решение таких вопросов не зависит от Эбберлайна или Эдмунда Рида.
Глава шестая. Профессиональные тайны
Фрэнсис Томпсон тоже занят собственным расследованием. С напряженным видом он склонился над картой Лондона, отмечая на ней что-то карандашом.
— Что вы делаете?
— Пытаюсь понять, есть ли какая-то логика в этих убийствах.
— Рассматривая карту?
— Взгляните! — Томпсон протягивает ее Гарольду Дарлингу.
Они завтракают вдвоем в одной из лондонских кофеен, известной тем, что в свое время ее посещал сам Сэмюэл Кольридж, компанию которому составлял кумир Томпсона — Томас де Куинси. Неудивительно, что для журналиста это место подобно Мекке. Среди нынешних завсегдатаев нет творца поэмы «Кубла-хан», но, с другой стороны, именно здесь в свое время Уолтер Сикерт познакомил Томпсона с Оскаром Уайльдом.
Дарлинг изучает карту — линии на ней соединяют места, где были совершены убийства Марты Табрам и остальных четырех женщин, образуя искаженную пентаграмму.
— Вы в самом деле полагаете, что в этом есть какой-то смысл? Пентаграмма совершенно кривая, любые пять точек можно соединить таким образом.
— Да, — Томпсон слегка краснеет. — Я понимаю… Просто у меня было одно предположение.
— Послушайте, Фрэнсис, — Дарлинг качает головой. — Вы-то хоть не сходите с ума! Достаточно того, что Уолтер упивается похождениями этого маньяка.
— Дело совсем в другом… — Томпсон взмахивает рукой, задевает стоящий рядом стакан с чаем, ловит его, успев пролить половину содержимого на стол, и со смущенным видом продолжает: — Я не могу вам сказать всего сейчас — еще не время…
— По-моему, мой друг, — тон Дарлинга становится покровительственным, — Джек-Потрошитель превратился для вас в навязчивую идею.
— Возможно, вы правы, — соглашается журналист. — Но в этом нет ничего удивительного. В конце концов, я дал ему имя и отчасти чувствую себя ответственным за деяния этого чудовища!
Дарлинг уже знает, что именно Фрэнсис придумал убийце псевдоним, — журналист рассказал ему об этом сам, взяв обещание не говорить остальным.
— Повторяю, не сходите с ума, вы не имеете никакого отношения к тому, что он творит!
— Я поясню, — отвечает журналист. — Мне кажется, что вся эта шумиха подвигает его на новые убийства. Мы дразним тигра, Дарлинг, мы заставляем его чувствовать себя героем.
— Не пишите, — предлагает тот в ответ. — Таким образом, вы не будете причастны к тому, что происходит.
— Нет, вы не понимаете, я уже причастен, Дарлинг. Я расскажу вам… Но не сейчас, мне нужно еще кое-что обдумать. Нужно время!
— Вы просто переутомились. И как бы странно это ни прозвучало, сдается мне, что лучше бы вам посетить курильню. Это вас отвлечет!
Томпсон издает сдавленный смешок.
— Забавно, что вы это сказали, Дарлинг! Очень забавно! Я был недавно в курильне. Знаете, раньше это и в самом деле приносило мне облегчение, но не сейчас. Опиум — коварная вещь, он либо дарит забытье, либо выпускает наружу ваших демонов. Я боюсь своих демонов, Дарлинг! Мне казалось, что я наяву вижу эти убийства и кровь на моих руках. Мне казалось, что я сам — Джек-Потрошитель! Может быть, скоро я действительно начну прозревать будущее, как Роберт Лиз. Можете представить, как будут смеяться надо мной Джеймс Стивен и Уолтер. Да, впрочем, вы и сами не воспринимаете мои слова всерьез…
— Это довольно затруднительно, — признается Дарлинг.
Минутой позже один из соседей, скучавший в одиночестве за соседним столиком и расслышавший, что речь идет о Потрошителе, без приглашения встревает в беседу. Весьма неучтиво с его стороны, но этот пожилой джентльмен с глазами бесноватого проповедника не обращает внимания на такие мелочи.
— Эти женщины не стоят наших забот! — уверяет он. — Они знают, что их занятие греховно, знают, что люди, с которыми они сходятся для удовлетворения своих низменных потребностей, могут быть убийцами или грабителями! Но это не останавливает их! Так почему же мы должны беспокоиться за их жизни?!
Подобные ему моралисты — большая редкость в Ист-Энде. Они, очевидно, понимают, какой прием их там ждет. Слова, которые вырывались из его рта, были плоскими, и сам он казался плоским, словно клоп, вытряхнутый из старой постели. Он, похоже, и в самом деле уверен, что проститутки выходят на улицу только из удовольствия.
— Да, да! — повторяет он, держа на весу чашку с кофе. — Вы ведь видите, что даже страх перед убийцей не останавливает их!
— Бог мой! — говорит Дарлинг… и не находит больше слов.
Фрэнсис Томпсон багровеет — ему-то найдется что сказать, но Гарольд Дарлинг быстро уводит его из кофейни, чтобы дело не дошло до скандала. Еще немного, и Томпсон наверняка отходил бы непрошеного собеседника тростью.
— Знаете, сдается мне, что нет большего дурака, чем старый дурак, — говорит Томпсон уже на улице.
Дарлинг очень рад, что они ушли вовремя. Томпсон забывает о том, что зависит от денег, высылаемых престарелыми родителями. А скандалы обычно весьма отрицательно сказываются на денежных пособиях. Литератору кажется странным, что родители вообще позволили Томпсону вести самостоятельный образ жизни, тем более в Лондоне, где столько ловушек для молодого человека.
— У них не было другого выбора! — поясняет журналист. Он уже несколько успокоился, хотя все еще бросает нервные взгляды через плечо, в сторону кафе. — Ну что за идиот! Встречаясь с такими людьми, я начинаю сомневаться в человечестве.
— Пожалуй, это слишком категорично, — комментирует Дарлинг.
— Ах, если бы… Вы ничего еще не знаете, — Томпсон останавливается и смотрит ему в глаза. — У меня словно земля уходит из-под ног, Дарлинг. Мир перевернулся, а вы этого еще даже не заметили, но скоро вы все узнаете, клянусь!
И, оставив литератора в замешательстве размышлять над этими словами, он исчезает в толпе.
Тем же вечером, около восьми часов, Фрэнсис Томпсон появится на квартире у Томаса Баллинга, где получит еще один повод усомниться в человечестве.
Томас Баллинг, одетый в халат, сидит за столом. Он сочиняет очередное письмо от Джека-Потрошителя для Центрального агентства новостей. Баллинг пьян, как часто бывает с ним в последнее время, и даже не пытается убрать со стола эту подделку.
Томпсон смотрит на него осуждающе.
— До меня доходили слухи, что это ваших рук дело, — говорит он. — И письма, и почка… Вы с ума сошли, Баллинг? Зачем вы это делаете? Вы же талантливый человек.
Томас Баллинг криво усмехается.
— Вы просто еще молоды, мой друг, и не знаете, что в жизни иногда приходится делать вещи, которыми не принято хвастаться в обществе!
— Не мелите чепухи! — Томпсон возбужденно ходит по комнате, и его негодованию нет границ.
Со стены на них смотрит фотография самого Томаса Баллинга в компании с Марком Твеном, у которого он брал интервью во время визита знаменитого писателя в Британию.
— Я тоже был таким, как вы! Молод и чист душою, но жизнь так устроена, мой дорогой… Так уж она устроена… Короче, простите меня, приятель! — Баллинг говорит это с пьяной грустью, с отеческой нежностью глядя на молодого человека. — Увы, такова наша профессия! Не хотел вас разочаровать! Очень жаль… Выпьете?
